Тема, за которую взялся на этот раз, для России всегда была болезненной, так что не трудно предвидеть неоднозначную реакцию на эту статью. Что скажут православные и католики, примерно представляю, но очень бы хотелось услышать мнение тех людей, что находятся на нейтральной полосе между двумя этими церквами. Такие люди появились на русской земле издавна, есть они и сегодня. Именно они самым пристальным образом следят за каждым, пусть и самым незначительным знаком, который бы давал надежду на сближение двух церквей. Не думаю, однако, что здесь есть что-то обнадеживающие, хотя и Ватикан и наша Патриархия формально произносят немало слов о необходимости устранения разногласий. Слишком много застарелых обид, невыясненных теологических вопросов, да и просто амбиций. Даже известное выражение "церкви-сестры", Рим предпочитает не употреблять. "Католическая Церковь – мать других христианских Церквей и не может рассматриваться как "сестра". Такое послание к епископским конференциям всего мира разослал в свое время префект ватиканской конгрегации по вопросам вероучения кардинал Йозеф Ратцингер – нынешний римский понтифик Бенедикт XVI.
Ни один из русских государей не обладал столь либеральными взглядами на религию, как Павел I, стремившийся максимально сблизить, если не воссоединить православную и католическую церковь. Именно он в период, когда Наполеон угрожал Ватикану, приглашал Римского Папу на жительство в Петербург. Он же стремился стать гроссмейстером мальтийского ордена, напрямую подчиненного папе. То есть, по сути, монарх православного государства добровольно готов был признать над собой власть Ватикана.
Религиозная веротерпимость может произрастать на разной почве. Екатерина II получила столь противоречивое религиозное образование, что ей было все равно, в какую церковь ходить. Петру III, наоборот, было все равно, в какую церковь не ходить. Он одинаково не уважал ни одну из них. Но даже такой подход был расценен русскими старообрядцами как признак веротерпимости. (Пугачев, объявивший себя Петром III, недаром пользовался поддержкой у староверов). Павел являлся мистиком, человеком, безусловно, глубоко верующим, но в этой вере церковь была делом второстепенным, на первом месте стоял Господь. А при такой вере церковные разногласия неизбежно отступают на задний план, становятся несущественными. Его порыв к объединению церквей не имел ничего общего с иезуитским вариантом унии. Павлом двигали мотивы духовные и философские, иезуитами двигал церковно-политический интерес.
Прорыв на Запад на самом трудном – духовном направлении, осуществленный Павлом I, так и остался неоцененным ни его современниками, ни его потомками. Россия и Ватикан во времена Павла находились гораздо ближе к взаимопониманию, чем сегодня. Папа Пий VI, давший Павлу и его супруге аудиенцию, назвал их "моими дорогими раскольниками" и поцеловал гостя.
Идея Павла I сблизить православие и католицизм не преуспела, но и не умерла, она всегда имела в России хотя и немногочисленных, но убежденных сторонников. Новый импульс к религиозному единению дал уже русский философ Владимир Соловьев, изложивший свои взгляды по этому поводу в книге "Россия и Вселенская Церковь". Впервые труд появился в 1889 году на французском языке в Париже. Благодаря идеям Соловьева в России возникло целое движение, сторонники которого так и называли себя "соловьевцами". В предреволюционной России в Петербурге существовала не очень большая, но активная община так называемых русских католиков, умудрявшаяся каким-то чудом выживать на нейтральной, но обильно заминированной полосе между воинственным православием и воинственным католицизмом. Девизом общины стали слова: "И будет едино стадо и един Пастырь".
В журнале "Слово Истины" соловьевцы так излагали взгляды своего кумира: "Мы говорим о великой мечте этого "вселенского христианина" – о соединении Восточной и Западной Церкви воедино... По мысли его, в грядущем соединении обеих Церквей все положительное догматическо-обрядовое содержание той и другой должно быть сохранено... Разрушение есть дело ненависти и раздражения, а не любви... Нужно также определить отношения, в которых мы мыслим себя к историческим факторам, с которыми нам приходится соприкасаться в этом деле... Истины о вселенском первенстве Римского Архиерея, о Непорочном Зачатии Богоматери и другие не только не находятся в противоречии с догматическим учением православного Востока, но, напротив содержатся и в восточных литургических книгах, и в творениях восточных отцов Церкви и засвидетельствованы актами соборов, собиравшихся на Востоке и вообще церковною практикою Востока; словом, являются совершенно православными. Поэтому мы находимся в полном догматическом единении со всею Кафолической Церковью и, безусловно, послушны видимой Главе ее, Римскому Архиерею. Что же касается западного обряда, то, ревниво охраняя чистоту своего восточного обряда, мы с уважением относимся к нему, как к равночестному".
Иначе говоря, соловьевцы, признавая формально главенство Папы, во всем остальном желали оставаться православными и русскими. То, что казалось естественным последователям Владимира Соловьева, казалось противоестественным большинству православных и католиков. Не вчитываясь в книги философа, Русская православная церковь увидела в новом движении лишь коварную интригу Ватикана. Единственная часовня соловьевцев в Петербурге – Сошествия Святого Духа – была в феврале 1913 года закрыта с помощью полиции. Реакция Ватикана на движение была сложнее и противоречивее. Польское крыло попыталось его окончательно окатоличить, взяв под свой полный контроль. Признать восточный и западный обряды, как это делали соловьевцы, одинаково "равночестными" поляки не желали: в России в католической церкви помимо латыни мог звучать, по мнению ксендзов, только польский язык, но никак не русский. Натиск поляков соловьевцы отбили, а некоторые из них даже выступили в прессе с осуждением агрессивного католического прозелитизма в России. Признание общиной авторитета римского понтифика вовсе не означало для нее признания власти польских ксендзов над русскими католиками.
Куда более гибкой оказалась позиция членов ордена Ассумпционистов (орден Успения), созданного в 1845 году отцом д'Альзоном. Ассумпционисты страстно мечтали о триумфе католицизма в России, но на иной основе, чем польские ксендзы. В книге Антуана Венгера "Рим и Москва" приводится немало критических высказываний ассумпционистов, работавших в России (по большей части французов), в адрес поляков. Один из них отец Кенар писал: "Что касается поляков, то от Варшавы до Владивостока они отождествляют интересы католицизма со своими собственными".
Извечно больной польский вопрос мешал ассумпционистам закрепиться в России, и они это прекрасно понимали. В отличие от польских ксендзов, преследовавших в России по большей части не столько церковные, сколько политические интересы, члены ордена Успения чувствовали себя подлинными миссионерами. Они помнили слова основателя ордена: "Братья мои, не желаете ли вы покорить Россию и собрать таким образом обильный урожай в житницы Отца?" Д'Альзон, как пишет Антуан Венгер, "мечтал о плацдарме – "предмостном укреплении" – в Одессе, намеревался направить своих монахов в Россию, чтобы на месте изучить "наиболее удобные пути евангелизации". "Их донесения, – считал основатель ордена, – снабдили бы нас полезными данными, которые помогли бы лучше узнать внутреннее устройство московской империи и указали бы нам наиболее легкие пути ее захвата". Столь глобальные стратегические замыслы проникновения католицизма в Россию столкнулись с сугубо эгоистическими, как казалось французам, планами поляков. Отец Борен с раздражением замечал: "Поляки – опытные интриганы".
Появление общины соловьевцев также рассматривалось орденом Успения, как своего рода "предмостное укрепление" для дальнейшего проникновения в Россию, поэтому их изумляло и возмущало то непонимание ситуации, что демонстрировали упрямые поляки.
Другой член ордена отец Буа в свою очередь размышлял: "Председатель Совета министров Столыпин – человек прямой. Ревностный православный, он очень сильно настроен против поляков, но не стал из-за этого врагом католицизма в целом. Переговоры с ним были бы серьезными".
О том, как прошли переговоры, подробно описано в книге Венгера. В начале мая 1908 года Буа и отец Алексей Зерчанинов – глава специальной миссии, направленной Ватиканом, были приняты премьер-министром России. Отец Алексий рассказал Столыпину, в каком бесправном положении находится католический священник славянского обряда, само существование которого никоим образом не было предусмотрено законодательством Российской империи. Отец Буа представил проблему в более общих чертах. Столыпин слушал с интересом и заметил, что создателей славянской католической общины можно было заподозрить в скрытом прозелитизме. Однако он обещал обсудить возможности решения этого вопроса с обер-прокурором Синода и начальником департамента иностранных исповеданий.
После этой встречи брат Столыпина редактор "Нового времени" опубликовал в своей газете, поддерживавшей политические идеи премьера, две статьи, весьма благосклонные к русским католикам... В споре о праве русских католиков на существование, считал журналист Столыпин, следовало выделить богословский и политический аспекты. "С точки зрения богословия, – писал он, – у католиков и православных общее прошлое. Западная Церковь почитает русских святых, вплоть до Сергия Радонежского. Русская Церковь празднует перенесение мощей святителя Николая из Мир Ликийских в Бари. Ни одна, ни другая Церковь не является Церковью во всей ее полноте. Прав Соловьев, который, ссылаясь на Иннокентия III, говорит, что Восточная Церковь есть по преимуществу Церковь Духа Святого". С точки зрения политики, продолжал брат Столыпина, можно сказать: наконец представилась возможность лишить польских шовинистов их излюбленного оружия – "монополии на католичество" в Российской империи. "Теперь русский, который пожелает перейти в католичество, сможет сохранить свои национальные особенности, включая обряд и язык. Именно так живет петербургская община".
Точнее было бы сказать, так мечтала жить община. В реальности все было сложнее, поскольку соловьевцы действовали во враждебном им окружении. Идеи их кумира отвергали или извращали буквально все. Даже ассумпционисты мягко, но упорно втолковывали русским католикам, что, признав главенство римского понтифика – первого епископа христианского мира, им следует признать и все вытекающие из этого факта последствия. "По доктрине Католической Церкви, – объяснял соловьевцам отец Неве, – между Римским понтификом и Русской Церковью должны существовать отношения единства и подчинения. Это подчинение верховному авторитету Церкви, установленное Самим Божественным Пастыреначальником, далеко от унижения и почетно".
Последователи отца д'Альзона в отличие от поляков готовы были проявлять гибкость в отношении обрядовой стороны, но в главном вопросе – о власти – оставались столь же непреклонными: назвался католиком – полностью подчинись Папе. А это никак не могло устроить соловьевцев. Они говорили о полюбовном объединении, а не о подчинении. По мысли соловьевцев, в случае объединения русский патриарх лишь извещал Папу "о своем поставлении общительной грамотой". И только. Как писал в журнале соловьевцев "Слово Истины" протоиерей Александр Устьинский, римские католики и восточные православные христиане в случае объединения "остаются всецело, каждые, при своих догматических верованиях и при своих литургических, административных и дисциплинарных порядках".
Жизнь общины на нейтральной полосе оказалась настолько неуютной, что кузина российского премьера Ушакова, искренне сочувствовавшая делу объединения Церквей, даже попыталась упросить своего могущественного родственника признать общину русских католиков как старообрядческую, чтобы отмежеваться от всех "отцов-доброжелателей", как жестких, так и гибких, но понимания здесь, естественно, не нашла. Предложение было явно неприемлемым: на старообрядцев соловьевцы походили мало. Вместе с тем Столыпин пообещал Ушаковой найти какой-то иной выход из сложного положения. Не исключено, что так бы и произошло, если бы не убийство премьера.
Между прочим, последним вопросом, что рассмотрел в своей жизни Петр Столыпин, стал как раз вопрос о взаимоотношениях православных и католиков. Накануне своей гибели в Киеве уже во второй половине дня он дал аудиенцию французской делегации, просившей его заступиться за отца Эврара. По распоряжению киевской полиции, ошибочно заподозрившей священника в принадлежности к ордену иезуитов, француз должен был немедленно покинуть пределы России. Подробно разобравшись в ситуации и взяв с Эврара честное слово, что он будет проповедовать лишь среди своих соотечественников, премьер разрешил священнику остаться в России. В своих воспоминаниях отец Эврар пишет о Столыпине: "Я всегда буду чтить его память, ибо это был – что так редко встречается – человек честный, прямой, бескорыстный и глубоко принципиальный в том, что касалось политики и религии... На следующий день после того, как я был им принят, Столыпин, этот великий христианин, пал жертвой своей преданности родине и вере. Россия понесла невосполнимую потерю".
Февральская революция 1917 года породила у соловьевцев надежды на будущее, но уже октябрьская все иллюзии убила. Собрать христиан в "едино стадо" под руководством "единого Пастыря" снова не удалось. Русские христиане: православные, католики и соловьевцы объединились лишь в одном месте – в сталинском концлагере.
04.09.2006
Источник: РИА "Новости"
