Алексей Евгеньевич Смирнов — поэт, прозаик, переводчик, критик. Автор многих книг и радиопередач о литературе. Член Союза писателей Москвы и Международного союза журналистов. Академик РАЕН (секция "Гуманитарные науки и творчество").
Моей обителью была
Тогда трёхсветная мансарда,
Она лучилась и плыла
Поверх ветвей большого сада.
Потоки света с трёх сторон
Её пронизывали дружно,
С забора кланялся радушно
Петух, расцветший, как пион,
И пел. А сад дышал, как море.
Он был симфонией в мажоре,
И, прославляя бытиё,
Плескалась бабочка у окон
И залетала ненароком
В жильё счастливое моё.
Мансарда, как любой чердак,
Жила случайными вещами,
Расставленными кое-как,
И вместе с ней они ветшали.
Ботфорты рыжие в углу —
Помятые болотоходы
С ремнями — сбруею охоты
Перемешались на полу.
А выше — прутья пыльной клетки
С томящейся за ними едкой
Бутылочкой взамен щегла,
Пиджак раскроенный и куцый
Да грош единственный на блюдце —
Длань подающая щедра.
Шар, пожелавший расколоться.
Коробка монпансье с гвоздём.
В обхват медовая колода.
А на столе потёртый том
Энциклопедии давнишней.
Есть магнетизм у старых книг.
Не я один над ними ник,
Приподнимая груз, вдавивший
Закладку — сплющенный листок,
Забытый на странице сто.
Кто кладу этому хозяйка,
В котором сжато размещён
Весь мир понятий и имён
В ряду Барыкова — Бессалько?
Как мог я до сих пор не знать
О них? Но разрешилась тайна.
С моей их судеб не разнять.
И бабочка белее талька
Стучится крыльями в стекло.
Её прилёт — случайность, чудо,
Каприз, небрежная причуда,
Что утро мне преподнесло.
Задумана легко и славно,
Слетела ты в объятья сада,
Листком матерчатым плеща
Из-под руки природы тихо,
Когда кроила жизнь портниха,
И вот — трепещешь у плеча.
Не будем спорить, красота
Есть совершенство чистых линий,
Их завершённость, простота,
Не скомканность на половине.
Красив дворцовый Петергоф,
Одически прямой и стройный.
Как по ступеням залы тронной,
Я восходить к нему готов.
Одна невидимая ось
Пронзила воздух здесь насквозь,
И симметрично разделила
По обе стороны торцы,
Дворец, фонтаны-близнецы
Её стремительная сила.
Но есть другая красота,
Что просит ломаного жеста.
Она — сухой полёт листа.
Ей в запустении блаженство.
Земная дочь любви иной,
Она зовёт иные тени.
Ей нравится бродить одной
Среди заброшенных растений,
Где хвоя тёмная глуха
И влажен плюш лесного мха,
Где сладость поздняя рябины
Её печаль не утолит,
И жизнь в ней горечью болит,
Но чем больнее, тем любимей.
Её стихия — лес и сад.
Гнездо под крышей —
всё, что ищет.
Однажды, верно — наугад,
Она вошла в моё жилище,
И вся неприбранность его,
Былых времён сухая копоть
Ей по сердцу пришлись, должно быть,
И улыбнулась оттого,
Что вместе клетки и колоды,
Шары, гроши, болотоходы,
Орлиный веер на стене.
И довершенье панорамы —
Явленье двухколёсной рамы,
Ей оценённое вполне.
Когда-то я мечтал о том
Неведомом, необычайном,
Туманном мире золотом,
Что книги мне наобещали.
Я был уверен: жизнь не здесь,
Вокруг меня, и уж, конечно,
Суть не во мне самом, что нечто
Далёко, и оттуда весть.
Там — всё. Там подвиг, смысл и праздник.
А тут — покой. Однообразье.
День предугадан наперёд.
Здесь маятник бесцельно ходит,
Здесь ничего не происходит
И, знаю, не произойдёт.
Потом, редея понемногу,
Дурман рассеялся, исчез.
И я увидел сад, дорогу,
За нею — проступивший лес.
Стеклянная качнулась дверь.
Дом зазвучал: шаги и скрипы,
Что были так надёжно скрыты,
Мне обозначились теперь.
И с красотой простых вещей:
Ковша, надтреснутых свечей,
Как восковая гроздь, оплывших,
Не шла уже в сравненье та
Тускнеющая красота
Надуманных фантазий книжных.
И оказалось: это здесь
И есть то подлинное нечто;
Что весть отсюда — это весть,
Значение которой вечно.
Что милосердье, радость, страх,
Влюблённый плач и шёпот гневный —
Весь подвиг жизни каждодневный
Вершится на моих глазах.
Что, может быть, письмо отсюда —
Последний отголосок чуда,
Лесного эха вздох живой,
Когда, от счастья растерявшись,
Три девочки бегут с террасы
И восклицают: "Дождь грибной!"
Он сеялся среди рябин,
Перебегал по листьям вишен,
На солнце весело рябил,
Улыбчив, лёгок и подвижен.
Ему недоставало лишь,
Чтоб в летней праздничной капели,
Как сорок новогодних елей,
Цветные яблони зажглись,
Чтоб стаи синие стрекоз
От резких брызг летели вкось,
Минуя мелкие напасти.
Ему недоставало лишь,
Чтоб наши страсти улеглись,
А это было в нашей власти.
Прошла и скрылась тень грозы.
Писали дети сад намокший,
И кисти в красочной грязи
Возили, строго лбы наморщив.
Дымок клубился, сыроват,
К ограде медленно сползая,
И, разгораясь запоздало,
Басил высокий самовар.
Все собрались под абажуром,
Чей свет ложился мягким кругом,
И на террасе невзначай
На время прекратились споры
О нашей жизни, той, которой…
И долог был вечерний чай.
Бил колокол, как бы дыша.
И кто-то произнёс несмело,
Что летних сумерек душа
Померкшим садом овладела.
И слог благой былых времён
Уместен был, когда в тумане
Поплыл над лесом, над домами
Прощающий вечерний звон.
Пусть в этот сумеречный час
Никто не спрашивает нас,
Зачем мы снам не верим вещим,
Чем наши души утолим
И что мы значим перед ним —
Печальным благовестом вечным.
За то, что мир неуловим,
Изменчивый, ежеминутный,
За то, как над дорогой дым
Течёт и зыблет воздух смутный,
За песни грустные твои
И звон вечерний, звон вечерний,
Огней мигающих свеченье
Среди колеблемой хвои,
Должно быть, мы и просим: "Жизнь,
Будь милосердна… Задержись…
Нам не отказывай сурово".
И верим, что пребудет речь
И что не может мёртвой лечь
Душа, преобразившись в слово.
†
