Признаться, я была удивлена известием, что Анатолий Салуцкий написал религиозно-философский роман, который сочли достойным масштабного обсуждения в "Литературной газете". Правда, в публицистике Салуцкого последних лет нередко попадаются слова "духовность" и "религиозность", но живут они в весьма специфическом контексте. То писатель пожалуется в "Парламентской газете", что наши СМИ "тормозят любые попытки изменить ситуацию в духовной сфере, внедряя в общественное сознание вирус пессимизма", то разоблачит порочный метод Владимира Познера, заключающийся в навязывании нравственных ценностей иной культурно-религиозной среды, то напомнит, что либералы на парламентских выборах потерпели поражение, а вот на НТВ Шустер, Миткова, Сорокина, зараженные вирусом неприятия российского, исторического, духовного "ноу-хау", все еще ведут разрушительную деятельность. (Все эти статьи не по старым подшивкам пылятся – красуются на сайте писателя.) Я не о том даже, что принцип "падающего толкни" вовсе не Христос проповедовал, но как с таким лексическим аппаратом можно написать роман, способный стать литературным событием? "Разве что чудо?" – приходят на ум слова булгаковского героя.
Чуда не происходит. Персонажи какие-то черно-белые, как фигуры на шахматной доске: сусальные православные и добродетельные партийцы, объединенные страхом перед западной заразой, – положительные, а им противостоят подлецы, мерзавцы и прохвосты, участники заговора по растлению России. Главный герой, Петр Вульф, чуть было не стал орудием Запада, да вовремя направлен автором на путь истинный. Идеологическая задача торчит, как плохо забитый гвоздь: показать, как после позорных лет горбачевско-ельцинской смуты в державу возвращаются не просто государственность и порядок, страна обретает идею о богоизбранности русского народа.
И все же это довольно забавное чтение. Комический эффект в сатирическом произведении – результат стратегии автора. В трэшевой литературе подобный эффект возникает там, где автор менее всего на него рассчитывал. Постмодернистские эксперименты с советским стилем сделали свое дело: попытки его упрямого возрождения воспринимаются как пародия. (Так после выставок соц-арта невозможно без улыбки смотреть на какую-нибудь наивную Доску передовиков уже капиталистического производства: она кажется подражанием картинам Комара и Меламида.)
Многие сцены романа Салуцкого вызывают улыбку. Вот старинный приятель главного героя сочиняет сказку, где Великий инквизитор Достоевского встречается с Великим идеологом, в роли которого выступает покойный Александр Николаевич Яковлев: противники Христа, оба они хотят ввести человека в дьявольское искушение, только Великий идеолог больше преуспел на этом пути, назвав сатанинские постулаты католицизма "общечеловеческими ценностями" (что вызывает одобрение Инквизитора). Автор серьезен, но именно оттого его пародия на Достоевского уморительно смешна.
Комический эффект производят разбросанные по всей книге обвинения католицизму – следы эклектичной начитанности автора. Ну да, евразийцы, на которых любит ссылаться Салуцкий, питали антипатию к католичеству, еще раньше Достоевский подозревал его в готовности к союзу с социализмом. Однако ж ареной коммунизма оказались вовсе не католические страны – чего же теперь любимому герою Салуцкого, отцу Серафиму, запоздало причитать, что "Ватикан, подменивший Божье кесаревым, прямо протягивает руку коммунизму, чтобы заключить союз во имя Антихриста". И где в современном католичестве притязания на светскую власть?
А сюжетные повороты романа? Нельзя без смеха читать историю про американо-еврейский капитал, который надо отдать первому встречному, но желательно еврею, про миллион, летящий из Америки в Россию, чтобы попасть в руки главному герою: на него-то и построят церковь в деревне Христорадово. Да понимает ли автор, какой символ создал нечаянно: православие возрождается в России на американо-еврейские деньги? И это при том, что возлюбленные автором новые христиане из бывших партийцев на церковь не дают ни полушки, хотя и прибрали к рукам немалые капиталы. "Это мы с вами, – простодушно льстит бывшему секретарю обкома его подчиненный, – и есть золото партии, ее наследство", – не замечая двусмысленности комплимента. Ибо принципиальный коммунист Аршинин пошел-таки служить капиталу, ездит по своей недавней вотчине, уговаривая знакомых красных директоров передать предприятия промышленной группе банка, где сам он получает кругленькую сумму за посредничество. Но эту коммерческую деятельность автор именует работой на благо России: бывший секретарь обкома объясняет клиентам разницу между "рвачами из новых русских и теми, кто стремится "сохранить промышленный потенциал страны". Попросту "разводит" их, если воспользоваться выразительным жаргоном. Получается, что рвачи ездят в дорогих машинах, покупают виллы и яхты для себя, а те, кто сменил партийные кабинеты на банковские, делают то же самое для России, проникшись "истинно религиозной верой" в ее предназначение. Ну как тут не улыбнуться?
Кстати, о религиозности тех, кто составляет "золото партии". Некогда Бердяев, рассуждая о Марксе как религиозном типе, остроумно заметил, что ветхозаветное понятие богоизбранного народа, впитанное им с детства, Маркс заменил избранным классом-пролетариатом. Бывший марксист Салуцкий производит обратную замену. Его любимый герой, старый профессор-еврей, сообщает в письме к сыну, что произошел перенос богоизбранности: теперь ее носитель – русский народ. А главное событие романа – обретение в деревне Христорадово, где пересекались древние торговые пути, каменных скрижалей Нового Завета. Это тоже смешно, но, боюсь, истинный христианин увидит здесь уже не комизм, а ересь. Это ветхозаветный Бог предписывает заповеди народу, с которым заключил завет. Но Христос не заключал завет ни с каким народом, его благая весть, Евангелие, – не о народе, но о душе. И именно там, в душах человеческих, должно отпечататься слово Христово, а не на каменных скрижалях, что попали в деревню Христорадово. Что ж до богоизбранного народа, то это совершенно противохристианское понятие: Христос перед распятием пророчествовал, что благая весть будет "проповедана во свидетельство всем народам", апостол Павел учил: "Несть ни эллина, ни иудея во Христе". Эта обращенность к душе и к человечеству и сделала христианство мировой религией. Так стоит ли православию предавать Христа, делаясь религией национальной? Парадокс в том, что Салуцкий, проповедующий национальное православие, не чувствует сути христианства. Здесь можно было бы заметить, что он следует за евразийцами, которых любит упоминать, если бы не то очевидное обстоятельство, что и евразийство им понято вульгарно: не как призыв к духовному пробуждению и самостоянию, но просто как объявление войны Западу. Некогда Георгий Флоровский, религиозный философ, принявший священнический сан, пройдя через увлечение евразийством, сурово осудил его в знаменитой статье "Евразийский соблазн": "В их избрании и воле Восток Ксеркса победил Восток Христа". Тут имеется в виду знаменитое стихотворение Владимира Соловьева "Ex oriente lux", заканчивающееся вопросом, обращенным к России: "Каким ты хочешь быть Востоком: Востоком Ксеркса иль Христа?" Вопрос задан давно, но остается актуальным, пока появляются книги, где универсализму христианства, русской всемирности, провозглашенной Достоевским, противопоставляется замкнутое сознание статичной культуры, ощетинившейся против всего мира. Впрочем, я сбилась на серьезный тон. Роман (для которого автор комичным образом заимствует название из антирусского трэшевого продукта Флеминга) того не стоит.
01.11.2006
Источник: Литературная газета
