О, клёво-то как! Когда мы прошлой осенью купили этот участок и в конце октября приехали сюда посмотреть, – был вообще полный мрак: тучи, ветер, сосны скрипели... Я расстроилась и неслабо на своего наехала – не стану тут жить, и всё. Он сник, конечно, – деньги-то немалые. А сейчас – шик. Жасмин вовсю цветёт, и дом вроде не такая уж страхолюдина. Ну, развалюхе этой недолго стоять, через недельку рабочие придут. Домик будет небольшой, я сама выбрала проект. Уж, конечно, не такой, как у Самсоновых. Валька, она не тянет – денег много, а ума нет. Работы здесь, натурально, не на один год: и участок надо в порядок привести, закажем фирме, чтобы всё путём было – газоны, альпийские горки, для бассейна надо место продумать. А гараж где будет? Сосны трогать не стану, а вот подлесок этот надо убрать, одна сырость от него в дождь. Как эти прежние тут жили, я просто в шоке. Комнатки маленькие, тёмные, окошечки – у бабки в избе такие были... Родители меня летом в деревню спроваживали, пеклись о моём здоровье, а может, хотели сами погулять, молодые были. Дети, конечно, цветы... на могиле родителей... Мой всё намекает, наследник, мол, нужен, то да сё, а я вроде как не пойму, о чём это он. Кому охота – пелёнки, распашонки, сопли-вопли, сиди дома всё время... Подождём ещё, какие наши годы!
Мебель, видать, столетняя, в ней пылищи больше, чем поролона. Всё скрипит, рассыхается. Это барахло – на помойку... О-о, печка! В детстве, помню, бабушка в деревне печку топила, а я помогала. Растопить, что ли? Всё потеплее будет, а то сыро как-то. Бумагу надо найти на растопку. Обои, что ль, оборвать? А, во, листы какие-то. Ха, да это чей-то дневник! Ну и каракули. Спьяну, что ль, писал?.. "Через неделю в это время я буду уже за океаном..." Да-да-да, риэлтор говорил, что хозяева уезжают в Америку и страшно спешат с продажей дачи. Поэтому нам так дёшево всё и досталось. Самсоновы примерно такой же участок купили втридорога. Если Вальке сказать по-честному, во сколько нам это обошлось, она помрёт от зависти... Где ж спички-то? Ну-ка, что тут понаписано?
"...в Америку. Какая тоска! Нет сил... Что за бездарная, безрадостная жизнь! Как же я так упустила свою жизнь? Просидела в заштатном институтишке, тридцать лет как псу под хвост, оглянуться не успела – всему конец. Поезд ушёл, ту-ту! А в молодости мечтала: буду заниматься наукой, общаться с интересными людьми, с учёными. А всё вот как обернулось. Дура старая... Кому я нужна в этой Америке?! А здесь кому нужна? Васечке своей только, маленькой. Бедная моя Васечка, как будто понимает, что расстаёмся, ходит за мной, трётся об ноги, урчит. Соседка напротив согласилась взять, она хорошая женщина, любит зверьё. Хотела с собой забрать, но чувствую, мои молодые не хотят – "кошка старая, справки, карантин, Джуди ещё совсем кроха". А ведь Алёша любил Ваську. А теперь вот – обуза. Да и пожилая мамка из России, если честно говорить, тоже обуза. Нет, что Бога гневить – сын у меня удался. Талантливый парень, после конкурса пригласили стажёром в Америку, а ведь выбирают единицы. И звонил мне все эти три года каждую субботу, всё время деньги пересылал. Жена у него тоже славная девочка, такая деловая америкашка. Они там, наверно, уже с пелёнок практичные, самостоятельные. И родители её замечательные, оплатили мне поездку на свадьбу – у мальчика ещё не было денег. Возили везде, показывали университетский городок. Природа, конечно, там удивительная. Теперь вот зазвали насовсем. Я знаю, это больше чувство сыновнего долга, чем душевная необходимость, но что делать – тут я совсем одна. Через пару лет вытолкнут на пенсию, тогда вообще хоть волком вой, не будешь знать, чем день занять. Но как грустно со всем расставаться... Вся жизнь прошла в этом доме, всё связано с Лёшкиным детством, с моей молодостью. Жила, на что-то надеялась – ничего не сбылось. Теперь вот еду доживать. Васечку, рыжечку мою, так жалко, всё время плачу..."
Чокнутая, что ль? Бывают же такие! Едет к своему талантливому сыночку, который, видать, очень неплохо пристроился в Америке... Гляньте-ка, его пригласили стажёром, а он не промах – нашёл себе девицу американскую, устроился, теперь вот и мамочку выписывает. А мамочка слёзы льёт из-за дома-развалюхи и кошки старой. Надо же – "не нужна никому". И впрямь, кому такая нюня нужна?! Я вот в прошлом году приехала в деревню, где бабка когда-то моя жила, а хибара её совсем завалилась, почернела, крыша провалилась, всё чертополохом заросло. Дай, думаю, тут обоснуюсь, вроде родные места. А потом как представила дорогих односельчан, всю эту пьянь, – нальют глаза да и подпалят внученькин коттеджик за здорово живёшь... Развернулась я и отчалила. Родители мои как были лимитой, так и остались: протрубили на ЗИЛе всю жизнь, горбатились-горбатились да так ничего и не нажили, кроме двухкомнатной квартирки в хрущёвке. И меня хотели там же пристроить. Э, нет, сказала я себе, я так жить не буду! Пошла на секретарские курсы. Я знала, чего хочу. И добилась! Подружки талдычили: "любовь, любовь" – и где она теперь, ихняя любовь эта? Повыскакивали за работяг или за инженеров и тянут, как лошади. Кого ни встретишь – замордованные, постаревшие, на детей орут, на мужей орут, вечно копейки считают. А я не спешила, я для другого себя берегла. И вот повезло – Виталик. А сейчас, можно сказать, уже и полюбила. Так ведь есть за что. Ну, что тут ещё эта умница понаписала?
"В нашем доме такой особый запах – так, верно, пахнет наша прожитая жизнь..." Я б тебе сказала, чем ваша прожитая жизнь пахнет. Пылесосить да мыть почаще квартиру – вот жизнь по-другому и запахнет. "...Дом столько перевидал – растил меня, брата, наших детей, к нам приезжали друзья со своими детьми, бывало так весело, шумно. Сегодня нашла детальки от детского Алёшкиного конструктора – и так всё всколыхнулось в памяти, так защемило. Потом долго плакала... Дачу купили какие-то нувориши – конечно, дом снесут, все вещицы, с которыми связана наша жизнь, выбросят, и памяти о нас не останется..."
"Нувориши" – это ругательство, что ль, какое? Да у тебя, старая калоша, видно, крыша поехала! Я эту ихнюю породу интеллигентскую не перевариваю. А мой Виталик, чтоб ты знала, учился в Англии, работает как вол, по двадцать восемь часов в сутки, и неизвестно, кто образованней – он или сынок твой хитренький... Писульки эти, небось, и на растопку не годятся, сыроватая бумага-то... Ну, что ещё писательница эта нацарапала?
"Большая берёза около дома вся пожелтела, сыплет листьями. Так отчётливо вспомнилась та осень... Сколько было тогда мальчику моему – годика четыре или около того... Кончилось лето, и с ним уходила моя любовь, осыпалась осенними листьями. Как я плакала тайком, просто нутром чуяла: это последнее настоящее в моей жизни, больше мне такого не суждено. Тот день врезался в память навсегда: напрасное ожидание электрички, мокрое шоссе, по которому мы бредём за ручку с моим мальчиком, порывы ветра рвут кроны деревьев, и такая отчаянная тоска – всё уже совершенно ясно, и ничего не поделаешь. Всё, что было потом: какие-то интрижки, служебные романчики, – некого, нечего вспомнить. Судьба..."
Вот намутила! Размазня. "Судьба" – выдумала! Да если бы я каждый раз о "судьбе" пеклась, до сей поры на ЗИЛе бы кочумарилась! Конечно, как я тогда по Серёге с ума сходила, ревела, подушку грызла. Сердце наружу рвалось! Заболела от переживаний. Но нам, как кошкам, живучесть дана. Выжила – дай Бог всем! А если сейчас Серёгу встретить?.. Иногда кажется – всё бы бросила – и к нему. Вот ведь говорят – "единственный"... Гляньте-ка, да у этой писательницы болезнь заразная – уж на что я кремень девка, а разнюнилась не хуже её...
"...Сейчас выходила за калитку, Васечка за мной. Ни на шаг не отходит, как собачонка. Так её жалею, как она останется без меня... Вдруг не привыкнет, сбежит от новых хозяев, а ведь тут зимой собаки рыщут, могут разорвать... Постояла за калиткой, повспоминала. Тихо вокруг, печально. От земли пар после дождя. В конце нашего квартала около дороги с двух сторон растут две большие ели, их ветви смыкаются, образуя арку. Помню, как мы с братом возвращались после прогулки на велосипедах через эти "ворота", и мама всегда стояла у калитки, ждала нас. А потом и я так же стояла, высматривала, как мой мальчик едет на своём велике сквозь эти "ворота", – и так год за годом, пока он не вырос..."
Заметила я эти две ели в конце улицы, действительно как ворота. Я хорошо помню: Серёжа тогда в парке мне всё объяснил – ну, про себя, про меня, про Ольку, – повернулся и пошёл по аллее. А в конце её – как сейчас вижу – два дерева срослись ветками, и родной мой под эту арку нырнул. И всё. Кончено. О-о-о, во дела, глаза на мокром месте... Если честно... Виталик-то мой драгоценный... Что я, не слышу, не вижу? Кто-то ему звякает на мобильник – он голос понизит и в другую комнату уйдёт, там пошепчет-пошепчет в трубку, выходит: "Срочные дела, дорогая". Вечер, ночь ли, собрался и фьюить – отчалил. Я уж хотела за ним слежку установить, а потом решила: меньше знаешь – крепче спишь. Я своего ведь всё равно не отдам. Зубами, когтями вцеплюсь, а не отдам! "Судьба" – это не для меня, со мной не пройдёт! Ладно, можно поплакать, никто не видит...
Пойду тоже за калитку, посмотрю на "ворота". Зайти, что ли, к соседке, познакомиться, поглядеть на эту Васечку? Может, взять её себе? Кошки, говорят, привыкают к дому, не к людям. А что, муженёк целый день на работе (а может, ещё где), ребёнка нет, собаки нет – с ней забот невпроворот, а с кошкой какие проблемы – покормил, и всё. Пойду.
...Ну что за народ, ей-богу! Ну, оставили тебе животное, так смотри за ним! "Сбежала, а может, собаки загрызли", – туфту гонит. Потеряла кошку, в общем! Ну, невелика важность. А всё ж обидно! Да на кой мне эта кошара сдалась!.. Но куда ж она всё-таки подевалась, не в Америку же потопала за хозяйкой!..
Летом появились рабочие, обговорили с хозяевами условия, составили смету, завезли материалы. Однако тем дело и кончилось. Ни новые хозяева, ни рабочие больше не показались. И на следующий год дача стояла пустая, вокруг дома буйствовала трава, шиповник и жасмин образовали непроходимые заросли. Среди соседей поползли слухи, что новый хозяин то ли обанкротился, то ли развёлся с женой – в общем, ему стало не до строительства.
Поздней осенью старый заброшенный дом облюбовал бомж. Мужик не чуждался комфорта: топил печку всем, что попадалось под руку, – обоями, мебелью, книгами, варил немудрящее хлёбово и, хлопнув беленькой, заваливался на продавленный диван под драное ватное одеяло. Закуривал "Приму", кайфовал. Иногда в ночи ему чудилось мяуканье. Он вставал – всё же мясо ходячее, открывал дверь, вглядывался в темноту, звал: "Кыс-кыс", – но никого не видел. "Должно, мерещится", – думал он.
Как-то он заснул с зажжённой сигаретой. На соседской даче увидели огонь, вызвали пожарных, началась беготня, суматоха. Дом был сырой, больше дымил, чем горел. Бедолага-бомж так, наверное, и не понял, что произошло, – задохнулся в дыму...
Под утро всё затихло. Старый дом чернел обгоревшими стенами, стёкла в окнах лопнули и вылетели, вокруг – истоптанное месиво грязного снега, обугленные, искорёженные ветки кустарников. От терраски осталось только кирпичное крыльцо. На эти потрескавшиеся, разбитые ступени откуда-то прокралась, пригибаясь к земле, рыжая, драная, тощая кошка. Уселась на холодные грязные кирпичи, поджала под себя лапки и неподвижно уставилась перед собой огромными жёлто-зелёными глазами. †
