В XVIII в., в эпоху французского Просвещения, атеизм считался эзотерическим учением, бытующим исключительно в аристократической среде, в то время как христианство ("платонизм для бедных", по определению Ницше) было атрибутом народного сознания. В текущей постсовременности численность атеистов нисколько не уступает численности приверженцев любой из мировых религий. Вот данные на конец XX в., в % от общей численности человечества: христианство – 28%; ислам – 18%; индуизм – 15%; буддизм – 5%. Полностью неверующими, то есть атеистами, считает себя 29% человечества. Таков атеистический массив в глобальной мировоззренческой констелляции, способный сыграть существенную роль в мировой политике. К примеру, в Великобритании, считающей себя светским государством, предметом острой дискуссии стала публичная набожность премьер-министра Тони Блэра.
Научный атеизм есть, фигурально выражаясь, вещь невозможности, ибо в чистом виде он питается отрицанием существования бога. Однако отрицание чего-то дает парадоксальный результат: отрицанием дерева, то есть недеревом, может быть Вселенная, а может быть скарабей. Точно так же дело обстоит и с отрицанием теизма, идеи бога: наука о том, что не является теизмом, должна была бы стать наукой обо всем на свете, существующем, равно как и несуществующем. Но это абсурд. Вся штука в том, что свое позитивное содержание атеизм на протяжении многовековой истории черпал не из безбожной негативности, а из положительных религий, где впервые были выработаны его знаковые понятия и фирменные постулаты. Скажем, реализация возможности (религиозной) веры с отрицанием существования личного бога характерна для классического буддизма. Великий русский востоковед Федор Щербатской в лекции, приуроченной к открытию буддийской выставки 24 августа 1919 г. в Петербурге, сказал: "Три главные идеи являются достоянием всякой религии: бытие Бога, бессмертие души и свобода воли; без них не может быть построено учение о нравственности. Таково учение Канта и с ним европейской науки, равно как таково и убеждение широких слоев образованных людей. И вот, однако, существует религия, которая ярким пламенем живой веры горит в сердцах миллионов своих последователей, которая воплощает в себе высочайшие идеалы добра, любви к ближнему, духовной свободы и нравственного совершенства, – и эта религия, тем не менее, не знает ни Бога, ни бессмертия души, ни свободы воли".
Другой пример "атеизма в религии" (название книги Эрнста Блоха). Древние евреи, в частности саддукеи, не верили в загробное существование человека и бессмертие души: "В большинстве религий классового общества религиозное утешение предлагается народу в виде учения о загробном воздаянии, о награде на том свете за страдания в этой жизни. В иудаизме такое учение не сложилось: вместо идеи загробного воздаяния в ней развилось учение о богоизбранничестве еврейского народа" (Сергей Токарев). Соответственно и грядущего Мессию древние евреи понимали не как Сына Бога, а вполне земным образом – как запланированного пророками грядущего царя, который объединит Израиль и Иудею и завоюет соседние племена и земли.
Помимо заимствования у религий готовых содержательных блоков, которые сноровистыми атеистами помещались в иной контекст и сверхинтерпретировались, атеизм экспроприировал религии и посредством мирового процесса секуляризации, то есть обмирщения религиозных учений и смыслообразов. Именно таким путем атеизм приобретал некий мировоззренческий статус. Крайне поучительно то, как секуляризация преформировала творчество молодого Карла Маркса. Как показал великий католический теолог Жак Маритен, "исторически атеизм находится также в отправной точке мысли самого Маркса. Маркс до того, как стать коммунистом, был атеистом. Более того, именно сама главенствующая идея атеизма Фейербаха, переведенная из плана религиозной критики в план критики социальной, обусловила присоединение Маркса к коммунизму". По Марксу, необходимо уничтожить отчуждение труда (коммунизм); после этого произойдет как завершение эмансипации уничтожение всякого иного отчуждения (атеизм). "Так как отчуждение производится одновременно в области сознания и в конкретной жизни, экономическая и социальная эмансипация, т. е. коммунизм, будет иметь в качестве необходимого завершения религиозную эмансипацию, т. е. атеизм".
Атеизм Маркса наряду с атеизмом Людвига Фейербаха, Фридриха Ницше, Мартина Хайдеггера и Жана Поля Сартра, представляет собой самую влиятельную и интеллектуально продуктивную формацию атеистической мысли – "религиозный атеизм". Приведу лишь одну пробу философского пера молодого Маркса, дабы обозначить умственные возможности его "религиозного атеизма". Но тут потребуются некие дополнительные сведения. В Ветхом Завете Яхве-Иеговой были на всякий случай предусмотрены две версии смерти – смерть предварительная, с исправительным сроком, и смерть сугубо окончательная, без права помилования: "Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю (говорит Яхве евреям, как на судебном процессе), жизнь и смерть предлагаю я тебе (Израилю. – С.З.), благословение и проклятие" (Втор. 39, 19) – Христианство сосредоточилось на первой версии, подкорректировав Ветхий Завет своим учением о бессмертии души и о воскресении во плоти умерших, происходящем на Страшном суде.
Для молодого Маркса "критика религии – предпосылка всякой другой критики", или, по определению Маритена, отправной пункт всякой критики общества. Но надо понимать, что важнейшей составной частью этой критики религии является секуляризация важнейших концепций иудео-христианской традиции. Особенно очевидно это на примере Марксова видения коммунизма. Подобно пророку Исайе ("Тогда волк будет жить вместе с ягненком" – Ис. 10, 6) Маркс трактует будущий коммунизм как разрешение всех онтологических противоречий (коммунизм "есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью"). Подобно апостолу Иоанну ("И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали" – Откр. 21, 1) Маркс толкует пришествие коммунизма как чудо, как "прыжок из царства необходимости в царство свободы". Подобно Иисусу ("Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет" – Ин. 11, 25), молодой Маркс в "Экономическо – философских рукописях 1844 года" в буквальном смысле слова проповедует воскресение плоти, взятой в качестве природы, предвещает одухотворение плоти и претворение во плоть духа: для него коммунистическое общество есть "законченное сущностное единство человека с природой, подлинное воскресение природы, осуществленный натурализм человека и осуществленный гуманизм природы"
Подлинной проблемой атеизма на самом деле является не вопрос о существовании/несуществовании бога, а вопрос о возможности/невозможности веры. Как бы ни противились этому ортодоксальные последователи советского марксизма-ленинизма и советского "научного атеизма", после Давида
Юма и Иммануила Канта невозможно спорить с тем, что даже наличие внешнего мира есть объект веры, а не знания: знание и основанная на нем предметная деятельность идут вслед за верой, а не предшествуют ей. Религия же является последним основанием и высшей санкцией любой прагматической веры, в том числе веры в реальность внешнего мира или политической веры. Очевидно, что вера играет решающую роль в сфере социальной жизни, каковая без нее попросту невозможна. Вот почему атеистический проект существует и гибнет в зависимости от того, как решается кардинальный вопрос о вере. Жак Деррида в своей работе о Марксе отмечал: "Я полагаю, что никакая критика религии, любой конкретной религии, какой бы обоснованной и радикальной она ни была, не должна и не способна затрагивать веру как таковую. Я попытался показать в других текстах, особенно в "Вере и знании...", что опыт веры, доверия, веры в данное слово (опыт, превосходящий всякое знание и любые возможности "констатации") принадлежит структуре социальной связи и отношения к другому вообще, требованию, обещанию, перформативности, которые предполагаются любым знанием и любым политическим действием – и, в частности, любой революцией. Даже критика самой религии, рассматриваемая в качестве научной и политической задачи, взывает к этой "вере".
Деррида здесь обнажил внутреннее политическо-идеологическое измерение атеизма, на котором и сосредоточил свое внимание настоящий родоначальник "научного атеизма" Владимир Ульянов-Ленин. Линия водораздела между "религиозным атеизмом" Маркса и "научным атеизмом" Ленина прочерчивается их отношением к религии как общественному институту: если Маркс был атеистом, но не был врагом религии, то атеизм Ленина, по его собственной дефиниции, носил "воинствующий" характер, выливался в самый свирепый антиклерикализм. Сами базовые формулы "религиозного атеизма" Маркса, даже если они использовались Ильичем, в трактовке Ленина заряжались крайней агрессивностью: так, использованный Марксом вполне традиционный оборот о религии как "опиуме народа", призванный подчеркнуть болеутоляющую функцию религии в жизни человеческой ("утоли мои печали"), был переведен Лениным в совершенно иной ассоциативный ряд – религия как наркотик. В 1905 г. Ленин заявлял, что религия не просто "опиум", но и "род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ". Ленин резко политизировал и подменил свойственную международному социализму политкорректную позицию в отношении религии ("религия есть частное дело каждого"), безапелляционно утверждая, что "все (! ) современные религии и церкви, все и всяческие (! ) религиозные организации марксизм рассматривает всегда (! ) как органы буржуазной реакции, служащие защите эксплуатации и одурманению рабочего класса". Помечу, что реакция редко бывает буржуазной, а религия существовала за многие тысячи лет до появления буржуазии. Реализовать эту антирелигиозно-антиклерикальную позицию на практике Ленину удалось только после октябрьского переворота 1917 г., в 1918-1922 гг. Особую активность Ленин развивал на двух направлениях – идеологическо – репрессивном и организационно-карательном. Каковы были главные мотивы невиданного в истории идеологического преследования религии и верующих в Советской России? Главным из них, как мне думается, была борьба Ленина и его соратников за монополию на веру. Маритен проницательно писал: ""Коммунизм, как он существует, его дух и его принципы – прежде всего коммунизм СССР – является целостным и систематическим учением и образом жизни, которые претендуют на то, что раскрывают человеку смысл его существования, отвечают на все существеннейшие вопросы, какие ставит жизнь, и демонстрирует несравненную силу тоталитарного духа. Это – религия, относящаяся к числу наиболее властных, уверенная в том, что она призвана заменить собой все иные религии; это – атеистическая религия, в которой диалектический материализм представляет собой догматику". Коммунистическая идеология стремилась заступить место религиозной веры.
ЛЕНИН – МОЛОТОВУ (19 марта 1922 г.)
Товарищу Молотову для членов политбюро строго секретно просьба ни в коем случае копий не снимать, а каждому члену политбюро (тов. Калинину тоже) делать свои пометки на самом документе. Ленин
По поводу происшествия в Шуе, которое уже поставлено на обсуждение Политбюро, мне кажется, необходимо принять сейчас же твердое решение в связи с общим тоном борьбы в данном направлении. Так как я сомневаюсь, чтобы мне удалось лично присутствовать на заседании Политбюро 2о марта, то поэтому я изложу свои соображения письменно.
Происшествие в Шуе должно быть поставлено в связь с тем сообщением, которое недавно РОСТА переслало в газеты не для печати, а именно сообщение о подготовляющемся черносотенцами в Питере сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей.
Если сопоставить с этим фактом то, что сообщают газеты об отношении духовенства к декрету об изъятии церковных ценностей, а затем то, что нам известно о нелегальном воззвании Патриарха Тихона, то станет совершенно ясно, что черносотенное духовенство во главе со своим вождем совершенно обдуманно проводит план дать нам решающее сражение именно в данный момент.
Очевидно, что на секретных совещаниях влиятельнейшей группы черносотенного духовенства этот план обдуман и принят достаточно твердо. Событие в Шуе лишь одно из проявлений этого плана. Я думаю, что здесь наш противник делает громадную ошибку, пытаясь втянуть нас в решительную борьбу тогда, когда она для него особенно безнадежна и особенно невыгодна. Наоборот, для нас именно данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем с 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий. Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету. <...>
Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостеи народные массы не вынесут. Это соображение в особенности еще подкрепляется тем, что по международному положению России для нас, по всей вероятности, после Генуи окажется или может оказаться, что жестокие меры против реакционного духовенства будут политически нерациональны, может быть даже чересчур опасны. Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена полностью. <...>
В Шую послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК или других представителей центральной власти (лучше одного, чем нескольких), причем дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше, чем несколько десятков, представителей местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей. Тотчас по окончании этой работы он должен приехать в Москву и лично сделать доклад на полном собрании Политбюро или перед двумя уполномоченными на это членами Политбюро. На основании этого доклада Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности также и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров.
Самого Патриарха Тихона, я думаю, целесообразно нам не трогать, хотя он несомненно стоит во главе всего этого мятежа рабовладельцев. Относительно него надо дать секретную директиву Госполитупру, чтобы все связи этого деятеля были как можно точнее и подробнее наблюдаемы и вскрываемы, именно в данный момент. Обязать Дзержинского, Уншлихта лично делать об этом доклад в Политбюро еженедельно.
На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКО и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть произведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать. <...>
03.04.2006
Источник: Политический журнал
