Подвиг пленного ума

Юрод Иван

Над Угличем несутся облака,
В монастырях торжественное пенье.
Юрод Иван, посаженный в ЧК,
Испытывает кротостью терпенье.

Но вот в подвале раздаётся гуд,
Мелькают в люке головы и плечи.
Мадьяры красноштанные идут,
Ругаясь на неведомом наречье.

"Вставай, Юрод!" – "Я кроток, сир и гол,
И сам Господь послал мне эту долю". –
"Скорей вставай, последний протокол
Гласит: Юрода выпустить на волю".

Юрод в ответ: "Страдания суму
Я донесу... Крепка Господня дума..."
Юрод умолк, и грезится ему
Горящая могила Аввакума.

"Но мы тебе не выпишем пайка,
В Поволжье голод, уходи отсюда". –
"Хочу страдать". Оставлена пока,
Уважена Юродова причуда.

Над Угличем несутся облака,
В монастырях мерцанье белой моли.
Так поминали в древние века:
Горбушкой хлеба и щепоткой соли.

1926

Овидий знал наречье скифов
В стране, где властвует зима,
Но это был не труд сизифов,
А подвиг пленного ума.

И я, не избежав изгнанья,
Пытаясь скрасить горький век,
Собрал и объяснил названья
Гиперборейских гор и рек.

И, озарён незримым светом,
Я был пред вечностью склонён,
Уподобляя самоцветам
Слова исчезнувших племён.

Расстрел Гумилёва [1]

Часы протяжно и долго били,
День прибавился к календарю.
Чёрные крылья автомобиля
Сейчас унесут, унесут зарю.

Пять патронов, скрытых в железе,
Синий свинец и белая сталь.
Чёрных людей Чад и Замбези
И тамариндов высоких жаль.

Люди тебя убьют, не жалея,
Мозг виноградом облепит гранит.
Бронзовый Пётр, попирающий змея,
Заговори языком пирамид.

1931(?)

Колчак

Там, где волны дикий камень мылят,
Колыхая сумеречный свет,
Я встаю, простреленный навылет,
Поправляя сгнивший эполет.

В смертный час последнего аврала
Я взгляну в лицо нежданным снам,
Гордое величье адмирала
Подарив заплёванным волнам.

Помню стук голодных револьверов
И полночный торопливый суд.
Шпагами последних кондотьеров
Мы эпохе отдали салют.

Ведь пришли, весь мир испепеляя,
Дерзкие и сильные враги.
И напрасно бледный Пепеляев
Целовал чужие сапоги.

Я запомнил те слова расплаты,
Одного понять никак не мог:
Почему враги, как все солдаты,
Не берут сейчас под козырёк.

Что ж считать загубленные души,
Замутить прощальное вино?
Умереть на этой белой суше
Мне, наверно, было суждено.
Думал я, что грозная победа
Поведёт тупые корабли.
Жизнь моя, как чёрная торпеда,
С грохотом взорвалась на мели.

Чья вина, что в злой горячке торга
Я не слышал голоса огня?
Полководцы короля Георга
Продали и предали меня.

Я бы открывал архипелаги,
Слышал в море альбатросов крик,
Но бессильны проданные шпаги
В жирных пальцах мировых владык.

И тоскую по морскому валу,
И с лицом скоробленным, как жесть,
Я прошу: "Отдайте адмиралу
Перед смертью боевую честь".

И теперь в груди четыре раны,
Помню я, по имени моём
Встрепенулись синие наганы
Остроклювым жадным вороньём.

Верстак Карамзина

Как в силу воплотить одну
Всё, что живёт в тебе?
Завидую Карамзину,
Его большой судьбе.

Его пером водили честь,
Упорство и мечта,
В любом великом деле есть
Земная простота.

И поступил однажды так
Бессмертный Карамзин –
Он заказал себе верстак
Из десяти тесин.

Он встал, как у ладьи варяг,
Задумавшись на миг,
Историк – властелин бумаг
И повелитель книг!

Торжествовал упорный труд,
Он с жизнью был в ладу,
Не страшен плен бумажных груд,
Всё было на виду!

Порой до самого утра
В глубокой тишине
Тень от гусиного пера
Качалась на стене.

Весь мир лежал на верстаке!
Но вдруг нахлынул мрак,
Историк сжал перо в руке
И рухнул на верстак.

Ангел смерти

    А. Д. Ротницкому [2]

Среди Господних тварей
Немало есть потерь,
И ангел смерти – Арий
Стучится в чью-то дверь.

Отчётлива работа,
Отличные дела.
Ему и "Знак почёта"
На чёрные крыла.

Он хочет жизнь и песню
Похитить, словно вор,
Но я пошёл на Пресню,
Купил двойной запор.

Напрасны все усилья...
И Арий тут как тут –
Он кожаные крылья
Сложил, как парашют.

От ада ли, от рая ль
Сжимая ключ в руке,
Он крикнул: "Шма, Израиль!" –
На древнем языке.

Но дорогою платой
Ему ответил я,
Ошеломив цитатой
Из "Книги Бытия".

– Не ждал такого чуда, –
Мне Арий говорит. –
Помилуйте, откуда
Вы знаете иврит?

Поскромничав для вида,
Скрывая страх и грусть,
Пять строк из Маймонида
Прочёл я наизусть.

– В познании Талмуда, –
Крылатый гость кричит, –
Вы превзошли Лавута.
Не он, а вы – левит!

Жить во вселенной вправе
Вы целый звёздный век.
Вы – и Иосиф Флавий,
И русский человек!

Издревле в разных верах
Свет разума не гас...
Сегодня в высших сферах
Я доложу о вас!
И умилённый Арий
Неслышно полетел,
Наверно, в колумбарий,
Где много всяких дел.

1968

Орь, Иргиз, Тургай...

Ковыль с ястребиным порском
И облака...
Станицы под светлым Орском –
Моя тоска.

Расстеленные попоны,
И копья – в ряд.
Сурово глядят иконы
Казачьих хат.

Там реки готовы плакать,
Что далеки моря,
Красна арбузная мякоть,
Прохладная, как заря.

И детство моё не вернётся.
Я, вместе с тёплой травой,
До стремени иноходца
Не мог достать головой.

И – пленник военных рассказов –
В кольце походных огней
Боялся синих лампасов
И вороных коней.

Солёное плоскогорье,
Орлиных курганов ряд.
Я знаю – над светлой Орью
Встаёт кайсацкий закат.

Летят ковыли и птицы,
А тучи падают вниз.
Открой травяные ресницы,
Взгляни на меня, Иргиз!

И если лебяжьи трубы
Заслышу над головой,
Закройте мёртвые губы
Сухой тургайской травой!

Я снова вернулся к горным громадам,
Где светят, как звёзды, льдистые знаки...
Но Ты не стоишь со мною рядом,
А вокруг не пылают алые маки.

И Ты мне за всё воздай с лихвою;
Собьюсь с пути, не найду ночлега –
Склони надо мной лазурную хвою
У обиталища вечного снега!

†