Праздник как Церковь

Каждый, кто побывал на Святой Земле, мог видеть в Назарете немногие сохранившиеся еврейские жилища времён Иисуса. Загон для скота, рядом комната с земляным полом, единственная для всего семейства, две-три лежанки, очаг, чаша для умовения, стол, за которым отец семейства произносил молитвы.

"Благословен Ты, Господь Бог наш, сотворивший плод земли..."

"Благословен Ты, Господь Бог наш, Который избрал нас из всех народов и возвысил нас над всеми языками и освятил нас заповедями Своими..."

"Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной, Бог Отец наш..."

Малыш, имеющий уши, вслушивался не только в звучание, но и в саму манящую, праздничную глубину этих слов. Глубина эта жила в Нём, она вбирала в себя эти благословения и откликалась им. Как и все отроки в Израиле, Он ждал пасхальной ночи, когда на вопрос младшего сына (у Марии Он был единственным): "Чем эта ночь отличается от всех остальных?" – Иосиф отвечал литургической формулой, полной торжества и ликования о Господе, однажды и навеки освободившем Израиль от горьких египетских работ...

"В тот день ты скажешь сыну твоему: Господь совершил это для меня, когда я вышел из Египта".

Для меня, да и для Тебя, Кто ещё слишком мал даже для того, чтобы задать этот вопрос.

В ту ночь Ему всякий раз казалось, пусть на какое-то ошеломительное мгновение, что избавление Божие, начавшееся в неисследимом прошлом и уже теряющееся в нём, произошло именно с ними: Иосифом, Марией, Самим Иешуа. Словно сегодня, сейчас, когда луна и звёзды заняли свои светлые гнёзда на небе, Превечный, сойдя с высоты Своей, вывел их из рабства рукою крепкою и мышцей простёртою. Кому не исполнилось ещё и пяти, непривычно думать о Запредельном, Кого никто не вправе изобразить на доске или в камне. Но и в малых Своих годах Он твёрдо знал, что Господь – имя Ему; да не будет оно произнесено напрасно. Но за тем непроизносимым именем открывалась живая, необозримая даль, населённая множеством сказаний, приносимых с замирающим сердцем, с гордостью, страхом, хвалой... За всяким благословением жило Событие, обладавшее своим, пусть неясным, образом и словом. Творение, Избрание, Исход, Завет, Вождение по пустыне, Шехина-слава, Гнев, Обетование... да святится имя Твоё. У Него было ещё множество иных священных имён, не менее крепких, благословенных, таинственных: Свет, повелевший свету быть; Создавший Адама по образу Своему; Святой Иакова; Простёрший лествицу ангелов; Даровавший субботу; Воспетый Давидом; Обитающий в Храме; Избравший Иерусалим городом Великого Царя... Всё это исходило от Незримого, на вопрос об имени ответившего: Я есмь Тот, Кто есть. И никакая душа живая не могла приблизиться к этому "Я есмь", но могла жить во свете и правде Его, возлюбив заповеди Его, приняв милующую и карающую длань Закона...

Любовь Божия становилась праздником в эту ночь. И тем она отличалась от всех других ночей, что Создавший твердь посреди воды, Заставивший расступиться море и Проведший по нему Израиль как посуху, входил, раздвинув ночной полог, под крышу каждого семейства в Израиле. Входил вместе с ликующей памятью, заставлявшей содрогнуться утробу всякого израильтянина, бывшего некогда странником в земле Египетской. Словно Исход продолжался, праздник открывал его неиссякаемость, его одновременность с сегодняшней пасхальной ночью, сопричастность всякой семье, собравшейся за столом для благодарения. Милость Господня становилась столь близкой, что, казалось, видящий бездны, восседающий на Херувимах (Дан 3. 54) запросто посещал дом Иосифа, садился за стол рядом с Матерью, так что Отрок мог почти видеть Его лицо, и душа Его "истаевала" благодарностью.

Истаевают очи мои о слове Твоём (Пс 118. 82).

Мог ли подумать Иешуа (возможно, дома имя Его было каким-то иным, "малым", семейным именем), не говоря о том, чтобы поведать другим, что Господь всё так и сделал? Что, выйдя из Своего "далека", Он вошёл в "сейчас" и присутствует здесь? Что Слово Божие, через которое всё вступило в бытие, заговорит устами Младенца?

И что Ветхий денми (Дан 7. 9) воспринял человеческий удел в Нём, пятилетнем сыне Марии и, как думали, Иосифа (Лк 3. 23)? Ибо Сидящий на небесах (Пс 2. 4) теперь должен поднимать голову, чтобы взглянуть на солнце, на грозу, на жуков, роящихся в воздухе в вечерний час. Художник, руками и словом создавший Египет (как и все народы земли), Голос, позвавший Израиль, Слава пасхального торжества, о которой через века запоют: "Грядите людие, поим песнь Христу Богу, раздельшему море, и наставльшему люди, яже изведе из работы египетския, яко прославися" [1].

Огнь поядающий, из которого вышла вселенная, со всем богатством имён, означающих лик и славу Царя Израиля, сумел уложиться в тёплой тесноте детства. Завтра эти имена вырастут, во Христа облекутся и станут Его делами. Теперь же, когда течёт мирная пасхальная ночь, Ему, младшему в семье, не позволено ещё произносить благословения над трапезой...

Кто способен расслышать шорохи мыслей двухтысячелетней давности? Или угадать мгновение, когда Бог-ребёнок, игравший с другими детьми в уличной пыли, осознал, что Я и Отец одно? Мы входим в область мрака в тот момент, когда Он одевается в свет. Слово, которое было у Бога, явившись на землю, поселилось среди других родившихся существ и затерялось среди Своих творений. Но из укрытия Своего, из младенчества, Оно позвало всё, что некогда начало быть, и начавшее быть откликнулось на зов. Войдя в тело, сделавшись частью видимого мира, Оно внесло что-то небывалое в телесное существование твари, хотя едва ли кто заметил какую-то перемену. Тени отодвинулись, огонь, скрывающийся за вещами, оставшись за пределом видимого, согрел собой вселенную.

И на всём, что есть, проступил образ Слова, узнаваемый в Духе Божием, проницающем всё. Отец каждый день открывает Сына, говорит св. Афанасий. Ибо Твой день и Твоя ночь (Пс 73. 16), ночная немота пустыни и безмолвная речь куста. Все мы, кому Он дал жизнь и дыхание и всё (Деян 17. 25), продолжаем обитать в построенном Им жилище, запечатлённом Его присутствием среди нас: в пещере Рождества, за столом в Кане Галилейской, на Голгофе.

Богословы веками спорят: в какой момент возникла Церковь? При исповедании Симона-Петра? На Тайной Вечере при преломлении хлеба? В Гефсиманском саду, когда Он молился, удалившись на вержение камня. У Креста, где стояла Мария с учениками? В день Пятидесятницы с сошедшими огненными языками? Возможно, что этот день нельзя отделить от других, да и сама Церковь часто не может вспомнить, где именно она хранит своё свидетельство о рождении. Мне думается, да простят мне дерзость, что она существовала уже в дыхании волов, согревавших Новорождённого. И в утренних звёздах, которые восклицали от радости над Его колыбелью. Ориген сказал, что творение было цветком, распустившимся с Воплощением. Всё, что несло в себе жизнь и дыхание, раскрыло уста для исповедания Слова, обрело язык, который был изначально вложен во всё, что сотворено. И когда Слово стало младенческим телом, все чада Слова повернули к нему лица. И раскрылись у них глаза... И они стали Церковью, общиной Слова, братством прозревших. ...Пришёл Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы, скажет затем Иисус (Ин 9. 39), ибо Дух Его дарует зрение каждому, кто готов Его принять, и для видящих всё сущее становится отблеском Царства, праздником Преображения.

С самого начала тот праздник как шатёр покрыл собою всякую плоть, которую Бог-ребёнок освятил Собою. "Зачала еси, Пресвятая, Содержащего весь мир..." [2]. И в этот мир, Им содержимый, в сад, Им возлюбленный, в этот дом Пресвятой, где течёт праздник, мы хотим, чтобы нас когда-нибудь приняли вновь. Признаюсь, мне по душе вертепы (неаполитанские особенно), которые выставляют на Рождество при всей их рукодельной наивности: крошечный Иисус из дерева, слегка потрескавшегося, Мария, Иосиф, пастухи в праздничных крестьянских нарядах XVIII века, волхвы в невиданных одеяниях с раскрашенными лицами, протягивающие свои ларцы. А рядом верблюды, быки, куры, зимние дожди, трава, колодцы, облака над головами и всё те же домашние вифлеемские звёзды... Детская модель изумлённого мира. Никто не чувствует себя чужим в этом космосе, собравшемся на праздник, устроенный Отцом Небесным для неисчислимого Своего семейства. И тем прихожанам-умельцам, которые, не задумываясь, превращали в игру свою незамысловатую веру, незачем стыдиться лубочных фантазий, с которыми они мастерили вертепы как оконце во вселенную, как забаву для своих малышей.

Но благая, весёлая, радостная весть оттого и блага и полна весельем, что праздник не кончился, что он длится и что Церковь на земле и есть его длительность. Она есть собрание всех, обративших удивлённые лица к колыбели, ко Кресту, к пустому гробу, а слух – к благовестию. Всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ин 18. 37). Что есть истина? – спрашивает высокое должностное лицо. Спрошенный, как мы знаем, оставляет вопрос без ответа, и с того момента мы пытаемся заполнить Его молчание своими голосами, догадками, словесными формулами. Истина – позвольте изложить здесь малое своё кредо, которое ведь есть у каждого, – это молитвенное празднование Слова, которое приводит нас в жизнь, ликование о Духе, Который касается нашего дыхания, но и плач о наших погасших светильниках. Истина – в соучастии всего нашего существа в чуде бытия, но и в трудном очищении себя для чуда. Овцы слушают голос Слова, источники отвечают ему языком подземных, где-то бьющих вод, всякий, кто от истины, просыпается к жизни, которая пришла в Иисусе. Пришёл к своим, и свои Его не приняли. Истина, пришедшая к своим и пребывающая среди них, найденная всеми вместе и каждым поодиночке утрачиваемая, и есть Церковь. Иисус обитал с нами, и мы остаёмся в стране Его обитания. Крест стоит здесь неподалёку от яслей, Мария и Ирод населяют одно время, Вифлеемская звезда освещает собой и Страстную пятницу. Пришёл к своим, чтобы поселить нас у Себя, в Своём доме, чтобы открыть нам, что мы суть дети Божии (Рим 8. 16), неразумные, испорченные дети, но свои.

Свои – уже потому, что мы призваны разделить с Богом Его жилище. Мы суть члены Церкви творения, в которой всему, что создано, даровано лицо, и каждый волен обратить его к истине или отвратить от неё. Церковь состоит из тех, кто касался Слова руками, видел Его глазами, обращал к Нему голос... Но "вкусили смерть свидетели Христовы" [3], ученики учеников их оставили землю в незапамятные времена, через несколько мгновений истории оставим её и мы, сегодняшние. Мы уходим, Слово остаётся, праздник творения, освящённого Шехиной, живущей в храме вечной памяти, идёт своим чередом.

Говорят, святой Франциск Ассизский любил проповедовать птицам и даже рыбам. На каком же языке он говорил с ними и что, собственно, хотел сказать? Возможно, он ощущал себя одним из тех созданий на празднике, когда от избытка сердца говорят уста (Мф 12. 34). В избытке сердца он мог завязать диалог со всем живущим, стать частицей "нас" – людей, птиц, вод, световых волн, воздушных потоков, насекомых. Как и древние святые, умевшие взглядом приручать хищников и самих ночных духов, окружавших их. Они открыли волшебное слово, отворявшее двери праздника, который Христос приготовил для своих. Лес был в числе приглашённых и все обитатели его. Деревья следовали науке молитвы, дождевые капли подходили к причастию.

Ибо во Христе мы имеем общение друг с другом (1 Ин 1.7). Мы допущены в братство или сестричество тварей, которое обнаружит своё родство с нами, когда Бог будет всем во всём. Когда Он заговорит повсюду, воспоёт новую песнь там, где её пропело Слово. Мир, который во зле, стряхнёт свой багрово-свинцовый налёт, чтобы воспринять свет, проникающий за занавес видимого. Когда Сын Человеческий явит Себя вновь с силою и славою великою (Мф 24. 30), Он вернётся к славе, которую имел прежде сотворения мира, к силе, сокрытой Им в племени тварей. И суд Его станет исполнением тайны Церкви, ибо невидимая святость, присущая ей, станет зримой, опаляющей всех, званных на её праздник.

Святость Церкви есть путь к тому жилищу Божию, где не проходит Рождество, не кончается Пасха, где Преображение и Суд напоминают о призвании нашего мира. Святость есть искусство обретения достоинства Божия в нас, тех своих, которые наконец захотели принять Его. Придя на землю, Он более не покидал Своего дома, это мы обрекли себя на ссылку. И тем самым и Его. Но всё же мы остаёмся единосущны Ему по крови Сына, по звуку и смыслу Слова, просветившего нас.

Иногда я спрашиваю себя, совсем не риторически: что могут сделать наши вражды, наши разделения против этой единокровности, лежащей у рождения Церкви? Шехина пришла в мир, чтобы быть видимой, созерцаемой, празднуемой всей человеческой, всей тварной семьёй. Становясь свидетелями славы Божией, мы ищем для неё образы, хотим заключить её в наши ясли, храмы, алтари, огранить истину в догматах, выразить в обрядах, наполнить её звучанием мир. Хотим, чтобы все пришли на семейный наш праздник, чтобы не иссякали благословения пасхальной ночи...

У этой семьи есть Мать.