Стороннего наблюдателя, скажем, европейского или (как очень особый случай, российского) может изумить тот неистовый накал, с каким в сегодняшней Америке обсуждают проблему абортов. Этот сюжет стал ключевым для любого кандидата на президентский пост. В страстную полемику вовлечены представители всех конфессий, политических партий и социальных слоев страны. Сторонний наблюдатель недоумевает: неужели проблемы социального неравенства, войн, неоколониализма, расового неравенства, экологического неблагополучия и проч. являются менее важными, чем вопрос об абортах. Иной раз в голову приходит мысль конспирологической природы: страсти по аборту разжигаются умышленно теми, кто не желает, чтобы общество говорило о других, более насущных проблемах. Однако более информированные в американских делах люди могут возразить, что религиозное сознание сегодняшних американцев сравнимо с сознанием европейцев XIX в., что многие из них не могут мыслить человеческое общежитие, не прибегая к употреблению важнейшего для них термина "бог".
Так вот в этой стране, увлеченной острыми религиозными дискуссиями, где за пределами университетских аудиторий любое признание в атеизме покажется по меньшей мере малоуместным, ведущая национальная газета New York Times публикует очень знаменательную статью известного британского левого интеллектуала со словенскими корнями Славоя Жижека. Публикация примечательна как раз тем, что в культурной атмосфере, в которой ощущается неустранимое присутствие религиозной одухотворенности, ведущее американское ежедневное издание рискнуло предложить своим читателям своего рода оду традиции доброго европейского атеизма. К подобным фактам следует внимательно присматриваться, поскольку, как правило, они служат признаками приближающегося поворота идеологического мейнстрима к ломке фундаментальных оснований сознания и идентичности нации. Обращение к наследию европейского атеизма было отчасти прогнозируемо, поскольку дискуссии последнего времени о столкновении цивилизаций, об актуализации религиозной идентичности, о хиджабах и карикатурах, мультикультурализме и проч. должны были с неизбежностью вновь ввести в обращение на рынок идей призыв к реанимации атеистической традиции как антидота от фундаментализма и фанатизма.
"Режимы истины"
Веками нам твердили, пишет Жижек, что без религии мы превращаемся в эгоистических животных, лишенных высоких целей и идеалов, борющихся лишь за собственное выживание. Сегодня, когда религия превращается в неистощимый источник религиозных войн, терроризма и иных форм смертельного насилия, заверения в том, что христианские, мусульманские или индусские фундаменталисты лишь злоупотребляют или искажают изначальное благородство и человечность духовного послания, звучат в особенности бессодержательно.
Жижек сомневается, что сегодня можно безусловно принять известный тезис Достоевского, критически нацеленный на безбожный нигилизм: "Если бога нет, значит все позволено". Как раз наоборот, утверждает он: современный терроризм опирается в своих действиях на тезис: если Бог существует, то позволено все, в том числе и массовое убийство тысяч случайных прохожих. По крайней мере, "истинная вера" позволяет это тем, кто действует напрямую во имя и от имени Бога, поскольку прямой доступ к Богу оправдывает нарушение любых человеческих норм, ограничений и соображений. Для Жижека сегодня религиозные фундаменталисты ничем не отличаются от коммунистов сталинской чеканки, которым было позволено все, поскольку они понимали себя прямым инструментом исторической необходимости прогресса к коммунизму.
Фундаменталисты вершат свои "добрые дела", рассчитывая на спасение. Атеисты, как считает Жижек, делают свое добро, не рассчитывая на вознаграждение, бескорыстно, просто потому, что считают такие поступки правильными и справедливыми. Жить морально – значит поступать без оглядки на волю более могущественного существа и не рассчитывая добиться его расположения. Нравственный поступок сам по себе является вознаграждением.
Жижек напоминает о дебатах двухлетней давности, когда европейцы спорили, должен или не должен конституционный договор ЕС упомянуть христианство как ключевой элемент европейского культурного наследия. Не принимая позицию какой-либо из сторон, он выдвигает другую провокационную альтернативу: может быть как более ценное европейское наследие следовало упомянуть именно атеизм. Ведь уникальность Европы в том и состоит, что она является первой и единственной цивилизацией, где атеизм стал полностью легитимным выбором, а не препятствием. Атеизм, утверждает Жижек, способствовал созданию безопасного публичного пространства для самих верующих, а сегодня стал единственной политической силой, которая не делает из них граждан второго сорта, к какой бы конфессии они не принадлежали. Только атеистическая культура предлагает верующим пространство свободы выражения их религиозной идентичности. Если продолжить мысль Жижека, то можно заключить, что в нынешнем публичном пространстве христианин и мусульманин воспринимают друг друга как большего врага, чем безбожник-атеист.
Недавний скандал вокруг карикатур на пророка Мухаммеда и другие символы веры ислама, по мнению Жижека, показал, что именно христианские либералы во имя ценностей так называемой свободы слова спровоцировали недовольство в исламском мире. У современного атеиста нет никакой нужды в подобного рода провокациях и кощунствах. Он стоит перед другой важной и практической для него дилеммой: следует ли относиться критически к верованиям других, осуществляя над ними своего рода надзор и попечительство, либо же надо признать относительность разных "режимов истины", отвергая всякую насильственную попытку навязать единственно верную истину. Вероятно, когда Жижек говорит о первой альтернативе, он имеет в виду отношение к верующим со стороны технократических элит современной секулярной Европы. Эти элиты, формировавшиеся в борьбе с церковной властью за господство в публичном политическом пространстве, сегодня являют пример режимов светского патроната, который трактует различные конфессиональные миры и группы верующих изначально как массы не очень образованных и не совсем зрелых людей. Светский элитизм, который особенно ярко проявляется в политике правящих слоев современной Франции, не та альтернатива, которую следует отстаивать. Жижек полагает, что, настаивая на сосуществовании разных "режимов истины", следует относиться к представителям всех конфессий как к людям зрелым и серьезным, ответственно относящимся к своим верованиям.
Скорости истории
Можно с уверенностью сказать, что за появлением статьи Славоя Жижека скрывается попытка американского интеллектуального и политического истеблишмента найти новую формулу, оправдывающую порядок мирного сосуществования разнообразных конфессий. Европейские религиозные войны в свое время привели к тому, что политика сделала себя более или менее нейтральным пространством, безразличным к религиозным различиям. За реанимацию такого стремления выступает Жижек, однако организацию нейтрального пространства он предлагает проводить под эгидой атеизма. Тем самым он автоматически придает атеистической традиции статус привилегированной и политически наиболее приемлемой. Его посыл фактически совпадает с извечным стремлением политических элит превратить веру и церковь в инструмент.
Кроме того, Жижек неправомерно смешивает атеизм и светский характер современной культуры и политики. Секулярный характер европейской культуры оказался возможным не потому, что европейцы в основной своей массе стали атеистами. Многие из них, помимо традиционных монотеистических верований, исповедуют сегодня самые разнообразные исповедания, которые можно было бы назвать и сектантскими, и неоязыческими. Дело в другом. Сами религиозные воззрения стали делом частным и в значительной степени утратили влияние на коллективные, в особенности политические, идентичности. Еще меньший смысл религиозная вера имеет для экономических практик.
Однако в этом движении к светскости общей политической культуры есть один негативный момент. Европейцы перестали понимать, насколько важной для некоторых сообществ может быть религия, которая продолжает играть важнейшую структурирующую и организующую роль. Остальной, неевропейский мир живет традиционными локальными ценностями, которые сегодня разрушаются процессами урбанизации, коммерциализации, потребительской культурой, новыми технологиями и либеральными идеологическими интервенциями. Все эти процессы воспринимаются вестернизируемыми культурами как угроза привычному культурному и экономическому укладу. Европейцы часто забывают, насколько проникновение новых поведенческих и мыслительных моделей может быть разрушительным для традиционных культур, местных социальных связей: внутри семьи, в отношениях мужчин и женщин или поколений. Эти миры живут на иных исторических скоростях.
03.04.2006
Источник: Политический журнал
