Имена Матери

Продолжение. Начало в № 1/04

"Что Тя наречем?.."

"Сия вода от Бога течёт, – говорит св. Григорий Нисский, – ибо Он, исток, объяснил Себя, сказав: "Я от Бога исшёл и пришёл" (Ин 8. 42)".

Источник, дающий начало потоку, "изъясняет" в нём и себя.

Читатель "Откровенных рассказов" помнит о дорогах странника с Иисусовым именем на устах. Физическое тело имени, вмещающее в себя звуковую плоть Слова, подобно крошечной горсти, глотку Божьей воды. Из многих капель, выталкиваемых молящимся сердцем, возникают ручьи и хранилища Имени, и оно становится подобным причастию. Овладевая сознанием, Имя постепенно сливается и с дыханием. Вода, текущая от Бога, берёт начало от огня, из которого вышло всё тварное, словно от того пламенеющего куста, который явился Моисею в пустыне. "Речь" его огня вошла во все языки тварных вещей: воды, травы, тепла, земли, леса, памяти, человеческого духа, приближающегося к порогу Царства. "Я понял, – говорит странник, искавший все секреты Библии в имени Иисуса, – что означают слова "Царство Божие внутрь вас есть"".

Конечно, дорога, ведущая внутрь, к Царству, не у всех бывает столь радостна и коротка, как у героя книги. Каждый знает о какой-то искре, Кем-то в него заброшенной и ещё, может быть, не погасшей, однако, чтобы высечь из неё хоть маленький огонёк, нужно с героическим упрямством и стойкостью стучать именем Иисусовым о породу сердца. Царство, открывшее своё посольство в этом имени, "восхищается силою" (Мф 11. 12), но силою, исходящей от "веяния тихого ветра", несущего слова Божии. От несгорающего куста берёт начало Господня земля, куда ведут следы, а они начинаются с имён, дарованных всему сущему. Первое среди них – человеческое именование Слова.

В нём всего явственней слышится эхо Царства Божия, которое не замирает вокруг. Имена, тайные знаки Слова, разбросаны повсюду, окликают нас со всех сторон. Они хотят, чтобы их услышали слухом сердца, произнесли устами, наполнили ими меры отпущенного нам времени. И всё же Царство, приоткрывшееся в имени Господа, различимо и в облаке других слов или знаков, достигающих нашего внимания или останавливающихся на его пороге. Не только очарованные странники бродяжничают с именем Иисусовым на устах, но и Сам Он в поисках новых встреч и откликов бродит среди людей и вещей. После Рождества Слово не перестаёт говорить с нами на всех тварных языках неба и земли, видимого и невидимого. Однако именно людям отпущен талант, позволяющий изготавливать звуковые и мысленные формы для этих слов, создавать сосуды, которые могли бы вместить присутствие Живущего в вышних. Но сколько бы мы ни мастерили этих сосудов, ни создавали имён, их всегда не хватает. Присутствие Христа в нашем мире переливается далеко через край Им сказанных слов. И вот из этой едва различимой, хотя и близкой, дали неведомых наименований берёт начало почитание Богоматери. Она – вестница и хранительница чуда Боговоплощения. Она всё время открывает путь к каким-то иным, обновляющимся материнским знакам проявления любви Божией. Оттого столь многочисленны имена Её икон, праздников, явлений. И оттого мы не перестаём разгадывать загадку собственного Её имени:

Что Тя наречем, о Благодатная? Небо, яко возсияла еси Солнце правды; Рай, яко прозяблa еси цвет нетления; Деву, яко пребылa еси нетленна; Чистую Матерь, яко имела еси на святых Твоих объятиях Сына, всех Бога. Того моли спастися душам нашим. [1]

Каким верным словом можем мы приблизиться к Сыну Божию в именах Матери? "Благодатная" – такой была первая весть от Того, Чьё имя неизреченно. И эту неизреченность Она принимает в Себя, облекает её Своей плотью. "Небо", "Рай", "Чистая Матерь" – слава Бога Живого входит через эти слова-окна. Мы ощущаем их голос, "глас хлада тонка", проникающего через них. Они суть "скудельные сосуды", несущие в себе Шехину, те капли Божьей реки, по которым скользят лучи неведомого, но близкого Царства. Вот почему "De Maria nunquam satis" [2], согласно знаменитой формуле св. Бернарда. Ибо имён этих, сколько бы их ни было, всегда не хватает.

Христианский Восток, как известно, куда более богат образами, чем богословскими формулами. Его "мариология" скорее более жизненна и практична, молитвенна и празднична, созерцательна и спонтанна, чем догматическое знание, обходящееся лишь двумя определениями: Мария – Богородица и Мария – Приснодева. Но эти определения распахиваются и вглубь, и вширь, и ввысь. Не сосчитать всех именных, иконных и иных "приношений" Марии, сложившихся из встреч, посещений, исцелений, благодатных даров. Каждое из "званий", которыми Она была наделена, выражает один из множества Её ликов. Но было давно замечено: во всех этих наименованиях проясняется мысль Церкви о себе самой. Ибо, когда молитва начинает размышлять о своей природе, об истоке, из которого она рождается, она приходит к познанию своего "церковного бытия" [3], и когда Церковь стремится осознать своё бытие, она, стоя на исповедании Иисуса Сыном Божиим, узнаёт себя в свете двух реальностей – Марии и Духа Святого.

Христос продолжает открывать Себя и в именах Матери. Они складываются во внутренней, ещё дорефлективной жизни Церкви, а затем "оплотняются" в слово, знание, мысль. Попробуем присмотреться к тому, как это происходит. Обратимся к наследию нескольких значительнейших русских мыслителей прошлого столетия, искавших ключ к разгадке имени Марии, которое так до конца и остаётся необретённым или, скорее, необретаемым.

Мария, Премудрость и очищение твари

В своём монументально-барочном труде "Столп и утверждение истины", открывающемся посвящением "благоуханному имени Девы и Матери", о. Павел Флоренский толкует это Павлово определение Церкви (1 Тим 3. 15) как проявление Софии-Премудрости в библейском смысле. Он даёт ей различные истолкования, иной раз загадочные, как "Великий Корень целокупной твари", "Идеальная личность мира", "Память Божия" и даже – что несколько смело – "психическое содержание" божественного разума, мыслящего вещами. Полисемантическое понятие Премудрости служит здесь зеркалом, которое "принимает" в себя явные или сокровенные деяния Бога в мире. Трём софийным "образам" отдаётся в "Столпе" особое предпочтение: Церкви, Марии, Духу Святому. Каждое из этих имён отсылает нас к двум другим. Так, Церковь в небесной её перспективе предстаёт как Тело Христово, включающее в себя своих верных и являющее собой Премудрость-Софию как сущность твари, "заложенную" и очищенную во Христе. Но в земной её перспективе Церковь очищает мир, и в этом смысле София исполняет работу Духа, Который открывает Себя в качестве целомудрия, девственности, чистоты изначального творения, откровение о котором несёт в Себе Матерь Божия.

"Если София есть вся Тварь, то душа и совесть Твари – Человечество – есть София по преимуществу. Если София есть всё человечество, то душа и совесть Человечества – Церковь – есть София по премуществу. Если София есть Церковь, то душа и совесть Церкви – Церковь Святых – есть София по премуществу. Если София есть Церковь Святых, то душа и совесть Церкви Святых – Ходатаица и Заступница за тварь пред Словом Божиим, судящим тварь и рассекающим её надвое, Матерь Божия, "миру Очистилище", – опять-таки есть София по преимуществу" [4].

И потому – продолжая мысль автора, – все имена, которые мы даём Премудрости Божией, т. е. участию Бога в мире, могут быть отнесены и к Богоматери. Суть Премудрости – в святости, и потому Мария – ""Неопалимая Купина", объятая пламенем Духа Святого, живое предварительное явление Духа на землю, тип пневматофании" [5].

Три лика, которые отражаются в зеркале Софии и носят имя её, становятся почти едиными. Иногда кажется, что о. Павел Флоренский стремится к полному и глубинному отождествлению Софии с Богоматерью, Церковью и Духом Святым. Если перевести эту мысль с "еретического" языка (имею в виду Софию как "четвёртый ипостасный элемент") на поэтический (при таком переводе, может быть, великие наши богословы спасли бы от упрёков гениальные свои построения), то можно было бы по меньшей мере сказать, что свет лица одного всегда падает на другое. И что тайна одной сущности изъясняет себя через непостижимость другой. Это взаимное "осветление" и разъяснение не есть умозрительная выдумка философских умов, но, как мы увидим, выражено и литургической мыслью христианского Востока. Она постоянно свидетельствует о сущностной родственности между материнством Марии и материнством Церкви, между очистительным действием Духа в Марии и очищением души в Церкви, совершаемым благодатью Духа Святого. Мария и Церковь предстают как два видимых лика Того, Чья "держава несказанна и слава непостижима" [6], но ощутима и прозреваема верой, образ которой – лань, желающая к потокам воды (см. Пс 41. 1), текущим от Духа Божия.

"Святым Духом всякая душа живится и осветляется и чистотою возвышается, светлеется Тройческим Единством, священнотайне", говорит православная молитва. Мы приобщаемся Духу Святому, согласно нашему автору, благодаря Церкви, исполненной присутствия Благодатной Пресвятой Девы. Приснодевственность Богоматери подобна знамению, указующему на изначальную непорочность мира, который восстанавливается именно в Церкви.

Ибо Церковь есть Дева, и Дева есть Церковь, приводит о. Павел Флоренский слова св. Амвросия Медиоланского [7].

Откровение Духа Святого в Марии

Мы остаёмся в том же кругу идей, но богословски более развитых и, скажем, сформулированных несколько более строго, открывая книгу о. Сергия Булгакова "Купина Неопалимая", одну из первых развёрнутых русских "мариологий". Впрочем, западный этот термин остаётся на православном Востоке отчасти под подозрением. Язык Божий, говорящий нам о материнстве, покрове, ходатайстве, чистоте, нелегко укладывается в какую-либо "логию". То, что до нас доносит "молитвенное безмолвие" Марии, по слову митр. Эмилианоса Тимиадиса, едва ли можно перевести в строгую науку. Вот почему все наши "мариологии" говорят либо слишком много, либо благоразумно останавливаются на том пороге, за которым слова излишни.

О. Сергий Булгаков исходит из тезиса о совершенном обожении Марии, свершившемся уже в момент Благовещенья. С той минуты "Пречистая явилась совершенным сосудом Духа Св." [8], Его постоянной вестью и особо избранной Вестницей. Но если личность Духа ускользает от нашего видения, Мария – единственная, по словам Булгакова, Кто даёт Его ощутить, увидеть Его незримость, прикоснуться к Его бестелесности. Её не следует считать личным воплощением Святого Духа, но Она "становится личным, одушевлённым Его приятелещем, абсолютно духоносною тварью" [9]. Святой Дух проявляет Себя в дарах, но эти дары посылаются через Богоматерь. Она есть пребывание Духа или, как говорит о. Сергий, "Человеческий свет Его ипостаси". Или, скажем, материнское сияние Его тайны. Дух действует через Марию, и Матерь Божия открывает нам Себя в Духе Святом, действие Которого охватывает собой время жизни на земле и жизнь за её пределами. Это проявление Духа сохраняет нас в нашем земном существовании, освящает человеческую кончину Своим Успением, ходатайствуя за усопших, ожидающих суда Божия.

Зачатие Слова Божия было первым деянием Марии, действием, ограниченным во времени. Но благодаря принятию всего Духа (а не только даров Его, как подчёркивает Булгаков), сделавшему возможным Воплощение, Она отныне Матерь Божия и в вечности. Личное Её материнство становится космическим по мере усвоения Христа всем творением, которое совершается в благодатных действиях Духа в Церкви, месте Пятидесятницы. "В образе девственного безсеменного зачатия в Деве Марии, – здесь о. Сергий следует мысли Флоренского, хотя и независимо от него, – восстанавливается первозданное человеческое естество Евы до грехопадения" [10], однако, начиная с Пятидесятницы, Мария усыновляет в Себе весь космос.

Благовещение, девственное рождение и Пятидесятница суть три проявления Духа, несущие через Марию спасение семье человеческой. Но если спасает лишь Христос, Матерь Его всегда соучаствует в чуде спасения, совершаемом Сыном в Церкви [11]. Смысл спасения – восстановление образа Божия, который, согласно Булгакову, содержит в себе два принципа: мужское, соответствующее Логосу, и женское, связующее нас с Матерью Божией. Этот образ будет явлен лишь с пришествием Христа во славе и "явлением во славе Богоматери, вместе с откровением Второй Ипостаси откроется и Третья" [12]. Личная Пятидесятница Марии останется своего рода залогом Пятидесятницы космической, как излияние Духа Святого на всякую плоть.

Мария – это Церковь, и "Церковь составляет самое существо Марии, Которая есть и вместилище Духа Св., и Матерь Божия, и Богоневеста" [13]. Принадлежа двум мирам – ибо Мария пребывает на границе тварного и нетварного, по словам св. Григория Нисского, Она сообщает Духа Святого, "и в Ней открывается полнота Божественного триединства" [14].

Мария и Предание

"Одно имя Матери Божией содержит в себе всю тайну домостроительства", – говорит св. Иоанн Дамаскин [15].

Домостроительство (economia) понимается здесь как "работа Господня" нашего ради спасения, совершаемого с участием Матери. Она есть "Живоносный Источник", как называется одна из Её икон; "река бо всем предтечет – Пречистая Царица Богородица, источающи нам чудную воду и измывающи сердец черности", как говорит тропарь, посвящённый этому образу. Та "река" берёт начало в неразличимом прошлом, в том истоке веры, который ускользает от мысли. Подобно тому как Слово было зачато во чреве Марии, церковное Предание родилось, согласно Владимиру Лосскому, уже в памятливом сердце Матери Божией.

Лосский обращается к словам евангелиста Луки о Марии, Которая, внимая удивительной вести, принесённой Ей пастухами, "сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своём" (Лк 2. 19). И сердце становится памятью Церкви, хранящей в себе слова благовестия, сказанные и не сказанные, заговорившие или ещё не проснувшиеся из немоты. Размышление Матери Божией над словами Благовестия составляет и Её служение в Церкви. Ангелы – пастухи – Мария – Церковь – таков поток текущей от Бога "чудной воды", "источаемой" сердцем Богоматери.

В своём богословском очерке "Всесвятая" Владимир Лосский выводит начало церковного Предания из памяти, сохранившейся в сердце Марии. "О Богоматери, – говорит он, – никогда не проповедовали апостолы. И если о Христе проповедуют на кровлях, возвещают, чтобы Он был познан всеми, учат, обращаясь ко всему миру, то тайна Богоматери открывается внутри Церкви верным, принявшим слово Божие и стремящимся к "почести вышнего звания во Христе Иисусе" (Флп 3. 14). Здесь не только предмет нашей веры, но и нечто большее – основание нашей надежды, плод веры, созревший в Предании" [16].

"Основание нашей надежды" – само Слово, зачатое Девой Марией [17], и живая, "чревная" (...благословен плод чрева Твоего...) память о растущем Слове постоянно приносит вере плод, созревающий изнутри Предания. Один из таких плодов – неусыпающее "воспоминание" о самой Марии, которое, оставаясь единым, дробится на тысячи отражений и славословий. Идея или догадка Лосского – в том, что сама вера соединена с памятью, сложенной в сердце Пресвятой Девы, памятью, которая, не прерываясь, продолжает жить в Церкви. Вглядываясь в образы Матери Божией, Церковь вспоминает о себе, осознавая в них и себя. Вспоминая, она выносит на свет новые благодатные имена и чудотворные иконы, безмолвно сложенные и живущие в сердце Марии с момента Благовещенья. В это безмолвие Церковь вносит свои человеческие слова, наделяет его языком упования, хвалы, прошений, благодарности. Так рождается её христоносная память, или Предание.

"Предание – это свидетельство Духа, – говорит где-то о. Георгий Флоровский, – непрерывное откровение и непрерывное возвещение Благой Вести... Не одна лишь словесная память, но вечное жилище Духа..."

Жилище, сокрытое в сердце и лоне Марии, рождается в Церкви.

Вот почему св. Климент Александрийский мог сказать: "Есть лишь одна Дева-Мать, и она называется Церковью".

"Матерь Божия – это Церковь молящаяся", – вторит ему о. Сергий Булгаков.

Усыновление у Креста

"Православное сознание всегда носит в себе тайну Богоматери" [18], – пишет преподобномученица Мария Скобцова. Но тайна оттого и тайна, что может являть себя и открываться по-разному.

Мать Марию интересует прежде всего мистическая глубина страдания Сына Божия, разделяемого Матерью. В эту глубину входит тот, кто принимает и разделяет страдания других. Её "мариология" исходит прежде всего из земного, крестного страдания Богородицы.

"Вся Её тайна в этом со-единении с судьбой Сына, от Благовещенья до Рождества, через Голгофу к Воскресению, к Пятидесятнице, к вечному небесному прославлению Успения" [19].

"Она продолжает со-участвовать, со-чувствовать, со-страдать в каждой человеческой душе, как в те дни на Голгофе" [20].

Отсюда следует и особая "этика" стояния у Креста, материнство крестоношения, усыновления всех детей семьи человеческой во Христе. И материнское восприятие христианской вести, Христовой любви.

"Христианская душа должна быть сыновней, т. е. крестоносицей, и материнской, т. е. принимающей в сердце своё меч" [21].

Всегда удивительно отражение слов в судьбе сказавшего их. Иконы и имена Матери иногда становятся судьбой Её детей. Нет, не судьбой, конечно, но выбором, путеводной нитью, истоком, "объясняющим", проясняющим свой образ и смысл. От Бога он течёт в жизнь, через мир, крест, смерть в преизбыточествующую жизнь будущего века.

†