Среди великого числа трагических, неудачных, пьяно-пропащих судеб многих поколений русских писателей особым драматизмом выделяется последний период жизни и загадка смерти Николая Васильевича Гоголя. Те таинственные события, которые так поразили близких и знакомых писателя, ставших свидетелями его кончины.
Болезнь классика
Первый приступ болезни, унесшей в конечном итоге Гоголя из жизни, случился с ним в Риме в 1840 году. Именно тогда он впервые почувствовал чрезвычайно подавленное состояние, в его письмах все чаще звучат жалобы на грусть, "болезненную тоску, которой нет оснований". "Солнце, небо – все мне неприятно. Моя бедная душа: ей здесь нет приюта. Я теперь гожусь больше для монастыря, чем для светской жизни" , – жалуется Гоголь друзьям.
Депрессия проходит, меняются настроение и тон посланий: "Да, мой друг, я глубоко счастлив, я слышу и знаю дивные минуты, создание чудное творится и совершается в душе моей" , – пишет он С. Т. Аксакову. Но все-таки значительно чаще писатель пребывает в угнетенном настроении. Иногда по вечерам он дремал в креслах, а ночи проводил в бдении на молитве; иногда жаловался на то, что у него голова горит и руки зябнут...
"Прежде сего за год он имел течение из уха будто бы от какой-то вещи, туда запавшей; других болезней в нем не было заметно; сношений с женщинами он давно не имел и сам признавался, что не чувствовал в том потребности и никогда не ощущал от этого особого удовольствия; онании также не был подвержен" , – вспоминал впоследствии лечащий врач писателя Алексей Терентьевич Тарасенков.
В начальный период болезни у Гоголя сохраняется способность к объективной оценке своего состояния. В 1842 году он пишет фразу, достойную учебника психиатрии: "Мною овладела моя обыкновенная периодическая болезнь, во время которой я остаюсь в почти неподвижном состоянии в комнате иногда в продолжение двух-трех недель".
Четыре года спустя, собираясь в путешествие в Палестину, Гоголь еще пытается сопротивляться приступам депрессии. Он передает знакомым составленную им молитву с просьбой молиться о нем: "Душу же его исполни благодатных мыслей во все время дороги его. Удали от него духа колебания, духа помыслов мятежных и волнуемых, духа суеверия, пустых примет и малодушных предчувствий, ничтожного духа робости и боязни".
Постепенно приступы ипохондрии учащаются, становясь раз от раза все продолжительнее и тяжелее. В 1849 году Гоголь в письме к Жуковскому пытается разобраться в том, что творится у него в душе: "Что это со мной? Старость или временное оцепенение сил? Или, в самом деле, 42 года для меня старость? Отчего, зачем на меня нашло такое оцепенение – этого я не могу понять. Если бы Вы знали, какие со мной странные происходят перевороты, как сильно все растерзано внутри меня. Боже, сколько я пережил, сколько перестрадал".
И наконец, последний, фатальный, приступ болезни начался в конце 1851 года. В ту осень Гоголь решил не уезжать в теплые края, а остаться на зиму в Москве. Он поселился на Арбате в доме графа А. П. Толстого. Гоголь продолжает работу над вторым томом "Мертвых душ" , и хотя работа не приносит полного удовлетворения, появляются новые замыслы.
"Гоголь живет в Москве. Он получил разрешение напечатать прежние свои сочинения без цензуры, в том виде, как они были изданы прежде. Говорят, будто он приготовил к печати и второй том "Мертвых душ" , – писал в декабре друг писателя известный критик П. А. Плетнев в письме к поэту В. А. Жуковскому.
Время от времени Гоголь без видимых причин мрачнел, волнами накатывала тоска, он жаловался на плохое самочувствие, озноб даже дома заставлял кутаться в теплый халат или шинель. Замысел продолжения "Мертвых душ" не превращался в строки новой поэмы.
В конце января 1852 года произошло событие, оказавшее на Гоголя сильное влияние. Скоропостижно умирает жена его близкого друга Алексея Степановича Хомякова – Екатерина Михайловна. Эта смерть потрясла Гоголя; он говорил Хомякову, что с ее смертью для него "снова умирают многие, кого он любил всей душой". На панихиде Гоголь, словно предчувствуя собственную судьбу, произнес пророческие слова: "Все для меня кончено". На него "нашел страх смерти" – то состояние души, та болезнь, от которой, как он говорил, умер его отец.
В первых числах февраля, когда вся Москва весело и шумно отмечала Масленицу, Гоголь неожиданно начал поститься. Решение возникло после его свидания с приехавшим из Ржева протоиереем тамошнего Успенского собора отцом Матвеем Константиновским, известным крайним религиозным фанатизмом, нетерпимостью, с которой он изобличал всякое раскольническое инакомыслие.
Священник не мог понять, что имеет дело не с обычным покаянием здорового человека, которое заканчивается радостью прощения. Вместо того чтобы ободрить больного, посоветовать обратиться к толковому врачу, подарить надежду на скорое исцеление, протоиерей попрекал мнимыми грехами, грозил проклятием, требовал отправиться в паломничество по монастырям.
По мнению ученого-психиатра Д. Е. Мелехова, изучавшего вопросы взаимоотношения психиатрии и религии, "поведение врачей и духовника во время патологического состояния Гоголя было ошибочным. При таких заболеваниях обязанность духовника – вовремя распознать аффективные, витальные корни депрессии и маний, бороться с греховными мыслями о самоубийстве, с безнадежностью, мирской печалью, с тоской, которая "производит смерть" , а во время экзальтации – помочь мириться с горделивыми мыслями, переоценкой своих возможностей... "
Обвинения священника окончательно сломили волю писателя, лишили сил сопротивляться недугу. Гоголь все сильнее хандрил и, несмотря на усиливающуюся слабость, продолжал строго поститься. Ночами он часами молился, стоя на коленях перед иконами.
Как-то, забывшись в тяжком сне, он увидел себя мертвым. Утром, едва проснувшись, Гоголь посылает за приходским священником, чтобы собороваться. Отныне мысли о близкой смерти уже не оставляют писателя, но еще больше его страшит возможность быть захороненным заживо. Он просит друзей не предавать его тело земле, пока не появятся явные признаки разложения.
В ночь с 11 на 12 февраля Николай Васильевич долго молится один в своей комнате. Затем зовет слугу и с его помощью переходит в кабинет. Он достает портфель с рукописью "Мертвых душ" , бросает листы в печь, ждет, пока огонь не уничтожит его творение. Вернувшись к себе, он ничком бросается на диван, рыдания душат его.
20 февраля состоялся врачебный консилиум, на который пригласили тогдашних московских медицинских светил: гоф-медика Александра Ивановича Овера, профессоров московского университета Александра Егоровича Эвениуса и Степана Ивановича Клименкова, старшего врача больницы для чернорабочих
Алексея Терентьевича Тарасенкова. Доктора долго осматривали больного, сокрушенно кивали головами, что-то тихо шептали по латыни. После долгих раздумий решили поставить больному две пиявки к носу и сделать холодное обливание головы в теплой ванне.
Больной еще слабо сопротивлялся, просил укрыть его одеялом; временами, дрожащей рукой, еще пытался стряхнуть с лица пиявки. Кто знает, читали ли бодрые, не сомневающиеся в своей правоте лекари пророческие слова своего пациента, написанные им задолго до трагических февральских дней 1852 года: "Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! Что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихрь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтесь, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего... "?
Доктор А. Т. Тарасенков вспоминал: "Приехали в седьмом часу Овер и Клименков; они велели подолее поддерживать кровотечение, ставить горчичники на конечности, потом мушку на затылок, лед на голову и внутрь отвар алтейного корня с лавро-вишневой водой. Обращение их было неумолимое; они распоряжались, как с сумасшедшим, кричали перед ним, как перед трупом. Клименков приставал к нему, мял, ворчал, поливал на голову какой-то едкий спирт и, когда больной от этого стонал, доктор спрашивал, продолжая поливать: "Что болит, Николай Васильевич?" Но тот стонал и не отвечал... "
Часу в одиннадцатом Гоголь неожиданно громко закричал: "Лестницу, поскорее давай лестницу!" В этом крике было что-то страшное. В мифологии лестнице приписывается особый, потаенный смысл, она является символом сублимации духа, снятия с креста и в то же время подъема в Твердь Небесную... Что виделось в эти предсмертные часы Гоголю, куда он собирался подниматься?
Ночью началась агония. Кожа покрылась холодной испариной, под глазами разлилась синева, черты лица и без того острые заострились еще более, в маске смерти. В восемь часов утра 21 февраля 1852 года дыхание сделалось едва заметным, и великий писатель отошел в вечность.
Случай на кладбище
Похороны состоялись по православному обычаю через три дня после смерти, 24 февраля
1852 года, при огромном стечении народа. Был ясный, морозный день. После отпевания в университетской церкви гроб с телом великого писателя до самого кладбища Даниловского монастыря на руках несли студенты Московского университета. На могиле, находившейся подле кладбищенской церкви, был установлен памятник с высеченным изречением пророк Иеремии: "Горьким словам моим посмеются".
Но случилось так, что не эта могила стала местом последнего успокоения писателя. Еще в 1909 году на могиле Гоголя проводились реставрационные работы: укрепляли фундамент под массивным памятником, отремонтировали ограду. Тогда, при раскопе, рабочие обнаружили углы дубового гроба, помещенного в кирпичный футляр.
В 1931 году в связи с реконструкцией столицы кладбище Даниловского монастыря подлежало уничтожению. Прах Гоголя было решено перенести на Новодевичье кладбище. Комиссия, состоявшая из административных и литературных начальников, прибыла на кладбище, что бы присутствовать при эксгумации останков. Официальный акт вскрытия могилы изложен скупым слогом кладбищенских плит: "31 мая 1931 года мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт в том, что в нашем присутствии на кладбище бывшего Даниловского монастыря произведена эксгумация писателя Николая Васильевича Гоголя для перезахоронения его праха на Ново Девичьем кладбище в Москве". Далее следовало 12 подписей, среди которых автографы писателей Вл. Лидина, И. Сельвинского, художника А. Тышлера.
Но если официоз не счел нужным входить в детали, многие участники печальной процедуры не скупились на рассказы о знаменательном событии. М. Ю. Барановская, крупный специалист по московскому некрополю, утверждала, что писатель был найден в гробу с вытянутыми вдоль тела руками, на черепе остались светло каштановые волосы. Сохранились остатки сюртука, полосатые брюки со штрипками и стоптанные туфли. Потрясенная зрелищем, Барановская заплакала, и милиционер, присутствовавший при эксгумации, с сочувствием произнес: "Гляди-ка, вот вдова убивается". С этого момента за Барановской в кругах столичных литераторов навсегда закрепилось прозвище "Мадам Гоголь".
А. П. Смирнов, известный археолог, рассказывал о печальной процедуре иначе. По его словам, расположение скелета оказалось совершенно обычным, за одним исключением. В могиле отсутствовал череп. Этот слух имел большое хождение по Москве и, по-видимому, был использован М. А. Булгаковым в истории с пропавшей головой председателя . правления MAC СОЛИТа Михаила Александровича Берлиоза.
Еще дальше пошел в своих воспоминаниях литературовед С. М. Соловьев, утверждавший, что в яме не было не только останков писателя, но и вообще гроба. Зато обнаружилась целая система вентиляционных ходов и трубок на случай воскрешения покойного. Кто-то добавлял, что обратили внимание на длинные ногти на пальцах руки, кто-то говорил о повернутой голове. Слухи полнились, некоторые из них перешли в популярную литературу. Возникла версия о попытке ограбления могилы с целью похищения черепа Гоголя и другая, не менее фантастичная, – о летаргическом сне писателя. Есть в этих сюжетах отголоски традиционной любви москвичей к страшным, мистическим историям, достойным пера автора "Вия".
При наличии такого количества версий было бы непростительно не предложить своей гипотезы. Зная о нравах мастеров кирки и лопаты не понаслышке (не раз и не два представилась печальная необходимость тесно общаться с представителями кладбищенского пролетариата), а также памятуя о нашей вечной пламенной ненависти к любой педантичной работе, можно предположить, что все выглядело намного проще и обыденнее. Раскопки, начавшиеся утром, продолжались до вечера – в этом единодушны все свидетели. С огромным трудом был сломан кирпичный саркофаг, окружавший гроб. Кроме того, над ним находился еще бетонный фундамент, подведенный под памятник при реставрации в 1909 году. Работу заканчивали уже в сумерках, благо ночи в конце мая коротки. Ни криминалистических, ни археологических правил вскрытия могильников не соблюдалось. Об этом, кроме куцего акта, свидетельствуют такие факты: один из писателей, присутствовавших на эксгумации, забирает с собой кусок сюртука, чтобы дома вклеить его в обложку "Мертвых душ" , другой почитатель Николая Васильевича забирает на память его ребро.
Гроб писателя, плотно замурованный в кирпичной кладке и корнях старых деревьев, не смогли поднять целиком. Уставшие рабочие извлекают из раскопа фрагменты останков и, не обременяя себя излишними условностями, кучей сваливают в новый гроб, который затем хоронят на Новодевичьем кладбище. Желая придать эксгумации пристойный вид, комиссия составила лаконичный акт. Иного и быть не могло, учитывая обстоятельства процедуры...
Ученик
Не только останки писателя не обрели покоя, но и памятник ему работы скульптора Андреева постигла схожая судьба. Он был перенесен с Пречистенского бульвара во двор дома, где когда-то скончался Николай Васильевич Гоголь. А на месте старого памятника установили новый – Гоголь в распахнутой шинели, с книжкой в руках и гордо поднятой головой. На цоколе – нелепая бронзовая надпись: "Великому русскому художнику слова Н. В. Гоголю от правительства Советского Союза. 2 марта 1952 года". Комментарии, как говорится, излишни...
Ныне останки Гоголя покоятся на престижном Новодевичьем кладбище. Неподалеку от автора "Мертвых душ" захоронен другой классик русской литературы – Михаил Афанасьевич Булгаков. Долгие годы на его могиле не было памятника, только скромная цветочница да небольшие деревца, посаженные по углам. Елена Сергеевна Булгакова, вдова писателя, придирчиво подбирала камень для монумента и в своих тщетных поисках нередко заглядывала в гранитную мастерскую. Однажды ей бросился в глаза старый ноздреватый валун, видневшийся среди кучи мусора и обломков мрамора. Рабочие охотно объяснили, что это подножие православного креста, некогда стоявшего на могиле Гоголя. Оказалось, что к очередному юбилею классика в 1952 году на могиле решили заменить обелиск: стоявший ранее мраморный крест бесследно исчез, а подножие за ненадобностью выбросили в яму.
По преданию, И. Аксаков вез этот камень на телеге по разбитым русским дорогам из Крыма в Москву почти месяц, чтобы положить на могилу Гоголя.
"Я покупаю, – не раздумывая сказала Елена Сергеевна. – Делайте что угодно, я за все заплачу... Нужны будут мостки – делайте мостки от сарая к самой могиле. Нужны десять рабочих – пусть будет десять рабочих"...
Вскоре камень был водружен на могиле автора "Мастера и Маргариты". Булгаков как-то написал о Гоголе: "Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью".
Жизнь иногда бывает удивительней любых фантазий тем, что она исполняет подобные желания...
21.09.2006
Источник: Россiя|||
