Части 1-2 смотрите здесь
Семинарии, соответственно своему названию, должны были быть духовным рассадником, приготовлять пастырей Церкви. Но это в большой степени парализовывалось другим их назначением – быть общеобразовательными школами для детей духовенства. Так как для большинства детей духовенства светское образование было недоступно, то выбирать не приходилось, и священники, диаконы, псаломщики отдавали своих детей в семинарии, не рассуждая, пригоден ли их сын к пастырскому служению или нет. Таким образом, большинство в семинариях составляли люди, не расположенные к пастырскому служению. И эти воспитанники были совершенно равнодушны не только к пастырским идеалам, но и просто к вере и к Церкви. Отсюда вытекала их озлобленность на семинарский режим (который, не говоря уже о пастырском воспитании, был далек даже от общечеловеческого), стремление разрушить его, или, по крайней мере, вырваться из него. Но, не смотря на то, что все осознавали этот недуг, эту язву духовного образования, до самой революции никакой реорганизации сделано не было.
"При столь разнообразном настроении и направлении питомцев семинарий семинарское воспитание, чтобы школа достигла своей цели, должно было совершить чудо: идейных и душевно-влекомых к пастырству предохранить от растлевающего влияния их худших товарищей, тепло-хладных разогреть и воодушевить и даже Савлов превратить в Павлов".[1] Но горе состояло в том, что воспитания в духовных школах как такового не было.
Некоторые архиереи (Владимир Московский, Гурий Новгородский, Тихон Пензенский, Иннокентий Тамбовский) в своих отзывах отмечали отсутствие в духовных школах "воспитания в собственном смысле".[2] Видевших этот недуг среди духовенства, преподавателей и самих студентов было гораздо больше. "Воспитательная сторона в семинарии последнее время отсутствовала", – пишет протопресвитер Георгий Шавельский.[3] Проф. прот. Т.И. Буткевич категорически на заседаниях Предсоборного Присутствия заявлял: "Воспитателей в школе (в семинариях) у нас нет... Нет у нас воспитания".[4]
Не желая заниматься со студентами, инспекторы вводили строгую дисциплину, нарушение которой вело к тяжелым последствиям. Таким образом, в семинариях вместо воспитательного господствовал полицейско-карательный режим. Проступки выслеживались, карались, а нужные добродетели никто не собирался насаждать. "Воспитание и обучение, по большей части, идут врозь. Обучение – дело наставников, а воспитание в наших семинариях всею тяжестью ложится на инспектора и его помощников, которые являются ответственными за проступки учеников. В наше время инспекция ограничивала исполнение своих обязанностей в деле воспитания учащихся преследованием и взысканием за проступки ("тащить и не пущать"), а не предупреждением и пресечением дурных поступков", – писал П. Т. Руткевич.[5]
"Помощник смотрителя Иван Мартынович Вишневецкий был в своем роде сыщик и несправедливый каратель даже и за мельчайшие детские шалости, – вспоминает свящ. Е. А. Елховский. – Хотя он и был священник, но отеческих мер вразумления словом пастыря-воспитателя в нем было не видно. Своим сухим обращением он отталкивал от себя учеников: его не любили".[6]
"Начальство было не хорошее и не плохое, просто оно было далеко от нас. Мы были сами по себе, оно тоже само по себе... Вся их забота была лишь в том, чтобы в семинарии не происходило скандалов... Реакция на зло была только внешняя... Инспектор... к нам относился тоже формально, не шел дальше наблюдений за внешней дисциплиной; живого, искреннего слова у него для нас не находилось. Начальство преследовало семинаристов за усы <...> но каковы были наши умственные и душевные запросы, и как складывалась судьба каждого из нас, этим никто не интересовался... Жизнь была серенькая. Из казенной учебы ничего возвышающего душу семинаристы не выносили. От учителей дружеской помощи ожидать было нечего", – пишет митр. Евлогий.[7] Да, учителя также, в основной своей массе, не общались с учениками, не вникали в их нужды.
Членами инспекции обращалось внимание на соблюдение внешнего режима, всех правил и инструкций, а что творилось в душах воспитанников, мало кого интересовало. Семинаристам запрещалось читать книги по собственному выбору (в том числе всех авторов, начиная с Гоголя: Тургенева, Толстого, Некрасова и др.), общаться с гимназистками, посещать театр.
Воспитательный персонал в семинариях был малочислен и недостаточен для осуществления задач воспитания: ректор, инспектор, помощник инспектора (по штату полагался один на 250 воспитанников) и надзиратель (в лучшем случае два). Ни ректор, ни инспектор практически не участвовали в наблюдении за учениками, следовательно, весь надзор лежал на двух последних. Естественно, они не справлялись. Просто уследить за всеми было трудно (тем более что приходилось ездить на отдаленные квартиры, в которых проживали ученики), не говоря уже о живом общении с воспитанниками с целью их духовно-нравственного воспитания. "Помощниками инспектора становились обычно худшие выпускники академий, – пишет Г. Колыванов, – для которых не было преподавательских вакансий. При первой же возможности они старались уйти с этой должности... Надзирателями (в семинариях – Ю. Ф.) обычно становились молодые люди, только что окончившие семинарию. По причине нехватки надзирателей на эту должность иногда назначались воспитанники старших классов. Они пользовались обычно презрением со стороны воспитанников".[8]
"Ректор епископ Христофор и инспектор архимандрит Антоний, – пишет митр. Евлогий, – наше высшее начальство, и мы, студенты, до той поры были два разных мира. Ни близости, ни общего у нас не было. Ректор был сухой и бессердечный человек... Недоступность внешняя сочеталась со склонностью к строгому формализму... Был нам чужд и инспектор о. Антоний (он был не из духовного звания). Человек мелко придирчивый, тоже узкоформальный, он старался ввести в Академию дисциплину кадетского корпуса, допекал нас инструкциями".[9]
В своем усердии некоторые "воспитатели" доходили просто до абсурда. "У надзирателя, Василия Николаевича Никольского, появилось усердие не по разуму. Видимо, с намерением что-либо узнать, он после ужина, ранее других воспитанников, забрался в их спальню и лег на чью-то койку, укутавшись с головой одеялом. В спальню постепенно после ужина стали заходить воспитанники и ложиться спать. Перед сном, как водится, занимались различными разговорами, не предполагая, что их подслушивают. Неожиданно явился хозяин койки и обнаружил непрошенного гостя. Получился скандал".[10] Некоторые члены инспекции заводили себе из самих же студентов доносчиков и шпионов. Как правило, это были семинаристы, уже исключенные из других семинарий, и, в силу своего положения, бравшиеся за эту работу.[11] Сами воспитанники шпионов ненавидели: устраивали им побои, а в Тифлисской семинарии была попытка сбросить одного из доносчиков с балкона четвертого этажа.[12]
"Существующая инспекционная система воспитания на практике тем, главным образом, и грешит против здравой педагогики, что смотрит на воспитанника большей частью лишь как на объект внешнего надзора и воздействия, вовсе или почти не считаясь с его внутренним духовным миром, с его склонностями, интересами, запросами и стремлениями. Отсюда и означенная рознь между воспитателями и воспитанниками в современной школе – рознь, доходящая зачастую до решительной неприязни, когда воспитатели и воспитанники составляют как бы два противоположных лагеря, ведшие между собой постоянную борьбу, не стесняясь при этом в выборе средств борьбы: с одной стороны – всевозможные репрессии, широкое применение сыскных приемов, открытых и тайных, с другой – также целая система всевозможных уловок с целью провести бдительность начальства, прикрыть грех, выпутаться из беды, отстоять себя в случае подозрения или возведенного обвинения. Создается положение, одинаково тяжелое и для воспитателей и для воспитанников и в общем приводящее к результатам совершенно противоположным тем, какие преследует истинное воспитание", – писал архангельский комитет в своих отзывах.[13]
Проблема воспитания существовала не только в семинариях, но и в академиях, и состояла в том, что к вполне сформировавшимся людям в возрасте 21-24 года (иногда и до 30 лет) применялись мерки и средства, как к студентам гимназий и семинарий. Так, еще в 1906 г. отмечалось, что "дух режима, господствующего ныне в академическом интернате, должен быть немедленно и притом существенно изменен... Система академического воспитания должна быть построена на начале умственно-нравственного воздействия, применительно к возрасту и духовной зрелости академических студентов. Напротив, все то, что напоминало бы, с одной стороны, старую бурсу, с другой стороны – дух иезуитских коллегий, должно быть изгнано из Академии... Долголетний опыт показал, что воспитательная дисциплина, основанная на системе прямого принудительного воздействия на волю, в применении к тому возрасту, в котором находятся студенты академий, безусловно, неприложима".[14]
Очень часто лица, обязанные заниматься воспитанием, были из монашествующих и долго не задерживались на одном месте: через два-три года следовало назначение на новую более высокую должность, вникать в нужды студентов им совершенно не хотелось. У некоторых возникал соблазн вместо того, чтобы служить Церкви, ждать очередного повышения. Появился феномен монахов-карьеристов. Как правило, они придерживались следующего принципа: лишь бы не было больших конфликтов, проблем, бунтов. Спокойствия они пытались достичь, как правило, строгим режимом, хотя сами, как правило, не отличались высокой нравственностью.
Митрополит Евлогий вспоминает некоего иеромонаха Антонина: "На общем бледноватом фоне преподавательского состава выделялась одна лишь фигура – мрачная, жуткая, всех отталкивающая, – иеромонах Антонин. Что-то в этом человеке было роковое, демоническое, нравственно-преступное с детских лет. Он был один из лучших студентов Киевской Духовной Академии, но клобук надел только из крайнего честолюбия, в душе издеваясь над монашеством... Антонин вечером уходил потихоньку из Академии и, швырнув обратно в комнату через открытую форточку клобук, рясу и четки, пропадал невесть где... Он был назначен инспектором моей родной Тульской семинарии. В этой должности он проявил странное сочетание распущенности и жандармских наклонностей. Завел в семинарии невыносимый режим, держал ее в терроре; глубокой ночью на окраинах города врывался ураганом в квартиры семинаристов, чтобы узнать, все ли ночуют дома, делал обыски в сундуках, дознавался, какие книги они читают, и т.д. И в то же время его келейник устроил в городе что-то предосудительное вроде "танцкласса", где собиралась молодежь обоего пола".[15]
Некоторые священники, рано овдовев, шли в монахи "не по влечению, а по необходимости, дабы как-нибудь устроить свою горемычную судьбу вдового священника".[16] Так принял постриг и архимандрит Никон, ректор Владимирской семинарии, "замкнувшись в рамках строгой законности, чуждой любви и идеализма. Дисциплину он поддерживал жестокими мерами: устрашениями и беспощадными репрессиями. В семинарии создалась тяжелая атмосфера, столь насыщенная злобой, страхом и ненавистью по отношению к начальству".[17]
Проблема "монахов-карьеристов" и "монахов поневоле" в системе духовного образования стояла довольно остро. Конечно, среди "академических монахов" были те, кто хотел посвятить свою жизнь служению Богу и людям. Но, как отмечали многие архиереи и профессоры, соблазн стремления к карьерному росту был столь велик, что не многие его выдерживали. "Карьера для монахов и в академиях и в дальнейшей жизни обеспечена. Не надо ни быть мужем дарований, ни иметь особенного усердия, чтобы монаху окончить академический курс успешно и быстро двинуться по иерархической лестнице".[18]
Было распространено и пренебрежительное отношение администрации к студентам. Воспитатели и учителя смотрели на учеников, как на серую массу. Те, кто сами закончили только семинарию, были более просты в обхождении, взгляд же большинства магистров и кандидатов богословия на детей "попишек" очень выразительно сформулировал ректор Тульской семинарии: "Семинаристы – это сволочь".[19] "Учитель арифметики Д. М. Волкобой, академик, щеголь, любитель клубной картежной игры, к ученикам относился пренебрежительно. Был еще латинист. Обхождение его с детьми было неровное: то – "Детки, детки...", то вдруг: "Ну и сукины же вы дети!", – вспоминал митр. Евлогий.[20] Бывали и такие обращения преподавателей к своим воспитанникам – "дурак", "свинья", "скотина" и т.п.
Митр. Вениамин вспоминает случай, когда преподаватель математики в Тамбовской семинарии В. П. Розанов вывел за подсказку из класса в коридор 20-летнего юношу, взяв его за ухо. "Начался бунт: шиканье, свист, шум, вечером битье стекол в дверях и окнах. Вызывали полицию. Решили уволить до семидесяти человек <...>, но никого не уволили".[21] Описанное Помяловским в его знаменитых "Очерках" отношение администрации к воспитанникам во многом сохранялось и в конце XIX – начале XX вв.[22]
Ученики платили преподавателям той же монетой. Наставников называли "Фильками", "Ивашками", или: "Панихида", "Муфтий", "Щука". Были и хулиганские выходки: "Как-то случился в казенном корпусе пожар в квартире инспектора. Кому что надо, но обычно в таком несчастии люди прилагают свое усердие... Но была тогда кучка и другого рода среди семинар, которые искали другого: эти нашли и съели на кухне из печи котлеты инспектора и распили тут же четвертную вина, которая здесь же где-то при кухне хранилась".[23] Студенты объявляли бойкоты неугодным инспекторам.[24] Но не всегда семинаристы были справедливы: под их "демонстрации" могли попасть и дружественные преподаватели и члены инспекции.[25]
Многих инспекторов семинаристы просто ненавидели. Так, с уже упоминавшимся иеромонахом Антонином семинаристы "решили покончить": одно из полен было набито порохом и брошено в печку в квартире о. Антонина, но, т. к. он в тот раз обедал не дома, взрыв произошел в его отсутствие.[26] Во Владимирской семинарии в 1895 г. было покушение на архимандрита Никона, а "на следующую ночь чуть было не закололи вилами помощника инспектора..."[27]
В 1912 г. в этой же семинарии происходила настоящая война семинаристов с надзирателем В. Н. Никольским. Одна из "спален" к ночному обходу подготовила для него "сюрприз": "У высоких дверей спальни с внутренней стороны была построена целая пирамида из табуреток, и достаточно было чуть приоткрыть из коридора дверь, как вся эта лавина падала на входящего". Но, "опасаясь быть избитым, Никольский попросил Доброцветова совершить ночной обход, после которого последний очень долго ходил с разбитым табуреткой лицом. "Никольский к тому времени был уже под бойкотом. Никто из учащихся с ним не разговаривал, на вечерних поверках на его вызов молча поднимались и так же молча садились. В столовой то место, где он обычно стоял, прислонившись к стене, намазали жиром, и Никольский, не заметив подвоха, испортил всю тужурку. После этого последовало нападение на его квартиру, помещавшуюся в общем коридоре на втором этаже. Сначала были брошены два камня с привязанными записками, затем испорчен электрический звонок двери. При нажиме кнопки звонка не раздавалось, а вместо этого в нажимавший палец вонзалось острие иглы. Наконец был произведен виртуозный по изобретательности и дерзости разгром его квартиры. После обеда, когда большинство учащихся уходило на прогулку в город, ушел также и Никольский. Неизвестные лица, конечно, из обитателей этого этажа, отперли его квартиру и уничтожили буквально все, что могло быть уничтоженным. Поломали мебель, побили стекла, посуду, зеркало, порезали одежду, одеяло, распороли подушки и выпустили пух, в довершение всего на единственном столе, оставшемся целым, воздвигли "памятник нерукотворный" и исчезли так же, как и вошли. Виновников обнаружить не удалось".[28] В годы революции 1905-07 гг. конфликты и столкновения семинаристов и членов инспекции доходили до убийства ректоров и инспекторов.
Если возникало сильное недовольство членами инспекции, то высшее начальство неугодных и нелюбимых "воспитателей" старалось перевести на другое место и, как правило, с повышением последних в должности.[29]
Враждебное отношение наставников и учеников друг к другу периодически выливалось в конфликты, имевшие унизительные последствия для семинаристов. Проживающих в общежитии ожидал "голодный стол", "безобеды",[30] когда вместо обеда или ужина подавались только приборы; "молитва" – во время общей трапезы провинившимся приходилось класть поклоны, стоять на коленях. Негласно применялись розги и был предусмотрен карцер. За более серьезные проступки грозило отчисление,[31] при этом выставлялся неудовлетворительный балл за поведение, что, в свою очередь, закрывало доступ в светские высшие учебные заведения и на чиновничьи места. Подобное будущее мало кого устраивало, поэтому, чтобы избежать исключения, провинившиеся семинаристы демонстративно каялись.
Были случаи, когда из-за преследований со стороны инспекции воспитанники накладывали на себя руки. Так, в Тверской семинарии был случай самоубийства учащегося, причем косвенная вина надзирателя была несомненной.[32]
Постепенно воспитанниками овладевало чувство отвращения к семинарии, те, кто имел возможность, уходили в университеты. "При таких условиях ни для кого семинария "alma mater" быть не могла, – пишет митр. Евлогий, – Кто кончал, – отрясал ее прах. Грустно вспомнить, что один мой товарищ, студент-медик Томского университета, через год по окончании семинарии приехал в Тулу и, встретившись со своими товарищами, сказал: "Пойдем в семинарию поплевать на все ее четыре угла!"[33]
________________________________________
[1] Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос-Медиа, 2005. – С. 265.
[2] Сводки отзывов епархиальных преосвященных по вопросам церковной реформы. О преобразовании духовно-учебных заведений. – СПб.: Синодальная типография, 1906. – С. 2.
[3] Сводки отзывов епархиальных преосвященных по вопросам церковной реформы. О преобразовании духовно-учебных заведений. – СПб.: Синодальная типография, 1906. – С. 2.
[4] Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос-Медиа, 2005. – С. 266.
[5] Руткевич П. Т. Семинарские годы (Воспоминания о Киевской ДС за 1873-1879 гг.). – Киев, 1912. – С. 4.
[6] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 161.
[7] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 27-28.
[8]Колыванов Г. Духовные семинарии в России в 1880-1920 гг.: Дис. ... канд. Богословия. – Сергиев Посад, 1999. – Машинопись. – С. 61-62.
[9] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 38-39.
[10] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 481-482.
[11] "В силу той же болезненно-подозрительной настроенности, о. С. (иером. Стефан (Архангельский), будучи инспектором Тифлисской семинарии, впоследствии еп. Могилевский – Ю.Ф.) стал заводить в семинарии шпионов из учеников и служащих семинарии... принятые с натяжкою, эти ученики еле держались, ибо своих дурных привычек, из-за которых они были изгнаны из других семинарий, не оставляли и учились так себе. О. С. Приглашал их к себе, угощал, обещал забвение их громкого поведения и тихих успехов, обещал разные льготы, если они согласятся доносить на товарищей, или увольнение, если не согласятся... К ним присоединялись и другие, соблазненные привилегиями шпионов, ибо последним сходило с рук решительно все: и нарушение семинарской дисциплины, и пьянство, и разврат..." Из воспоминаний русского учителя Грузинской православной духовной семинарии в Тифлисе. – С. 18.
[12] Из воспоминаний русского учителя православной Грузинской Духовной Семинарии. – М.: Б. и., 1908. – С. 18.
[13] Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. – М.: Крутицкое подворье. – Ч. 1, 2004. – С. 431-432.
[14] Объяснительная записка к "Проекту наиболее необходимых временных изменений и дополнений устава православных духовных академий: (Приложение I) // ТКДА. – 1906. – №1. – С. 9-10.
[15] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 99.
[16] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 70.
[17] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 71.
[18] Из воспоминаний русского учителя православной Грузинской Духовной Семинарии. – М.: Б. и., 1908. – С. 50-51.
[19] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 27.
[20] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 53.
[21] Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. – М.: Правило веры, 2004. – С. 91-92.
[22] "На десятом году меня отвезли в Орел и определили в 1 класс духовного училища... Обстановка во многом напоминала "бурсу" Помяловского, но порки уже не было, довольно сильно страдали только волосы и уши", – писал в своей автобиографии революционный деятель А.В. Гедеоновский. (Деятели СССР и революционного движения в России. – М.: Советская энциклопедия, 1989. – С. 43).
[23] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 202.
[24] "Были с нашей стороны несправедливыми и наши отношения к инспекции. Помнится хотя бы такой некрасивый поступок по отношению к субинспектору С. К. Молчанову. Наша "занятная" в чем-то заподозрила его... и задумала объявить ему бойкот, чтобы... ни говорить с ним ни слова, и ни при входе его, ни при выходе не вставать. И вот начинает, по обыкновению, перекликать... Никто ни звука, никакого движения и телом! Кузьмич... и краснеет и бледнеет! Все больше и больше в своем голосе затихает; при названной фамилии стыдливо оглядывается по сторонам... а в конце и совсем затих, молча проверяя значащихся в списке. Едва тогда, бедный, унес от нас свои ноги, обиженный и оскорбленный! И так мы с неделю над ним издевались", – вспоминает участник событий. Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 201.
[25] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 68.
[26] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 99.
[27] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 71.
[28] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 483-484.
[29] Например, Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 99.
[30] Страницы истории России в летописи одного рода (Автобиографические записки четырех поколений русских священников). – М.: Отчий дом, 2004. – С. 163.
[31] Правда, циркулярным указом от 5 сентября 1881г. предписывалось исключать из семинарии только после использования всех других возможных средств. Эта мера привела к дальнейшему падению дисциплины.
[32] Курбский В. Очерки студенческой жизни (Из дневника бывшего студента). – М., 1912. – С.122-123.
[33] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. – С. 28.
Недостатки в духовном образовании видели все: и чиновники Духовного Ведомства, и архиереи, и священнослужители, и профессура с преподавателями, и, конечно же, сами студенты. Интересен взгляд епископата. Свое отношение к духовному образованию, к его проблемам было высказано им в "Отзывах епархиальных архиереев по вопросам церковной реформы".[1]
Все осознавали, что коренным недостатком духовных семинарий и училищ, лежащим в основе прочего, является двойственность задач, которые стояли перед духовной школой. С одной стороны, духовно-учебные заведения были призваны воспитать достойных кандидатов пастырского служения, а с другой – дать общее образование детям духовенства, хотя большинство из них и не было расположено не только к пастырскому, но и просто церковному служению (об этом писали Никон Владимирский, Арсений Харьковский, Вениамин Калужский, Серафим Полоцкий, Тихон Северо-Американский, Иоаким Оренбургский, Арсений Псковский, Питирим Курский, Иоанн Полтавский, Никанор Пермский, Дмитрий Херсонский, Евфимий Енисейский, Назарий Нижегородский, Евлогий Холмский, Филарет Вятский, Тихон Костромской, Иннокентий Тамбовский, Тихон Пензенский, Аркадий Рязанский, духовенство Симбирской и Подольской епархии).[2]
"Духовная школа совсем несоответственно носила название духовной; она была общеобразовательная, более даже отвлеченная и менее специальная нежели всякая другая. Но она была сословная и это клало на нее свой отпечаток, отпечаток тем более крепкий, что ее преемственность не прерывалась... Она шла как шла, с неизменными преданиями, одинаково святыми, прибавлю, для учителей, для начальников, для учеников, для родителей, ибо все они прошли тот же, совершенно одинаковый путь, вышли из того же быта, с теми же привычками и с одинаковыми бытовыми воззрениями", – писал Гиляров-Платонов.[3]
И уже из этой основной проблемы вытекали следующие недостатки:
1. Отсутствие единства в курсе наук (Назарий Нижегородский).
2. Большое количество предметов с обширными программами (Арсений Харьковский, Евлогий Холмский, Тихон Костромской, Олонецкая Духовная Консистория).
"В их занятиях, – пишет Н. К. Вафинский, – невольно замечается значительная разбросанность, сосредотачиваясь равным образом на всех предметах, они развлекаются в разные стороны и бывают не в силах объединить их в чем-нибудь более конкретном".[4]
3. Крайняя недостаточность общего образования (Арсений Харьковский, Тихон Пензенский, Иоанн Полтавский, Евфимий Енисейский, Владимир Московский, Гурий Новгородский, Агафодор Ставропольский) и его отсталость: семинарии знакомили воспитанников только с теми идеями и течениями общественной жизни, которые отжили свой век (Владимир Московский).
4. Несконцентрированность богословского образования (Арсений Харьковский, Тихон Пензенский, Гурий Новгородский, Питирим Курский).
5. Неприспособленность богословского образования к возрасту учащихся (Арсений Харьковский, Тихон Пензенский, Никанор Пермский).
6. Безжизненность богословского образования. По своей отвлеченности и несоответствию с потребностями и запросами жизни начала XX века семинарское образование в значительной степени было не пригодно для пастырской деятельности (Питирим Курский, Гурий Новгородский).
7. Излишество уроков для одних предметов и недостаточность для других (Дмитрий Херсонский).
8. Неправильное распределение предметов по классам (Назарий Нижегородский).
9. Слабая постановка библиотечного дела (Дмитрий Херсонский).
10. Духовно-сословный характер и в связи с этим приготовление на служение Церкви лиц, не имеющих к этому призвания (Иннокентий Тамбовский, Арсений Харьковский, Михаил Минский, Серафим Полоцкий, Олонецкая Духовная Консистория, Кирион Орловский, Гурий Новгородский, Никанор Пермский, Евфимий Енисейский, Агафодор Ставропольский).
11. Двойственность задач и присутствие лиц, стремящихся получить только общее образование и совершенно нерасположенных к служению Церкви, а потому и не желающих подчиняться церковному режиму (Дмитрий Херсонский, Назарий Нижегородский, Михаил Минский, Иннокентий Тамбовский).
12. Закрытие доступа окончившим семинарию в высшие светские учебные заведения, из-за чего задерживались озлобившиеся за это насилие и заражавшие своим озлоблением других (Сергий Финляндский).
13. Отсутствие воспитания в собственном смысле (Владимир Московский, Гурий Новгородский, Тихон Пензенский, Иннокентий Тамбовский).
Кроме этого, делу воспитания сильно мешало:
14. Многолюдность семинарий и училищ (Питирим Курский, Иннокентий Тамбовский).
15. Назначения на ответственные должности лиц с неустановившимся еще, вследствие их возраста, характером и взглядами (Евлогий Холмский).[5]
16. Постоянная перемена начальствующих лиц, особенно монахов (Арсений Харьковский, Архангельский Комитет, Гурий Новгородский, Дмитрий Херсонский).[6]
17. Общежития с большим количеством воспитанников (Назарий Нижегородский).
Отсюда следовали:
18. Рознь и неприязнь между воспитателями и воспитанниками (Архангельский Комитет, Иоаким Оренбургский, Гурий Новгородский, Евлогий Холмский).
19. Упадок дисциплины (Арсений Харьковский, Евлогий Холмский, Владимир Екатеринбургский).
20. Светские преподаватели богословских наук, не знающие глубины пастырского служения, не одушевленные пастырскими идеалами (Тихон Костромской, Агафодор Ставропольский).
"Преподаватель практических дисциплин по пастырству хотя и добрый, религиозный человек, не внушал нам большое доверие. Когда он в вицмундире иногда горячо говорил нам о задачах пастырства или учил церковному проповедничеству, невольно в душе возникал искусительный вопрос: почему же он, так просто трактующий о пастырстве, сам не идет по этому пути? Когда один из наших преподавателей на наших глазах сделался священником, мы почувствовали к нему особое уважение, которым он дотоле у нас не пользовался", – пишет митр. Евлогий (Георгиевский).[7]
21. Возложение на одних и тех же лиц обязанностей учебно-административных и хозяйственных (Дмитрий Херсонский, Владимир Московский).
22. Чрезмерная нагрузка воспитателей (Дмитрий Херсонский).
23. Материальная необеспеченность преподавателей (Дмитрий Херсонский).
24. Чиновный шаблон и централизация. В начале XX века в духовной школе табель о рангах, оклады, карьера, "эпикурейская жизнь", слабость убеждений и труда были самым главным, дело же воодушевления воспитанников на труд и благочестие – второстепенным (Владимир Екатеринбургский).
25. Влияние антирелигиозной пропаганды, легкой, нелегальной и революционной литературы, газет, журналов и т.п. (Владимир Екатеринбургский).
26. Антагонизм между духовным училищем и семинарией (Евлогий Холмский).
И, как результат всего:
27. Значительное количество воспитанников, вынужденных оставить школу до ее окончания (Константин Самарский).
28. Антицерковное настроение семинаристов и поэтому не пригодность их к пастырскому служению (Тихон Костромской, Иннокентий Тамбовский, Иоаким Оренбургский, Владимир Московский и др.)
29. Неустойчивость характера и убеждений, неопределенность направления семинаристов: неспособность их к самостоятельной, руководящей деятельности в приходе (Иоаким Оренбургский).
30. Бегство лучших воспитанников от служения Церкви (Арсений Харьковский, Михаил Минский, Серафим Полоцкий, Кирион Орловский, Евлогий Холмский, Владимир Московский, духовенство Симбирской епархии).
________________________________________
[1] Победоносцев, надеясь спасти синодальный строй от намеченных преобразований, организовал опрос епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе, рассчитывая, что епископат окажет ему поддержку и идея церковной реформы окажется похороненной. Поэтому 13-27 июля 1905 г. по требованию обер-прокурора Св. Синод разослал правящим епископам циркуляр за № 3542 с предложением высказаться по кругу вопросов, касающихся церковной реформы. Свои соображения архиереи должны были предоставить не позднее 1 декабря 1905 г. Но вопреки воле обер-прокурора в своих ответах архиереи поддержали требования реформ, что стало тяжелым ударом для К. П. Победоносцева. Потрясенный конституционным манифестом 17 октября 1905 г., еще до получения всех отзывов и публикации их в печати, он подал в отставку с поста обер-прокурора, который занимал в течение 25 лет.
[2] В скобках указываются те архиереи, которые эту проблему отмечали в своих отзывах. После получения всех отзывов ответы были систематизированы и изданы в 1906г. под названием "Сводки отзывов епархиальных преосвященных по вопросам церковной реформы".
[3] Гиляров-Платонов Н. П. Из прожитого // Русский вестник. – 1884. – №6. – С. 699-700.
[4] Вафинский Н. К вопросу о нуждах духовно-академического образования // Странник. – 1897. – №8. – С. 521.
[5] Антоний (Храповицкий) 26-ти лет был инспектором, 27-ми лет ректором академии; Сергий (Страгородский), Исидор (Колоколов) – инспекторы академии в 26 лет, Михаил (Ермаков) – в 28 лет; Гавриил (Чепур) – в 25 лет инспектор семинарии, в 28 – ректор, Варлаам (Ряшенцев), Фаддей (Успенский) в 26 лет инспекторы и т.д. (Шавельский Г., протопресв. Русская Церковь пред революцией. – М.: Артос-Медиа, 2005. – С. 283).
[6] Никодим (Кротков) в 1900 г., сразу по окончании академии – смотритель Владикавказского духовного училища, в 1902 г. – инспектор Кутаисской семинарии, в 1903 г. – ректор Александровской семинарии, в 1905 г. – ректор Псковской семинарии, в 1907 г. – епископ; Фаддей (Успенский) в 1897 г., по окончании академического курса – преподаватель Смоленской семинарии, в 1898 г. – инспектор Минской семинарии, в 1900 г. – преподаватель Уфимской семинарии, в 1902 г. – инспектор, а затем ректор Уфимской семинарии, в 1903 г. – ректор Олонецкой семинарии и т. д. Подборку можно посмотреть у протопресвитера Георгия Шавельского в его работе "Русская Церковь пред революцией" (С. 283-284).
[7] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Т. Манохиной. – М.: Московский рабочий, 1994. –
Продолжение смотрите здесь
Источник: Православие.Ru
