Вячеслав Пьецух – известный российский писатель, член ПЕН-клуба, автор книг о "загадочной" русской душе. Его произведения проникнуты иронией и живым мистическим чувством. Недаром один из зарубежных исследователей его творчества создал труд под названием "Бог в прозе Вячеслава Пьецуха". Накануне юбилея писателя наш корреспондент встретился с Вячеславом Алексеевичем, чтобы побеседовать с ним об удивительном феномене России.
– Вячеслав Алексеевич, в наше время, когда все говорят о "возрождении России", термины "святая", "мистическая" в применении к русской душе сделались для нас привычными. Как вы трактуете саму идею "святости" Руси и русского человека?
– Идея святости происходит от комплекса неполноценности, которым мы страдаем с Петровских времен. Она происходит от неразрешимого противоречия между европейским способом нашего мышления и азиатским способом бытия. Отсюда и берутся такие крайности, как понятие "святая Русь", "архангельские поморы научили голландцев строить корабли", "что русскому здорово, то немцу смерть". И все же Россия – понятие не геополитическое и не географическое, а скорее действительно какое-то мистическое.
– И как с этим быть писателю?
– Писателю ничего не приходится придумывать – проза у него валяется под ногами, только подбирай.
Можно сказать, что, с одной стороны, Россия – это черно-белая страна, населенная очень исковерканными людьми. А с другой – мы все же имеем право говорить об исключительности русского человека. Потому у нас и величайшая литература всех времен и народов.
– Какое взаимодействие с потусторонними силами происходит в русском сознании? Какие все-таки приоритеты у русского человека: нечисть или Церковь?
– Поскольку жизнь в России константно очень тяжела и обретается в узком диапазоне между "плохо" и "очень плохо", то нужна ему какая-то соломинка, чтобы существовать. У романо-германца это может быть труд, семья и Бог по воскресеньям. А русского человека испокон веков эта тригонометрия не удовлетворяла.
Отсюда некоторые особенности нашего вероисповедания, практикующие давно забытое на Западе средневековье. Столпничество, старчество, необыкновенно разветвленное сектантство, например хлыстовство и скопчество. И наряду с этим суеверие как национальная черта, возведенная в квадрат... Если муж пьет, то одна надежда на отворот, приворот или на порошок из мышиных хвостов. Но только не на Церковь.
– Значит, Церковь проигрывает суевериям?
– Сейчас Церковь вообще за гранью обычной жизни. И изменить эту ситуацию, возродить то религиозное чувство, которое было у русских людей, я думаю, невозможно. Это воспитывается тысячелетиями.
– Если это чувство было, то как же случилось, что оно исчезло?
– Это необъяснимо. Мальчики и девочки, которых матери до 1917 года водили к обедне в сельскую церковь, чуть оперившись, принялись ничтоже сумняшеся расстреливать попов...
– По статистике, огромное число расстрельщиков происходило из священнических семей. Тоже своеобразная реакция на психологическое давление. Вот и выросли этакие атеисты...
– Может быть... Но для меня атеизм – все же понятие размытое. Я до сих пор не могу понять, что же такое вера. Что это слово обозначает? Я, например, не "верю" в четверг, я знаю, что он будет. Таково и отношение нормального культурного человека к Богу.
Я знаю, что Он есть. И это естественно находит отражение в том, что я пишу. Даже вот такой казус: приезжал ко мне недавно профессор из Новой Зеландии, который занимается темой "Бог в прозе Вячеслава Пьецуха".
– И каким видит профессор Бога в вашей прозе?
– Скажем так: он квалифицированный читатель и поэтому лишних вопросов не задает. Но я успел понять, что для него понятие "Бог" близко к понятиям "рок", "судьба".
– А для вас Бог – что? Тоже рок или та самая "соломинка", за которую хватается русский человек?
– Для меня Бог – это наше все. Это не вопрос веры, а вопрос знания. Я могу верить или не верить в вечную жизнь. Но для меня "вечная жизнь" и "ложе Авраамово" – это совсем не то же самое, что бытие Божие. Равно как и то, что называется верой, – не одно и то же, что Православная, Католическая или протестантские Церкви.
– А что все-таки происходит с Церковью именно здесь, в России?
– Дело в том, что социалистический эксперимент, которому мы подвергались в течение семидесяти лет, – это тоже своеобразный общинно-религиозный способ бытия. "Общественное выше личного" – это же приходская идеология! И вдруг все рушится, как обрушилось раньше в 1917 году.
Двойное крушение Церкви – это вынесет не всякая психика. Сначала отобрали одну Церковь, затем другую. И мечутся люди. И на этом фоне появились тучи предприимчивых молодых людей и сбрендивших домохозяек, авторов и потребителей безумных романов и сериалов. Это овцы без пастыря, который появится не скоро.
– А как вы относитесь к тому, что в России предпринимаются попытки на официальном уровне внедрить православные идеи: к примеру, преподавание "Основ православной культуры" в школах и т.д.?
– К желанному результату это, я думаю, не приведет. Это достаточно наивная политика. Насадить веру невозможно. И вообще Церковь становится опасной, когда ей хорошо. Она свята, непогрешима и благодейственна, когда ей плохо.
Источник: НГ-Религии
