Всё принимая, всё любя

Александр Ильинский родился в 1975 году. Окончил Московскую консерваторию по классу трубы. Издал два сборника стихов. Работает регентом.

Есть золотое торжество,
Когда педаль фортепиано
Ноги коснётся, а его –
Коснёшься пальцами. И рано
Или чуть позже лёгкий стук
Сафьянового молоточка
Рождает самый первый звук,
Затем второй... И на мысочках
Подходит некто. Молча встав
Чуть поодаль, к оконным шторам,
Внимает рокотам октав
И клавиш птичьим переборам.

Когда в глазах померкнет свет,
Когда дыханье на исходе,
Спрошу: "Ты – Музыка?" В ответ
Лишь улыбнётся. И – уходит.

Минуты мчат, теряя счёт,
А обессиленные руки
Пытаются собрать ещё
Не обездушенные звуки.

Темнеет... Комната пуста.
В десятый раз, а может, в сотый
Светла, прозрачна и чиста
За нотой – умирает нота.

Хоть на мгновенье прочь из клети
Чумазых улиц городских
Туда, где даль закатом встретит,
Туда, где лес раскрыт и тих,

Туда, где время у порога
Застынет и замрёт совсем
И можно ясно слышать Бога,
Не заглушённого ничем.

Что сделалось, Москва, с тобою,
Когда мы так – скорей-скорей –
Спешим бежать ценой любою
От парков и монастырей?

Какая давящая сила
Здесь нам покоя не даёт,
Что в каждом встречном – крокодила
Мы видим, и – наоборот?

А может, в этой нашей сути –
Зубастой, гордой, городской –
Нас Бог за самомненье судит
И дарит волчьею тоской?

Сбежим. Но вот итог прогресса:
За городом в тиши слышны
Не ангелы, а вопли бесов,
Дорвавшихся до тишины.

Болею

Я не знаю, я не знаю,
Что там будет – впереди:
Отблеск ада, проблеск рая,
Боль в простуженной груди

Или просто домовина –
Со святыми упокой...
Жизнь затёртою картиной
Проплывёт передо мной

И уйдёт в такие дали,
Где Макар гонял телят,
Где ни смеха, ни печали
И молчанья чёрный плат.

Всё не важно, всё не нужно.
День – пушинка на ветру.
Замок жизненный, воздушный
Знаю, как-то поутру –

Как задачник, распадётся
Ворохом страниц. И вот
Ни тебе ни тьмы, ни солнца
И – бумаги полон рот.

Всё не нужно, всё не важно,
Как забытый образ сна.
Страшно мне или не страшно,
Я не знаю, я не зна...

Пруды в июле словно блюдца.
А в воздухе такой покой,
Что кажется, до звёзд коснуться
Рукою можно и строкой.

По мере смены колорита
Закат сквозь частокол теней
Просеивает, как сквозь сито,
Запруду и шоссе за ней.

И я, идущий по дороге,
И ты, спешащая вдали,
Ложимся в распорядок строгий
Бытописания земли.

И то, что нам разговориться
Дорогой этой суждено,
В его нечитаных страницах
Уже написано давно.

Бывают грешными пророки,
Но их, пророков, судит Бог.
Их сроки – не земные сроки,
И Бог к ним кроток, а не строг.

Но кротость та не человечья,
Опасна встреча с ней. И вот,
Навьючив скудный скарб на плечи,
Содом спешит покинуть Лот.

Ко львам бросают Даниила,
И престарелый Даниил
Зрит то, как ангельская сила
Голодных львов лишает сил.

Поэты всякими бывают.
Но их повсюду и всегда
Тысячеустно проклинают
И убивают – без суда.

И нет защиты, нет покрова,
Нет силы удержать удар.
Дар поэтического слова –
По-детски беззащитный дар.

Внимай и виждь! Таким однажды
Быть может твой, поэт, удел.
Раскрыты бездны. Боги жаждут.
А ты какой судьбы хотел?

Слова пустынников

Говорили пустынники: – Дети!
Как солома сгорает в огне –
Так и всё исчезает на свете.
Мир – иллюзия, грёза во сне.

Для спасения нужно не много –
Жизнь без ропота как благодать
Принимать от всесильного Бога
И Его вместе с ней принимать.

Для живущих нет большего счастья,
Чем дышать для других, и потом –
До конечной черты, до распятья
Оставаться всегда со Христом.

Пусть пугает нас это стоянье
Веры в божеский смысл бытия:
Суть бытийная есть покаянье,
Изменение грешного "я".

Вновь и вновь претыкаясь путями,
Скажешь: мир этот неизменим.
Но коль мы изменяемся сами –
Мир становится тоже другим.

Вопрошали пустынники: – Тени
Разве зря прогоняет заря?
И Распятие, и Погребенье,
И рассвет Воскресения – зря?

Свеча

Холодных звёзд холодный свет,
Холодное рассудочное знанье
Да не затмят тебе, поэт,
Свечу живого мирозданья.

И пусть волхвов вела звезда,
Я думаю, на самом деле –
Свеча, прозрачна и чиста,
Светила возле Колыбели.

И свет мерцающей свечи
Сквозь темноту тысячелетий
Из той, евангельской ночи
Всё так же путеводно светит.

Приходят дни, уходят дни.
Свеча любви, огонь бесценный,
Спаси, помилуй, сохрани
От тьмы и холода вселенной!

Сон пророка Осии

     Восстань, пророк, и виждь и внемли...

В послезакатной тишине
Среди ночных светил
Явился грозный Ангел мне
И гневно говорил:

Скажи народу твоему,
Так передал мне Бог –
За то, что выбираешь тьму,
К тебе Я буду строг.
Опустошу твои дома,
А блудных дочерей
Сведу от похоти с ума
До уровня зверей.

За то, что твой священник плут
И плут архиерей,
За то, что оба в церкви лгут
И лицемерят в ней,
За то, что здравая жена
Вытравливала плод –
Пусть будет проклята она
И весь твой грешный род.

Гляди, ты взвешен на весах,
И дланью на стене
Пишу, как Я уже писах
Другим в другой стране:
"Исчислен, взвешен, разделён",
Повержен в пыль и смрад.
Восстань, оставь покой и сон
И возвратись назад.

Пасхальный Пир накрыт уже,
И на Моей груди
Есть место и твоей душе.
Восстань, пророк, гряди!..

Ночью

Мне бессоннится и не спится,
Будоражится тишью земной.
Ночи бархатно-чёрная птица
Раскрывает крыла надо мной.

Заполошных её траекторий
Не понять в запотелом стекле;
То ли радость вдали, то ли горе,
То ли счастья монетка в золе –

Не поймёшь! Как в ивановских строчках,
Всё сгорает, всё сходит на нет:
Жил да помер. Два слова и точка.
А за окнами брезжит рассвет.

Погоди, дай подумать немного,
Дай унять эти спазмы в груди,
Внять спокойному шёпоту Бога
В том, молчащем ещё "впереди".

Даруй веры хотя бы полкружки,
Крепкой веры в Твою благодать,
Чтоб на ватной бессонной подушке
Утро Вечности не продремать.

Великая Суббота

"Да молчит всяка плоть". Бледный вечер
Через клёны глядится в окно
И готовы к таинственной Встрече
В тёплой Чаше – вода и вино.

"Да молчит всяка плоть..." Фимиама
Пряный запах, кадильницы звон,
Список праведных от Авраама –
И до самых последних времён.

"Да молчит..." – и внимает в молчанье
В просветлённом своём полусне,
Как сквозь годы и мглу расстоянья
С миром Ты говоришь в тишине.

Не прошу ни знаменья, ни чуда,
Даже светлого дара страдать:
Только б ворогам, яко Иуда,
Тайной Вечери днесь не предать.

Пусть закончу безвестной могилой,
Сгину в пропасти небытия:
Да исправится яко кадило
Пред Тобою молитва моя.

А лес сосновый лунной ночью
Совсем, совсем как храм ночной:
Благоговенья средоточье
И полный, царственный покой.

Уже затушены лампады,
И ряд подсвечников теперь
Впотьмах взирает на оклады
И запертую служкой дверь.

И знает медное безмолвье,
Что в хвойной робости теней
Небесное молитвословье
И глас архангельский – слышней.

Подай нам, Господи, вот так же
Нести смирения печать,
Без самости и эпатажа
С благоговением молчать.

При звонах ангельского пенья
Всё принимая, всё любя,
Пошли нам, Господи, терпенья
Принять Молчащего – Тебя. †