С Феодором Гусельниковым мы познакомились в начале 90-х. Невысокий, чуть полноватый, он располагал к себе красивым, сочным старорусским говором, искренней простотой и добродушием. Когда суета города начинает давить и хочется забыть обо всём, вернуться на много лет назад, я сажусь в автобус…
Он живёт с супругой Елизаветой Васильевной в избушке на три оконца на окраине Верхней Пышмы, в часе езды на север от Екатеринбурга. От автобусной остановки к Феодору Дмитричу ещё с полчаса пешком под гору в сторону Серовского тракта. Небольшой ухоженный дом старовера, застенчиво притулившийся за кирпичным особняком, встречает цветами в окнах и чуть покосившейся калиткой.
В крытом дворе высоко под навесом болтаются берёзовые веники, кисловато пахнет прелым сеном и сырыми овощами — дух святой простоты. Бабушка Лиза встретила с поклоном — "доброго здоровия гостю", но вставать не стала — болеет.
Первым делом передаю хозяевам поклон от своего деда, для них дорогой подарок. И вот уж зажурчал разговор, не прерываемый даже суетой хозяина: "на стол накрыть, гостя накормить".
— Я давно мечтал сотовый телефон купить, и вот мы с бабушкой решились наконец. — Феодор Дмитрич достал аппарат, показывает. — Взять-то взяли, а пользоваться не умею толком. Мне сказали, куда нажать, если вдруг зазвонит, и всё. Думаю, как бы выяснить: мой-то номер телефона какой, в магазине мне что-то не сказали…
Объяснил деду Феодору, как пользоваться "этой штуковиной". Слушал и смотрел он внимательно, виновато улыбнулся, дескать, буду осваивать на досуге.
"Годы наши уж какие!"
Пока варили пельмени, пока, протяжно завывая, закипал чайник, хозяин делился новостями — теми, что особо запомнились: Олимпиаду в итальянском Турине смотрели с бабушкой, за своих переживали, российские медали подсчитывали. Хотя, говорит, телевизор в последнее время всё больше пугает.
— Тут по телевизору сказали, что кофе в баночках вредное — подделывают его, что ли. Я его сейчас боюсь пить, как бы на старости печень не схватило.
Однако, несмотря на сказанное, Феодор Дмитрич налил-таки себе кофе в большую кружку, пояснив: "Люблю я его шибко".
Он родился в 1934 году в старообрядческой семье, в глухом уральском посёлке в Шалинском районе. В школу бегал за восемь километров в соседнюю деревню. Вспоминая не обременённые заботами мальчишеские годы, дед Феодор называет их счастливыми, "потому что жили дружно".
Сколько помню деда Феодора — он всегда очень внимателен к людям. Такую и супругу выбирал — понимающую. С Лизой он познакомился после армии. Приглянулась ему скромная девушка из "никониан", пригласил её погулять раз, другой, начал о старой вере рассказывать. Долго объяснять не пришлось: "поняла она всё и приняла истину, окрестилась", а в 1958 году сыграли скромную свадебку. Церкви поблизости не было, пригласили священника домой, обвенчались. Сейчас Лизавета, как почтительно-ласково называет супругу Феодор, — единственный друг, надёжная опора. Сколько вместе пережили — и нужду, и счастье увидали, двоих детей родили, дом построили. Елизавета Васильевна вздыхает:
— Годы наши уж какие ноне, молодость отгремела, теперь на улицу-то никуда не хожу, только с клюкой потихоньку до бани, до теплицы, к козонькам — и то ладно. Давление мучает.
Пять лет назад бабушку парализовало — в лёжку пролежала не один месяц. Хозяйство: огород, козы, сенокос — всё на плечи деда Феодора легло… Сейчас за разговором он осторожно прерывает жалобы супруги, трогательно глядя на неё:
— Если б не она, тяжко бы мне пришлось. А тут и в огороде поможет, и покушать мне приготовит, я другой раз приду с сенокоса уставший или вот снег убираю — умаюсь, а дома уж обед подоспел. Блинчики Лиза у меня стряпает такие, что десяток съешь и ещё охота. Она мне жизнь освещает, как фитилёк в темноте.
А пару лет назад, помню, Лизавета Васильевна пожаловалась мне: "Федя у меня давеча падал, руку зашиб совсем, даже затопить печь толком не мог. Сейчас вот отошёл маненько, слава Богу — согрелись в баньке"…
"Одна отрада – козоньки"
— А молока-то своёво нету сейчас, козлюшки молоденькие ещё, не раздоились, видать. Деда уж вчера соскучился, сходил вон до магазина, взял литр, — сокрушается Лизавета.
А Феодор рассказывает, как "вчерась" расстроился:
— Купил казённого за 15 рублей, да что-то не больно понравилось — привкус какой-то у нево или чего, до сих пор допить не могу. Наше-то уж больно хорошо, привык. Лиза другой раз подоит коз, мне тёпленького ещё молочка нальёт, попью, да как-то и легче становится. А в магазине разводят его чем-то. Раньше трёх козонек держали, да подкосила их какая-то болезнь, сейчас пару новых взял — обе ягные, стельные значит.
Но и с новыми козами что-то не заладилось: даром что молока не дают, так опять болезнь какая-то привязалась, а лечить нельзя — коза потомство ждёт.
— Будут козлята — будет и мясо на будущий год. Летом выходим их, травы запасём, — рассуждает дед. — Вообще-то мы не хотели держать их нынче — хлопотно. Прошлым летом много накосить не смог, пришлось докупать. — Феодор Дмитрич голос до шёпота понизил: — Лиза-то моя только благодаря им и шевелится ещё — накормить их, помыть, подоить — всё ведь она делает. Иногда стою и слушаю, как она говорит с ними, что-то объясняет, уговаривает ласково.
Феодор другой раз молоком соседей угощает, а те картошки кормовой несут. Выходит как-то дедушка к воротам, а там мешок картошки стоит. Видно, не растеряли ещё люди доброту, жива сердечная тяга помогать ближнему.
— Тут рекламу увидел, смеялся шибко: в клетке стоит корова, рядом двое маленьких ребятишек, а мужчина — дояр, видимо, — вроде как на кнопку нажимает, корова мычит, и её начинает трясти, мол, вот так доят корову. Идёт к тому, что городские-то скоро забудут, как корова или коза выглядит.
В диво Феодору современная жизнь с её нравами, словно по живому оторванными от прошлого, хотя он и сам от жизни не отстаёт, следит за новостями, много читает. Считает, что старовер должен быть образованным, уметь говорить с миром на равных, не уступать ему в натиске. А вот нравы века нынешнего понять не может.
В отцовской шинели
— Услышал, как ребят в армии увечат, и вовсе расстроился — куда годится-то это? Что здесь ребята порой хулиганят и бездельничают, то же и в армии… Помню, когда сам когда в армию поехал, меня в старую отцовскую шинель одели.
Это было осенью 1953-го, когда мировая общественность обсуждала заявление Советского Союза о взрыве первой водородной бомбы, а в Воркуте окончательно подавили восстание заключённых… Повезли их в Азербайджан. Безусые уральские пареньки, призванные на срочную службу, озирались по сторонам — после горного Урала бесконечные южные степи казались какими-то нереальными.
— В поезде поражался красотам за окном, как сейчас помню озеро Эльтон — гладкое, как зеркало. А в Баку я столько фруктов увидал, что шинельку свою на ведро винограда выменял и весь съел, впервые тогда его попробовал.
Потом их отправили в Дербент, в части ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи).
— Мы тогда три года служили, и я очень спокойно перенёс отрыв от дома. До сих пор радостно вспоминаю, как подружился с парнишкой из Ревды.
С командирами ему повезло. Начштаба, куда Феодора определили писарем, был немец, подполковник Шталлер, спокойный, но требовательный; командир части майор Горлов — по-отцовски внимательный.
Рядовой Гусельников принадлежал к одному из первых послевоенных поколений призывников.
— Нам повезло, что командиры у нас были из тех, кто войну прошёл, под пулями закалился. А мы — мы лопату на автомат меняли. Сейчас всё другое — воспитание, идеалы. Страна другая, вся жизнь другая. Мальчишку вот искалечили сослуживцы — за что? Он только жить начинает, ему бы отслужить, работать, семью создать, детей родить, а сейчас навек в инвалидном кресле…
Телевизор — его единственная связь с большим миром. Но много ли доброго-то показывают? — сетует старовер. Убийства, драки да непонятные развлечения. На этом и растёт молодёжь. Чего же удивляться дикому насилию, требовать от них человечного поведения? И что взамен этой "культуры" дали им родители, общество?
"Соблазнов много"
В храм Феодор Гусельников ездит исправно, подавая пример молодёжи. Говорит, старообрядческая община — это в первую очередь общение с единомышленниками. Чтобы поспеть к началу утрени, выезжает в Екатеринбург первым автобусом, в пять утра.
— Это двадцать лет назад мы в церковь ездили за сотни километров, на перекладных да с пересадками, а сейчас добираться — благодать: три часа, и я на месте. Хотя каждое воскресенье тяжеловато ездить. Другой раз еду стоя, думаю: уступит вот эта девушка место или нет? А она отвернулась к окошку, вроде не замечает, — говорит дед с улыбкой, без обиды. — От этого мира нам сейчас никуда не деться. Другой раз и охота побыть в одиночестве, не слышать и не видеть того, что в большом городе творится, да ведь не спрячешься. А городская молодёжь советы наши сейчас не слушает: не модно это — у стариков уму-разуму учиться. Да и в деревне стало не лучше…
— Да как тут уединишься? — продолжает дед Феодор. — Это ведь хозяйство бросать надо, где-то обживать места. Теперь уж время ушло. Я думаю, истые старообрядцы живут в лесах, в тайге. Ну, а мы берём с них пример для подражания. Слава Богу, нам пенсию платят, пособие другой раз выделят, протезы бесплатно, лечение. Если ж уходить, так вместе с семьёй. А Лиза моя не пойдёт, ей и тут тяжело. Да и опасно это: недавно вот передавали, бомжи где-то у нас обжились. А леса тут тёмные. Раньше у них землянка была, я её всё стороной обходил. Одного бомжа как-то видел, страшный такой, весь чумазый. Я там часто пиканы летом собираю, а сейчас вот уж два года боюсь идти туда…
Пиканы — это трава такая съедобная. Привычку ходить в лес "по пиканы" мне ещё мой дед привил. Многим староверам знакомо это приметное растение. Доводилось попробовать его и мне: на вкус очищенная дудочка пикана нежна, а варёный лист напоминает капусту. Дед Никифор рассказывал, что в голодные годы особенно любили пиканы и саранки. У саранки ели корень. Сейчас вроде всё есть, но привычка эта так и осталась.
— А детей воспитывать в нашей вере стало непросто. Старики потихоньку уходят, да и семьи уж не те: мелеет, обмирщается наша строгая вера. — И, поразмыслив немного, Феодор добавляет: — Но я уверен: не прекратится наша вера. Были до нас и после останутся крепкие духом, кто не поступится этим богатым наследством, укладом нашей жизни, кто сохранит его, передаст потомкам.
В добрый путь
Дмитрий Петрович, отец Феодора, всю жизнь проработал на железной дороге, на станции Глухарь, что в глубине Свердловской области. По его стопам и сын пошёл. Феодор Дмитрич помнит, как страшно было в войну, когда их дом сотрясался от проходящих в самой близи бесконечных эшелонов: на фронт — с нижнетагильскими танками Т–34, с фронта — с ранеными; умерших в пути снимали на промежуточных станциях, хоронили на ближайших кладбищах. Слава Богу, они ещё не видали вражеских авианалётов и бомбёжек, о которых были наслышаны.
Отец, как и некоторые другие специалисты, был оставлен в тылу — регулировать движение составов. Снаряжал составы "в добрый путь", а потом с замиранием сердца ждал вестей — дошли ли те до пункта назначения.
— Маму я в посёлке Шамары схоронил, — рассказывает Феодор Дмитрич, — а отца сюда перевёз, он жил с нами четыре года, я ему в комнате печку сложил — зяб он сильно. Помню, сидит, "Отче наш" читает, лестовку перебирает, а у меня такая радость на сердце, и слёзы…
Сам Феодор молитвенное правило держит строгое, какое и заповедали святые отцы. В его доме обязательна ночная молитва: ночное моление, говорит он, особо угодно Богу. Потому каждую ночь его божница освещается огоньком лампады, и Феодор читает собственноручно переписанные каноны. Труженик Божий — это про него.
— Сначала тяжело было вставать в три часа ночи, на сон тянуло, а сейчас привык, словно незримая сила подымает с постели. — И то ли себе, то ли мне поясняет: — Лучше солнцу не зайти, а помолиться надо.
О ночном молении у Феодора Дмитрича сделаны выписки, он передал их мне ("вишь, как тут сказано"). "От сонного бесчувствия сделалась бесполезною половина жизни"; "Ночь надвое разлучена: телу на покой, а душе на спасение"… Так воспитали его заботливые мать и отец. Феодор говорит, родителей тогда ценить начинаешь, когда они уходят навсегда.
"Дело к лету идёт"
Минувшая зима словно испытывала уральцев на прочность. Феодор с Лизаветой перезимовали вроде ничего — газ есть, ниже 20 градусов температура в доме не опускалась, а вот козы…
— Они ведь не говорят, что холодно им, — стоят только, трясутся. — Это бабушка Лиза кричит с кухни, обед своим любимицам варит. — Шибко мы переживали — в стайке на минус шло, мёрзли они.
Правда, стайка — небольшой козий загон — утеплённая, но от крещенских морозов животных приходилось спасать.
— Когда газ провели, я перестал печку топить, сейчас даже боюсь, вдруг там вороны гнёзд навили. Но уж прижало бы — куда деваться, затопил бы, — рассказывает Феодор и, словно вспомнив, возражает кому-то: — Какое уж тут потепление глобальное! В Краснодарском крае, смотри, что было, в Америке тоже вон снегу нападало — диву можно даваться! Вот и нам досталось.
Натянув ушанку (было ещё холодно), дед Феодор повёл меня во двор: перед сном надо было проверить хозяйство. Заглянув в темноту теплицы, плотнее прикрыл дверь. "Дело к лету идёт, семена на рассаду уже купили…" В загон, где время от времени "бекали" козы, мы не пошли: у тех свой ритм: "Если их потревожить, закапризничают и потом уже до ночи не угомонятся".
От Феодора и Лизаветы меня отделяет два поколения. Но, несмотря на разницу в возрасте, я ощущаю близость душ. Я знаю, что дверь в их доме всегда для меня открыта и на пороге встретит радушный хозяин. Зимой у большого самовара, а летом — во дворе, на вольном воздухе, среди аккуратных гряд пушистого укропа и моркови так легко, так тепло на душе, и хочется слушать, смотреть, узнавать что-то важное, насущное и самому поделиться чем-то добрым. И дивиться простодушию этих людей, их чистой жизни, искренней заботе друг о друге. Этих встреч и разговоров не заменят мобильная связь или письма, и потому в какой-то миг, ощутив внутри толчок, я собираюсь "в деревню к деду", где, я знаю, отступят ненужные тревоги и суетные мысли. А после долго буду вспоминать провожающего меня у калитки Феодора Дмитрича в разношенных валенках, бабушку Лизу с её любимыми козоньками и размышлять о том, что же такое особенное — через километры и поколения — притягивает меня к ним… †
Екатеринбург
