Митрополит Кирилл – яркая фигура в Русской Православной Церкви: председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, постоянный член Священного Синода, занимает Смоленскую и Калининградскую кафедру. Он также крупный общественный деятель: заместитель Главы Всемирного Русского Народного Собора и Земского движения, член Комиссии по Государственным премиям в области литературы и искусства, почетный и действительный член многих академий, автор и ведущий еженедельной программы ОРТ "Слово Пастыря".
Во Всемирной сети Интернет ему посвящено семь тысяч страниц. Это интервью, богословские статьи, выступления на различных, в том числе, и международных форумах и конференциях.
А ведь широкому читателю интересно знать, какой же он в жизни, наш митрополит Кирилл.
Кому не знакома поговорка "все мы вышли из детства". Смею утверждать, что для многих и многих это всего лишь крылатая фраза. Митрополит Кирилл здесь нечастое исключение. Именно в детстве, считает он, опора всей его дальнейшей жизни, исток его мироощущения, и к нему он частенько возвращается в нашей беседе.
Василий Степанович Гундяев, дед владыки, был совершенно выдающийся человек. Сильная вера, истовое отстаивание своих убеждений. В советские годы он смело выступал против закрытия храмов и обновленчества. Вместе со своим братом он содержал небольшую свечную мастерскую и, когда отпускал старостам свечки, непременно разъяснял, в какой церкви место христианина и в чём опасность обновленчества. И если старосты не очень внимали его доводам, свечки им не отпускались. Так вот, в том, что в Лукояновском уезде Нижегородской губернии практически не было обновленческих приходов (а дед жил под Арзамасом), есть заслуга и Василия Степановича.
До революции служил он машинистом-механиком на Казанской железной дороге. Получал большую по тем временам зарплату, а семья его – семь детей и жена – жила очень и очень скромно. Дело в том, что чуть ли не все средства глава семьи отправлял в афонские обители на вечное поминовение родных. И действительно, спустя много-много лет внук Василия Степановича митрополит Кирилл, будучи на Афоне в монастыре Симона Петра, увидел в списках дореволюционных жертвователей имена своих предков...
Многое пришлось пережить семье Василия Степановича, разное бывало. Вот однажды семь детей мал мала меньше угомонились на полатях. Вдруг в дверь раздался грозный стук, и в избу ввалились гэпэушники. Разворошив весь дом, они арестовали хозяина. "Да на кого ж ты, Вася, нас оставляешь?!" – запричитала жена. "Меня же за Христа сажают, – успокаивал он её, – Господь вас не оставит".Так вот и стал он одним из первых соловецких зэков.
Очень скоро она вспомнила прощальные слова мужа. И было это так. Закончилась мука. Мать уложила спать своих восьмерых детей абсолютно голодными, понимая, что всё кончилось, смерть у дверей. И тут в окно кто-то постучал: "Хозяйка, принимай товар". Она мгновенно вскочила, выбежала на крыльцо и увидела... большой мешок муки. Рядом никого не было...
Сорок шесть тюрем да семь ссылок катком прошлись по жизни Василия Степановича, но так и не сломили сильный характер глубоко верующего человека...
Писать в прессе о внуке Василия Степановича Володе Гундяеве начали, когда он учился в классе пятом-шестом. Был он тогда в школе единственным ребёнком, не состоявшим в пионерской организации. Сколько же раз вызывали на педсовет его и родителей по этому позорящему школу поводу. Одно такое судилище митрополит Кирилл помнит до сих пор. Первым взяла слово преподаватель биологии. Ну и разошлась же она тогда: "Чего хорошего в твоей вере, Володя!? Ньютона-то нашего верующие твои сожгли". Преподаватель химии аж поперхнулся от невежества коллеги и поправил: "Джордано Бруно сожгли, Джордано Бруно". Видя, что педагогические внушения не помогают, учителя обратились за помощью к прессе. Но и газетная разоблачительная статья не сломила Володю. Перед его глазами всегда стоял дед, мужественный человек, который не боялся исповедовать Христа, готов был идти за свои убеждения до конца, даже до смерти. И Володя был достойный внук...
Для ребёнка, впрочем, как и для взрослого, очень важен реальный религиозный опыт, который, в свою очередь, формирует и религиозные убеждения. Владыка вспоминает: "Моя мама часто брала меня на Карповку к закрытому Иоанновскому монастырю. У замурованного окна, как раз над местом, где погребён отец Иоанн Кронштадтский, был выставлен милицейский пост, чтобы отгонять верующих. Мы с мамой выжидали, когда милиционер отойдёт, подбегали к окну, вставали на колени и молились. И вот однажды я серьёзно заболел – воспаление лёгких в тяжёлой форме. Болезнь не поддавалась даже пенициллину. Родители были очень встревожены. Когда мне стало особенно плохо, я попросил снять со стены фотографию Иоанна Кронштадского, тогда он ещё не был канонизирован, в красной бархатной рясе с голубыми отворотами. Я целовал холодное стекло, прикладывал фотографию ко лбу и молился, молился, молился. На следующий день я в полной мере исцелился. У меня нет никаких сомнений, что то было заступничество о. Иоанна".
Репрессивные тучи не ушли с небосклона рода Гундяевых, а нависли теперь уже над Михаилом Васильевичем, отцом Володи. Буквально за несколько дней до свадьбы его арестовали и отправили на Колыму. За что? А за то, что он, студент высшего технического учебного заведения, пел на клиросе подворья Киево-Печерского монастыря, кстати, вместе со своей будущей женой Раисой Владимировной.
"Это был счастливейший брак, – рассказывает владыка, – за долгие годы совместной жизни наши родители ни разу не поссорились, несмотря на вечную нехватку денег да очень неблагоустроенное жильё: две маленькие комнатушки в коммуналке, воды нет, печное отопление, вязанки дров приходилось поднимать на пятый очень высокий этаж. Вернувшись из заключения, отец стал священником, и так ревностно служил он в храме на Смоленском кладбище и в часовне Блаженной Ксении, что к нему повалила петербуржская интеллигенция. И не только на службу в храм, но и домой за советами-разговорами. Можно сказать, дверь в квартиру не закрывалась: ни один замок не выдержал бы такой нагрузки. Всех, кто приходил, мама поила чаем, кормила. На бюджете семьи, и без того скудном, это очень даже сказывалось.
Однажды из епархиального управления пришла инструкция – священник должен направлять им каждую проповедь в двух экземплярах. Михаил Васильевич возмутился: это же цензура. И вот как он вышел из этой цензурной ловушки: Он произносил проповедь в конце службы и начинал её со слов: "Дорогие братья и сестры! Поздравляю вас с воскресным днём". Когда же власти упрекали-уличали его, он говорил: "Так это же была не проповедь, а просто приветствие".
Власти, естественно, раздражала востребованность священника, и они обложили его приход совершенно непосильными налогами. Денег у иерея не было, и описал судебный пристав всё нехитрое имущество семьи, да пригрозил ещё тюрьмой. И тогда все прихожане собрали нужную сумму и выручили Гундяевых. Чуть ли не всю оставшуюся жизнь семья отдавала долги.
Чтобы не быть обузой, Володя в пятнадцать лет уходит из дневной школы и уезжает в геологическую экспедицию техником-картографом, продолжая обучение в вечерней школе и самообразование, благо, домашняя библиотека насчитывала более трёх тысяч томов, в том числе произведения русских богословов, религиозных философов, которые стали доступны широкому читателю только в перестройку. В экспедиции юноша оказался в среде интеллигентных и глубоко верующих людей. Они привили ему любовь к поэзии и классической музыке. Мариинский театр и филармония стали для него как бы вторым домом...
Кроме деда и отца в жизни владыки был ещё один человек, оказавший на него огромное влияние, – митрополит Никодим. Закончена школа, получен аттестат зрелости. Куда идти дальше? То ли в институт, то ли в духовную семинарию? Володя на распутье. Дело в том, – поясняет владыка, – что я хотел стать священником с детства. Помню, в три-четыре года я любил "служить" дома, одевая специально сшитое для меня облачение. Годам к шести-семи я уже мог без ошибки отслужить молебен или литию. Посещение храма для меня всегда было радостью, и я сердился на родителей, если они не брали меня с собой, думая, что частая служба в таком раннем возрасте для ребёнка утомительна.
Так вот, за советом о том, какой ему сделать выбор, он решает отправиться к митрополиту Ленинградскому и Ладожскому Никодиму. У читателя конечно возникнет заминка: ничего себе, какой-то мальчишка чуть что бежит за советом не к кому-нибудь, а к самому митрополиту. Так что нужны пояснения. Владыка был очень близок и доступен молодёжи, знал буквально каждого студента. Нередко можно было видеть митрополита Никодима, идущего неторопливым шагом по набережной Обводного канала и беседующего с семинаристом или студентом Академии. Вот и посоветовал Володе его старший брат встретиться с митрополитом и посоветоваться. "Да кто я такой, – терзался юноша, – чтобы о моей судьбе размышлял сам митрополит?" Но брат настаивал и Володя согласился.
"Накануне встречи, – вспоминает владыка Кирилл, – не мог уснуть, так волновался. Из дома вышел задолго до назначенного часа. Ехал до Лавры на троллейбусе и с каждой остановкой волнение усиливалось. С трепетом вошёл в кабинет владыки, но он встретил меня так задушевно, что от робости не осталось и следа. Выслушав меня, он сказал: "Знаешь, Володя, учёных в нашей стране очень много, если их поставить друг за другом, то цепочка дотянется до Москвы, а вот священников мало. Кроме того, не известно, удастся ли нам принять тебя в семинарию после института. Так что, поступай-ка ты сразу в семинарию".
Было в жизни владыки и ещё одно архисерьёзное перепутье. Вот его рассказ: "Узнав, что я подал прошение о монашестве, мудрый протоиерей Евгений Амбарцумов, он преподавал тогда в духовной академии, предостерёг: "Отдаёшь ли ты, Володя, себе отчёт в своём намерении? Ведь ты распорядился не только судьбой своей – 22-летнего человека, но и тридцати-, сорока-, пятидесятилетнего мужчины. За всех них ты сделал выбор, сказав "да". А не получится ли так, что семидесятилетний старик, которым ты станешь когда-то, плеваться на тебя будет?"
"Не знаю, – несколько робко ответил я ему, – рационально ответить на ваш вопрос не могу, я просто отдаю себя в руки Божии"...
Ровно десять лет владыка Кирилл был ректором Питерской духовной академии. Дела у него там шли очень успешно. И вдруг, как гром среди ясного неба, пришёл приказ о его увольнении, подписанный... кем бы вы думали? "Выдающимся демократом" генералом Калугиным, исполнявшим тогда обязанности начальника управления КГБ по Ленинграду и области, сбежавшим в перестройку из России.
Я спросила митрополита Кирилла, чем был вызван тот приказ? Вот его рассказ: "Шёл 1984 год, излёт советского времени. В преддверии празднования тысячелетия крещения Руси было решено, чтобы не всколыхнуть общественность, с одной стороны, не мешать церковникам праздновать, а с другой, – усилить антирелигиозную работу. Моя миссия, видимо, очень раздражала тогдашние светские власти. Ну посудите сами, при моём ректорстве минимум втрое увеличилось число студентов. Да не неоперённых, что называется, юнцов, а людей состоявшихся, с высшим светским образованием. А ещё открыли мы регентское отделение для девушек... Но, наверное, самым сильным раздражителем явилась молва, разнёсшаяся по всему городу, – в пяти шагах от центра кипит религиозная жизнь. Ну ладно бы только служба, с этим ещё как-никак можно смириться, а то ведь ещё и после службы разговоры разговаривают. Действительно, молодёжь, интеллигенция приходили на мои беседы после службы, и задавали, задавали вопросы до самого позднего вечера, если не сказать, до ночи. Вот и решили светские власти от меня избавиться"...
В морозный день 17 января 1985 года, снятый со всех должностей, владыка Кирилл прибыл из Ленинграда в Смоленск, столицу одной из самых бедных областей России. "Когда я вошёл в кафедральный собор, – вспоминает он, – и подошёл к Смоленской иконе Божьей Матери, меня охватил трепет, я понял, что моё назначение сюда совсем не случайно. Я вспомнил, как часто в детстве приходил на Смоленское кладбище, припадал к Смоленской иконе Богородицы на левом клиросе и молился, молился Ей в то время, как отец мой совершал литургию...
Первое, с чего владыка начал своё архипастырское служение на новом месте – посетил все епархиальные приходы. Легко сказать, "посетил". А вот что стоит за этим словом?
По весне это было. В деревню Дуброво Тёмкинского района решили ехать на "Ниве". Мосты, как водится, снесло, и "Нива" поехала по реке вброд. Доехали до середины её, и двигатель заглох: вода захлёстывала прямо в кабину. Еле-еле на стартёре выехали на сухое место.
А осенью бывало и того хуже. Глухое российское бездорожье. Не проехать не то что на машине, а и на тракторе увязнешь. Остаётся разве что идти пешком в рыбацких сапогах. Однажды митрополит, тогда он был архиепископом, надолго застрял в болоте по дороге в Борисоглебск. Водитель "газика" пошёл в деревню, вошёл в первый попавшийся дом и, объяснив ситуацию, попросил у хозяйки, бабы Лены, лошадь для застрявшего архиерея. На ней он и въехал на приход. Вот бы, подумала я, сделать такую колоритную фотографию...
Такое активное вторжение только что приехавшего архиепископа в жизнь народа светским властям не понравилось. Но недаром же наш владыка дипломат! "Будучи рядом с такой человеческой глыбой, как митрополит Никодим, – говорит владыка, – я понял, может быть, самое главное на всю будущую жизнь: как церковь должна действовать, чтобы успешно осуществлять свою миссию. Он учил меня так: прямо не летают даже вороны. Они ищут обходные потоки воздуха. Поэтому никогда не бейся головой об стену, ищи способ, как её обойти, не меняя своё намерение. Я много раз видел, как мой учитель обходил неприступные стены, оставаясь абсолютно во всём верным Русской Православной Церкви". Ну вот хотя бы один пример.
Ночное Пасхальное богослужение 1965 года врезалось в память многих ленинградцев. Во время крестного хода произошли страшные беспорядки, учинённые подвыпившей молодёжью, безусловно заранее спланированные властями: ну никак не хотели они, чтобы влияние церкви выходило за пределы храма. В ответ на протест митрополита уполномоченный сказал, что контролировать действия молодёжи власти не могут. И вот на следующий год он приглашает на Пасху делегацию Финской лютеранской церкви во главе с архиепископом. Почему лютеранской? Да потому, что эта церковь в Финляндии – государственная. И глава её в пятёрке высших государственных чинов. Я хорошо помню то Пасхальное богослужение: наряды милиции внимательно наблюдали за порядком, и духовенство спокойно и торжественно совершало крестный ход"...
Но вернёмся в Смоленск. После очередного разговора с уполномоченным по делам религии одёргивания владыки прекратились, и перед ним открылись некоторые возможности. Работа по всей Смоленской епархии закипела. А сам уполномоченный, кстати, со временем стал человеком религиозным и даже воцерковился...
В городе Ярцево не было ни одного православного храма. И вот владыка берёт на себя смелость: покупает на подставных лиц дом, привозит из Смоленска иконостас. Когда всё уже было готово к первой службе, пытается добиться согласия властей на проведение пасхальной литургии. Шесть раз власти меняли своё решение. И тогда он на свой страх и риск посылает всё-таки в Ярцево священника. Пасхальная служба состоялась. Это была великая радость. Шёл 1986 год, и представить себе, что где-то открылся новый храм, было просто невозможно. А через несколько дней в Ярцево приехал уполномоченный, и когда он увидел обустроенный молельный дом, глазам своим не поверил: "Да откуда всё это?" – воскликнул он.
"Я не стал его тревожить своим правдивым рассказом, – владыка озорно улыбается, – что создали мы в епархии некий секретный фонд, куда поступали пожертвования. Открыто передать тогда средства из более процветающего прихода в бедный по закону было нельзя. На эти взносы мы и проводили строительные и реставрационные работы. Вот так, потихоньку – полегоньку к началу перестройки порушенные действующие храмы были приведены в подобающий вид".
Я поинтересовалась, где же он взял столько священнослужителей – в епархии было в то время тридцать пять храмов. Насколько я знаю, даже в Москве не все храмы до сих пор укомплектованы. "А за мной в Смоленск поехали питерские студенты, вот так, всё бросили и поехали, – объясняет владыка, – а потом потянулись люди из других епархий. Видите ли, в то время не каждая епархия рукополагала молодых людей в священники. А я это делал, хотя власть и не очень одобряла эту мою инициативу".
"Да как же вам всё это удавалось? – удивляюсь я. – То ли смоленское начальство было покладистее питерского. То ли выручали вас дипломатические способности?" Владыка объяснил это тем и другим. "Хотя, – уточняет он, – отношение советской власти к Церкви в Смоленске отличалось от питерского. Я попал как бы на другую планету. То, что в Питере было категорически невозможно без согласия уполномоченного, в Смоленске можно было"...
Лет двадцать пять назад я была в командировке в небольшом городке Смоленской губернии – Рославле. Как это и водится, пошла осматривать его достопримечательности. Четыре столетия процветал красивейший Спасо-Преображенский монастырь. Вот история его создания. У одного местного воеводы был кухарь Илья, который завещал одну часть своего имущества на строительство храма, а другую – велел раздать старикам. Облагодетельствованные кухарем старики, поселились неподалёку от его могилы. С этого общежития и начался монастырь. Через четыреста лет советская власть разорила его.
В 1998 году судьба снова занесла меня в Рославль. И снова пошла к монастырю в уверенности, что теперь-то уж там камня на камне не осталось. То, что я увидела, просто ошеломило: монастырские постройки приобрели былую величавость и красоту. "Вот владыка Кирилл благословил возродить монастырь, – объяснял мне это чудо игумен Сергий, – очень он нам помог". И мне на память пришли строчки: "Не говори мне, что церковь разрушена, что не спасти ничего. Истинный храм созидается душами. Каждый строитель его"...
В Смоленской епархии не сидят сложа руки в ожидании милостыни от кого-либо. Вопреки расхожему мнению, что, мол, богатые люди нынче щедростью не отличаются, перечень здешних попечителей, помогающих церкви творить добрые дела, весьма внушительный. Чем объяснить этот феномен щедрости? Думаю, не в последнюю очередь личностью митрополита Кирилла. Социальное служение людям, участие в их повседневных житейских делах он сумел возвести в ранг важнейшей обязанности Церкви. И это не могло не найти отклика в душах людей...
Я гостила в городке Вязьма у священника Николая. Мы трапезничали, когда в дверь постучали и на пороге появился мужчина средних лет. Батюшка радостно всплеснул своими огромными ручищами и пошёл ему навстречу. То был предприниматель Владимир Владимирович Игумнов, который привёз детскому приюту при храме двадцать подушек и одеял, партию полушубков и ещё много чего необходимого. И таких благотворителей в области десятки...
Восстановление храмов да монастырей дело, конечно, богоугодное. Но для кого их восстанавливать-то, кто будет туда ходить, ведь в советское время выросло не одно атеистическое поколение. "Самое тяжёлое впечатление, – рассказывает владыка, – которое я вынес из тех давних своих ознакомительных поездок по епархии – это некий призрак смерти, образ умирания. Приезжаю в деревенский храм на престольный праздник, а меня встречают десять старушек. Когда я ехал с бабой Леной на телеге, она говорила, вон видишь, труба торчит, там была деревня на двести дворов, а рядом – деревенька поменьше, а сейчас всё заросло иван-чаем. Так что надо снова воцерковлять народ. Со школьной скамьи, а то и раньше".
И вот по всей Смоленской епархии при храмах стали создаваться воскресные школы, детские сады, появились гимназии и приют... Когда в районной газете было опубликовано сообщение о наборе в первый класс гимназии при Спасо-Преображенском монастыре (до сих пор в России школы при монастырях никогда не создавались), рославлевцы отнеслись к сообщению с недоверием, мол, страшно отдавать попам своих детей. И было тогда подано всего двадцать два заявления. Но уже на следующий год желающих было гораздо-гораздо больше, чем "пропускная способность" гимназии. Мама второклассницы Тани рассказывала мне: "В первое время я удивлялась, когда моя дочь стала молиться перед едой, перед сном. Какое обременительное, ненужное дело, думала. Но постепенно её молитвенным образом жизни стала проникаться и я. И вот недавно мы, родители, попросили отца Потапия организовать школу для взрослых. И теперь многие из нас вместе с детьми ходят к исповеди и причастию".
А вот ещё рассказ мамы десятилетней Ольги: "В прощённое воскресенье в церковь пошла вся семья, но больше из любопытства, очень уж, говорили, красивая служба. И вот, когда моя Оля подошла ко мне, встала на колени и со слезами на глазах попросила у меня с отцом прощение за свои детские провинности, а потом дети просили прощение друг у друга и у учителей, мы с отцом расплакались"...
Вот уже третий год в Москве проходит музыкальный Пасхальный фестиваль. На одном из концертов в консерватории я увидела митрополита Кирилла. Концерт задерживался, и время поговорить с ним было. О чём? Конечно, об искусстве. Владыка говорил: "Больше всего я люблю живопись и архитектуру. И не только потому, что они доставляют мне эстетическое наслаждение. Через них, как через маленькую щёлочку, я могу увидеть прошлое, войти в духовный мир людей, почувствовать духовную сущность эпохи. Для того, чтобы понять, что с нами произошло, давайте посмотрим на римские базилики Равенны, на храмы Луары, на древнерусские церкви Владимира, Новгорода, Пскова. А потом посмотрим на Черёмушки, или на Манхеттен. И всё станет ясно. И говорить будет не о чем".
Признаюсь, я давно мечтала взять у владыки интервью, даже в Интернет заглядывала. Там семь тысяч страниц о нём: его многочисленные интервью, богословские статьи, телевыступления и т.д. и т.п. То есть, полное представление о нём как о крупном религиозном и общественном деятеле, богослове, архипастыре. Но мне хотелось узнать о нём просто как о человеке. И вдруг – в консерватории – представилась такая возможность.
"Приедете после концерта домой и что будете делать?" – робко спрашиваю я, опасаясь показаться бестактной. Но владыка охотно отвечает: "Одену спортивный костюм и – выгуливать своих собак. За целый день насидятся они дома и так рванут на улице, что еле за ними поспеваю. Метров пятьсот пробегу за ними, потом подтяну к себе и пешочком столько же пройду. Так вот каждый вечер прохожу-пробегаю километров пять-шесть."
"Так что же вы и спортом занимаетесь?"
"Систематически, к сожалению, не занимаюсь, а вот когда ухожу в короткий отпуск, то каждый день проплываю без остановки несколько километров. А зимой на горных лыжах катаюсь. Мой отец служил в Красном селе, а неподалёку Воронья гора, немцы обстреливали с неё Ленинград. Вот на ней сорок три года назад и начинал первые горнолыжные шаги, как видите, задолго до того, как этот вид спорта стал модным, "президентским".
"А в гости-то ходите?" – не давало мне покоя любопытство. "Очень и очень редко. Рабочий день мой кончается так поздно, что уже не до гостей. К кому хожу? Есть у меня светские знакомые, с которыми мне интересно поговорить о том, что в стране происходит, в мире. Мне очень важна точка зрения на происходящее мыслящих людей. Ну а со своими коллегами общаюсь на работе".
"Во всяком коллективе начальству нередко льстят", – не унимаюсь я. Владыка терпеливо ответил и на этот мой вопрос: "Есть традиция, когда тосты произносятся в присутствии архиерея в его честь. К этому надо относиться спокойно, считать как бы частью нашего фольклора. И не серьёзно, конечно, иначе реальность потеряешь. Но в деловых отношениях сослуживцы никогда мне комплиментов не отпускают, никакого подобострастия не проявляют. И это очень хорошо".
Во время разговора внимание многих людей было обращено на митрополита. И, естественно, я задала ему вопрос, как он спасается от публичности. "Стараюсь появляться на улице, когда темно, – был его ответ, – Ну а днём прохожие подходят и говорят, в основном, на тему телепередачи "Слово пастыря", рассказывают, как она влияет на их жизнь. Мне интересно и важно, вот так, впрямую, что называется, без посредников, узнать мнение людей. Я думаю, отношения с людьми должны быть естественными. В панибратстве я вижу ложь. Конечно, мой сан накладывает на меня определённые ограничения. И не потому, что я стою ниже или выше, а просто есть традиция поведения, которой я и подчиняюсь".
Я вспоминаю, что сколько-то лет назад в "Слове пастыря" владыка беседовал с выдающимся музыкантом Михаилом Плетнёвым. Мне показалось, что владыка робел. "Да-а-а? – призадумался он над этим моим наблюдением, – наверное, это была всё-таки не робость, а неуверенность в правильной тональности разговора, это ведь была наша первая встреча. И потом такого публичного опыта общения духовенства с интеллигенцией у меня тогда было ещё мало. А вообще-то, может быть, это прозвучит неожиданно, я всю жизнь страдал от застенчивости, и этот фактор очень влиял на моё ощущение мира, на выстраивание отношений с людьми. Только где-то к пятидесяти годам я научился управлять этим своим чувством".
...В детстве Володя случайно вошёл в царские врата в храме, походил по алтарю и вышел. Мама его ахнула, взяла за руку и повела к настоятелю храма: "Батюшка, произошло что-то невероятное, сын вошёл в алтарь". Священник посмотрел на испуганную мать, улыбнулся, махнул рукой: "Ничего, ничего, архиереем будет".
Источник: Радонеж
