Александра Штевен: школа знаний и нравственности

В №№ 2 и 8 за 2000 г. мы рассказывали о педагогическом опыте сельской учительницы Александры Штевен, горячей поборницы народных школ, которая несла своим ученикам свет знаний и христианской веры. Сегодня, когда в обществе активно обсуждаются проблемы образования и духовного просвещения, возможные формы союза школы и Церкви, вопросы преподавания учащимся основ православной культуры, взгляды талантливого христианского педагога представляются особо актуальными.

Александра Алексеевна Штевен (1865–1933), в замужестве Ершова, учительствовала там, где и родилась, — в Нижегородской губернии. Её отец, Алексей Христианович Штевен, швед по национальности, был родом из Петербурга, окончил Царскосельский лицей и служил во 2-м отделении Собственной Его Величества канцелярии, где разрабатывались проекты реформ 1861 г. Алексей Христианович был горячим сторонником этих реформ, и, как пишет А. А. Штевен в своих воспоминаниях, его взгляды и убеждения оказали на неё решающее влияние. Она описывает себя девочкой, которая "играла в куклы с сёстрами, радовалась и огорчалась, ссорилась и мирилась, как все дети, — и жадно смотрела на мир, и любовалась им, и, вместе с тем, ждала и жаждала чего-то, чего не находила, — как будто мир был хорош, но всё же не таков, каким должен быть. В богатом доме, в просвещённой семье, среди удобств и удовольствий, любви и попечений всякого рода, она спрашивала себя, почему одни люди живут в хороших домах, а другие в плохих, одни несут тяжёлый труд, а другие (как ей казалось) ничего не делают? И вместо того чтобы только играть и веселиться, она плакала, глядя на изображение распятого Христа, и на картинку с изображением человека, подвергаемого пытке в средневековой тюрьме, и на другую ещё картинку — вид рудника, где несколько человек были засыпаны и умерли от голода, потому что люди не захотели вовремя откопать их. И чтобы больше не плакать об этом, девочка долго не отрываясь смотрела на изображение воскресшего Христа и Его вознесения на небо. Только это одно и утешало горячее, тоскующее детское сердце, не хотевшее мириться со злом, хотя бы и далёким, хотя бы и давним, в неотступном, страстном требовании объяснения, оправдания, торжества справедливости", — вспоминала Штевен в 1929 г.

Выросла Александра за границей, в основном в Германии, получив там серьёзное и разностороннее образование. Она рано лишилась матери, и их, трёх сестёр, воспитала мачеха — дальняя родственница отца Маргарита Гавриловна Прокопеус. Эта женщина оказала на девочек глубокое нравственное влияние.

Попав в возрасте 20 лет в Нижегородскую губернию, в небольшое имение родных своей матери, Александра, искавшая для себя полезной деятельности, взялась обучать грамоте крестьянских детей. Постепенно её инициатива охватила всю губернию, по которой она разъезжала в любую погоду во всякое время года. Ей удалось организовать около 50 школ, а летом она собирала наиболее способных своих учеников, чтобы подготовить из них учителей для этих школ. Это был своеобразный "учительский институт".

В 1895 г. вышла её книга "Из записок сельской учительницы". К тому времени Александра Штевен уже была автором нескольких брошюр и статей, но именно эта книга получила наибольшую известность. В архиве Александры Алексеевны сохранилось множество писем с отзывами читателей. О Штевен заговорили, стали писать в газетах. Постепенно у неё завязалась переписка, перешедшая в личное знакомство, с выдающимися людьми — профессором С. А. Рачинским, обер-прокурором Синода К. П. Победоносцевым, земским деятелем Д. И. Шаховским. Сохранилось письмо от Л. Н. Толстого, с которым она также была знакома и позднее описала историю их знакомства в небольшой книжке "Мои воспоминания о Л. Н. Толстом" (1923). Переписка Александры Штевен, частично сохранившаяся в семейном архиве, позволяет воссоздать фрагмент живой истории, понять суть и почувствовать накал споров о народном образовании и духовном просвещении россиян, которые вели видные государственные и церковные деятели. Об одном из интереснейших эпизодов в истории российского образования — дискуссии Александры Штевен-Ершовой с С. А. Рачинским и К. П. Победоносцевым дают представление письма Рачинского к Штевен. Сохранившаяся переписка охватывает период с августа 1889 г. по февраль 1895 г.

Сергей Александрович Рачинский, известный ботаник, профессор Московского университета, крупнейший деятель народного образования, в 1867 г., оставив профессуру, поселился в деревне, а с 1875 г. всецело посвятил себя народной школе в селе Татеве Вельского уезда Смоленской губернии. Переселившись из барского дома в школу, он жил в ней вместе с учениками. Кроме детей Рачинского окружали и юноши-крестьяне, из которых он готовил учителей для окрестных сёл и для которых всегда оставался наставником. Для учеников из соседних деревень при школе было устроено общежитие. В школе Рачинского считалась обязательной ежедневная довольно продолжительная общая молитва, во время которой ученики исполняли церковные песнопения. По субботам Рачинский читал им Евангелие по-церковнославянски и по-русски, с краткими объяснениями.

В своих "Заметках о сельских школах", вышедших в 1883 г., накануне издания правил о церковноприходских школах, Рачинский высказывался за передачу всего дела начального образования в безраздельное ведение духовенства. В то же время он не признавал за духовенством исторических заслуг в организации народного образования, а в позднейших своих статьях прямо писал о равнодушном, а порой и враждебном отношении современного ему сельского духовенства к народной школе. Однако сам народ, по мнению С. А. Рачинского, стремится именно к церковному образованию и, как он пишет, ищет "не житейского, а возвышенного учения". Поэтому, с точки зрения Рачинского, для народной школы особенно важно, чтобы учащиеся знали церковнославянский язык, умели читать Часослов, Псалтирь и другие богослужебные книги, знакомились с церковным пением. Именно в национально-религиозном характере народной школы Рачинский видел её силу и потому считал необходимым ограничить преподавание обучением грамоте — преимущественно по церковным книгам — и арифметикой, одобряя при этом и уставное письмо с печатными церковнославянскими буквами. При более продолжительном времени для занятий, регулярном посещении детьми школы и наличии в ней двух учителей Рачинский предполагал ввести в программу ещё и геометрию, физику, частично географию и историю.

А. А. Штевен-Ершова, насколько можно судить по её письмам, дневникам и книге "Из записок сельской учительницы", первостепенной задачей образования полагала развитие и усиление в учениках личного нравственного чувства, эмоциональной вовлечённости в учёбу, заинтересованности детей в знаниях. Обстоятельно описывая в "Записках" занятия в своём "учительском институте", Штевен объясняла, почему наряду с преподаванием начал Закона Божия, географии и естествознания, наряду с рассказами о жизни замечательных людей она уделяла так много внимания урокам истории: "Я любила уроки истории за тот интерес, то настроение и те чувства, которые ими вызывались. Из этих уроков ребята прежде всего узнавали, что кроме их самих, их семей и окружающего существует громадное целое, существует государство, называемое Россией. Ребята сильно заинтересовались судьбами этого целого, т. е. судьбами народа, к которому они научились причислять и себя самих; и рассказы о важнейших моментах русской истории удивительно сильно брали их за живое. Они и печалились, и радовались, слушая эти рассказы, и с волнением разбирали поступки и характеры всех влияющих на судьбы народа исторических лиц <…> А по мере того как ребята лучше и всестороннее знакомились с прошлым, их, как и следовало ожидать, сильнее стало интересовать настоящее, и они захотели узнать о всех теперешних законах и порядках, о суде и правлении, и о том, что делают земские собрания, и какие где есть школы и библиотеки, и как всё это устроено в городах и столицах и в других государствах". Это живое описание наглядно иллюстрирует убеждённость Штевен в том, что именно эмоциональная вовлечённость, чувство личной сопричастности рождает в учениках всё большую и большую тягу к знаниям, побуждает их расширять и углублять представления об окружающем.

Такой личностный подход к образованию, какой стремилась воплотить А. А. Штевен, встречал весьма сильное противодействие с разных, порой неожиданных сторон. В письмах к С. А. Рачинскому Александра Алексеевна описывает возникающие перед ней трудности и поначалу находит в его лице сочувствующего и понимающего единомышленника. Первое время их переписка была в основном посвящена подробностям организации при её школе общества трезвости. Рачинский делится опытом, помогает советами и рекомендациями. Но с зимы 1892 г. у Штевен развивается конфликт с местным священником, и с тех пор в основном это и обсуждается в письмах. 21 февраля 1892 г. Рачинский пишет Александре Алексеевне: "Вижу из вашего письма, что вам приходится бороться с обстоятельствами, исключительно неблагоприятными. Лень и равнодушие духовенства по отношению к школьному делу — явления заурядные. Но прямое противодействие, подобное описываемому вами, становится всё реже и реже. В большинстве случаев священники, даже самые нерадивые, охотно предоставляют нашему брату все труды по школьному делу, в особенности по устройству школ грамотности, присутствие коих в их приходах ставится им в заслугу… Прямой личный интерес заставляет их исполнять те ничтожные формальности, которые с их стороны необходимы".

Рачинский советует Штевен, как именно ей стоит вести себя по отношению к противодействующему священнику. Для начала, по его мнению, стоит "пугнуть его Преосвященным": "Такой скандал, например, как уклонение его от содействия цветущему обществу трезвости, возникшему в его приходе, не может быть терпим. Это прямое нарушение синодальных распоряжений. Не меньшей ответственности подвергает его всякое затруднение, причинённое им размножению школ грамотности, ибо этими школами особенно дорожит высшее духовное начальство. Всё это — вещи, которые могут повлечь за собою удаление его из прихода". Однако Рачинский тут же советует Штевен прилагать подобные усилия только в том случае, если у неё на примете есть действительно хороший священник, который пожелал бы перейти в их село. "На выбор архиереев полагаться невозможно. Они священников своих не знают", — пишет он.

Судя по письмам, конфликт продолжал развиваться. А. А. Штевен посетила архиерея (который оказал ей тёплый приём), обращалась за помощью к земскому начальству… В одном из писем к Александре Алексеевне Рачинский уже использует выражения "театр войны" и "план военных действий"…

Однако обсуждение в их письмах конфликта с местным священником постепенно выходит на уровень серьёзных обобщений, вынуждая единомышленников осмыслять более глубокий и существенный вопрос о взаимоотношениях Церкви и органов народного образования, о границах возможного влияния Церкви на образовательную сферу. В их позициях намечается некоторое расхождение, впоследствии всё более усиливающееся. Впрочем, уже в первом письме Рачинского, посвящённом конфликту А. А. Штевен со священником, заметны определённая гибкость, неоднозначность его позиции, противоречившие непосредственному, более эмоциональному подходу Александры Алексеевны. "Что касается до общих законоположений, ставящих открытие школ грамотности под контроль духовенства, — пишет Рачинский, — то они едва ли в скором времени могут быть изменены, ибо пока контроля этого и поручить некому. <…> Не верю в прочность всей организации церковноприходских школ. Но организация эта сослужит свою службу. Она будит в среде нашего духовенства массу дремлющих сил".

В своём сборнике статей, вышедшем под заглавием "Сельская школа" в 1891 г. и переизданном в 1898-м, Рачинский также в весьма мрачных красках рисует современное ему сельское духовенство, называя его "сословием запуганным, но вместе жадным и завистливым, униженным, но притязательным, ленивым и равнодушным к своему высшему призванию, а вследствие того и не весьма безукоризненным в образе жизни". Плачевное состояние духовенства, по убеждению Рачинского, не может быть изменено реформами или какими бы то ни было мероприятиями, идущими свыше. "Нужен, — пишет он, — личный подвиг; бесконечно тяжкий, до смешного скромный — и потому великий. Нужно, чтобы люди с высшим образованием, с обеспеченным достатком, не принадлежащие к касте духовной, принимали на себя, по одной любви к Богу и ближнему, тяжкий крест священства". Другой способ обновления духовного сословия Рачинский видит в привлечении свежих сил из среды крестьянства.

В целом отрицательно оценивая деятельность духовенства в деле народного образования, Рачинский был при этом убеждён, что начальная школа, поступив в ведение духовенства, постепенно возвысит его до понимания своего призвания.

Однако А. А. Штевен, основываясь на непосредственных впечатлениях от того, что её окружало, не разделяла надежд С. А. Рачинского на нравственный подъём духовенства и потому всё больше интересовалась земскими школами. 3 февраля 1894 г. она пишет Рачинскому: "<…> Разве может наше испорченное, лицемерное, в душе неверующее духовенство стать просветителем народа? Не будет ли оно скорее требовать одного только машинального учения и слепого повиновения? Не разовьёт ли оно этим путём лицемерие в некоторых, а в других — недовольство и враждебность к властям и самой Церкви? Нельзя уничтожить факта, что народ уже мыслит и ищет, и надо, мне кажется, помочь ему в этом, а не мешать".

В ответном письме Рачинский уверяет Штевен, что она неверно истолковала намерения К. П. Победоносцева: "С чего вы взяли, что он хочет отдать начальную школу в руки духовенства? Если бы он этого хотел, это было бы давно сделано. Он хочет совсем другого: привлечь к школьному делу духовенство, и это необходимо, чтобы упрочить повсеместное развитие начального образования". Но Штевен была убеждена, что участие в распространении образования не по призванию, а по обязанности неминуемо отразится на результатах дела. Она пишет Рачинскому: "Я очень рада, что ошибалась, когда предполагала, что Конст<антин> Петр<ович> Победоносцев намерен отдать в руки духовенства всю начальную школу. Но мне кажется, что и привлекать духовенство к этому делу насильно — не следует. Духовенство, конечно, исправляется и, может быть, со временем совсем исправится. И раз это так, пусть оно добровольно займётся школой и пусть ему в этом оказана будет всевозможная помощь — пусть открытые им школы находятся в полном его распоряжении. Но зачем же требовать от него санкции при открытии школ грамотности другими лицами, зачем обязывать его заведовать этими школами и отвечать за них? Не любящие школьное дело священники непременно будут относиться враждебно к навязанной им школе и будут играть в ней унизительную для себя и вредную для дела чисто полицейскую роль. А их руководство занятиями будет при этом совершенно фиктивным и только помешает установлению правильного руководства со стороны других лиц".

Александра Алексеевна продолжает настаивать на том, что в деле народного образования необходим простор для личной инициативы: "Не лучше ли было бы, если бы школы грамотности открывались не только при участии духовенства, но и независимо от него, под надзором и при руководстве со стороны лиц, специально ведающих делом народного просвещения? Школа, подлежащая “исключительному ведению епархиального начальства”, как сказано в правилах, никому доверия вселить не может. И земство, и крестьяне знают, что большинство священников занимается школой поневоле, неохотно и небрежно, что епархиальное начальство к священникам пристрастно и изменить этого не может и что отчёты о школах епархиального ведомства полны неправды, неопределённых обобщений и фраз. И потому трудно найтись средствам на такие школы. А если бы школы грамотности были в том же положении, как и земские школы, — и земства, и крестьянские общества давали бы средства на них вполне охотно".

С. А. Рачинский объяснял скепсис Штевен по отношению к духовенству молодостью и неопытностью. В 1892 г. он писал ей: "Как ни жалко современное состояние этого духовенства, нельзя не признать громадного шага вперёд в сравнении с предыдущим его поколением. Вам это не видно, ибо этого предыдущего поколения вы не знали". Спустя два года он прибегает к такому же аргументу: "Вы молоды, а я стар. Гораздо больше вас пострадал от косности, лицемерия, лживости нашего духовенства. Но я вижу в нём поворот к лучшему. Имею право это сказать, ибо состою в переписке с сотнями сельских священников, разбросанных по всем углам России. <…> Какие же мы после того с Победоносцевым — пессимисты? Мы только опытны и стары и знаем, что внезапного перерождения нашего духовенства ожидать нельзя, но что содействовать ему мы обязаны".

Чуть позже Рачинский ещё более решительно отвечает на сомнения Штевен в целесообразности церковного руководства начальными школами: "<…> Сельское духовенство — единственная общественная сила, прочно организованная, равномерно распределённая, заинтересованная в религиозном характере школы, без коего бытие её у нас немыслимо. Духовенство наше не хуже и не лучше прочих наших сколько-нибудь образованных сословий. Недостатки его только разительнее по контрасту с его высоким призванием".

С лета 1893 г. завязывается переписка А. А. Штевен и К. П. Победоносцева, вероятнее всего, при посредничестве Рачинского, ходатайствовавшего перед Победоносцевым о материальном содействии Александре Алексеевне. Обер-прокурор Синода высылает ей 400 рублей на развитие и поддержание школ грамотности. Зимой 1894 г. состоялось их личное знакомство, в преддверии которого Рачинский писал Штевен о К. П. Победоносцеве: "Из наших государственных людей никто многостороннее и глубже не вдумывался в вопросы, которые мы пытаемся разрешать на практике". В спорах и разногласиях, так же стремительно нарастающих у Александры Алексеевны теперь уже с Победоносцевым, Рачинский занимает сторону Победоносцева. В письме к Штевен он объясняет их разногласия так: "Кругозор его несравненно шире вашего, и он не может изменять своих общих воззрений сообразно с данными, почерпнутыми из районов, крайне ограниченных".

Очень скоро Победоносцев отказывается помогать А. А. Штевен деньгами — именно на том основании, что её начинают интересовать земские школы, а деньги, которыми он располагает, предназначены для церковноприходских школ. Да и Рачинский ещё раньше писал ей о том, что "устройство параллельных отделений при земских школах <…> в сущности есть обход закона, подчиняющего Епархиальному Училищному Совету и его отделениям школы грамотности, от коих эти “отделения” ничем не рознятся. Поэтому учреждение их может подать повод к недоразумениям и столкновениям с местным духовенством".

В одном из последних писем к А. А. Штевен, от 3 июня 1894 г., С. А. Рачинский ещё раз твёрдо определяет свой идеал: это школа церковная. "А так как понятие о Церкви для меня отнюдь не исчерпывается понятием о духовенстве, — пишет он, — я пока мирюсь с теперешнею нелогичностью школьной организации, дающей простор и министерству народного просвещения, и земству, и дворянству, и духовенству. Многоначалие это нередко ведёт к борьбе, в школьном деле нежелательной, но вместе с тем даёт возможность разнообразить опыты и даёт простор деятельности индивидуальной".

По мере того как укреплялись связи А. А. Штевен с земством и Московским комитетом грамотности, у неё стали возникать конфликты с Нижегородским епархиальным училищным советом, и в мае 1895 г. последовало постановление "о воспрещении ей всякой деятельности по открытию и организации школ грамоты в Нижегородской епархии".

Через год Александра Алексеевна вышла замуж за видного земского деятеля, тульского помещика Михаила Дмитриевича Ершова, в 1915 г. назначенного воронежским губернатором. Теперь уже по семейным обстоятельствам она не смогла бы продолжать учительскую деятельность: она родила и воспитала семерых детей. В конце 1918 г. Штевен-Ершова с семейством переехала на Украину, в Полтаву, и вскоре одного за другим потеряла мужа и девятилетнего сына. Когда Полтаву заняли большевики, ушли с Белой армией старшие сыновья 19 и 17 лет, а следом был эвакуирован с кадетским корпусом третий, четырнадцатилетний сын… Весной 1920 г., когда она разыскивала старших сыновей, её арестовали в прифронтовой полосе, обвинили в шпионаже и заключили в концлагерь в Харькове. Она провела там восемь месяцев под угрозой расстрела, но в феврале 1921 г. в связи с "чисткой" лагеря была освобождена по ходатайству В. Г. Короленко. В 1922-м Александра Алексеевна с младшим сыном и двумя дочерьми перебралась в Тульскую губернию, а в 1924-м — в Подмосковье и наконец — в Москву.

В послереволюционной России основной формой неугасающей внутренней жизни стало для неё то, что она называла "мои писания", — дневники, воспоминания, наброски романов, размышления, так и озаглавленные: "Мои мысли о вере". Она погибла 29 октября 1933 г., попав под машину.

Можно сказать, что Александра Алексеевна Штевен предощущала тот подход к образованию детей, какой стал возможен только через столетие. Ни на йоту не отрицая значения Церкви, что доказывается всей её горячей религиозностью последних десятилетий жизни, она очень высоко ставила горение сердца, устремлённость личности к Богу, истине, красоте, воспринимая это личное служение, личное горение как своего рода жертву на алтарь Бога живого. Это почувствовал и Рачинский, когда в августе 1894 г. писал ей: "Не мог я составить себе ясного понятия о той организации школьного дела, которая составляет ваш идеал. По-видимому, вы придаёте великое значение частной инициативе, подобной вашей и моей. Полагаю, что вы в этом ошибаетесь. Нас слишком мало, и каждый из нас легко может впасть в самые странные заблуждения. <…> Между тем, каждый из нас в союзе с Церковью может принести полную меру посильной ему пользы".

Опираясь на свой богатый жизненный опыт, С. А. Рачинский предсказывал А. А. Штевен: "<…> Именно ваши настоящие занятия и полная искренность стремлений приведут вас к полному пониманию сущности Церкви и вместе с тем к сознанию, что в ней одной источник всякого истинного образования".