Позволю себе отвлечь читателя от Гайдара уже, благополучно выписанного из больницы, от гламурных приключений Канделаки и даже от агентов Скотланд-Ярда, прибывших в Россию в связи со смертью Литвиненко. С этим делом предстоит столько возни, что, уверяю, многим еще надоест вникать во все подробности. Просто хотел бы обратить внимание на то, что убивают не только в Лондоне или посреди Москвы. И не только перебежчиков, журналистов или банкиров. На прошлой неделе в селе Прямухино Тверской области подожгли дом священника Андрея Николаева. В огне погибли он сам и трое его малолетних детей. Судьба жены – Ксении неизвестна. Можно, конечно, не обращать внимания на то, что это семья священника. Всякая жизнь ценна. Это правда. Но, как мне кажется, есть необходимость поговорить не об Андрее Николаеве, а именно об отце Андрее. А заодно и о православии в современной России.
У многих из нас, когда речь заходит о православии, в голове возникают Храм Христа Спасителя, патриарх, золотые купола и высокопоставленные бюрократы со свечками в храме на Рождество. Вероятно, сказываются колышки, вбитые в серое вещество мозга отечественным телевидением. Между тем, это лишь праздничная упаковка. На самом деле втоптанный прошлым веком в грязь росток православия с огромным трудом поднимается в нашей глубинке. Причем растет эта колокольня с крестом вверх не чудом и не большими деньгами, которые в глубинку просто не доходят, а избитыми в кровь руками послушников, трудами многих сельских священников и скромных женщин, что в прошлом с оттенком издевательства называли "попадьями". Помните: поп, попадья, да поповская дочка.
В позапрошлом году пытался в старинном маленьком городке Мышкине, что на Волге, отыскать следы своей родни. Бабушка по отцу, прежде чем стать земской учительницей, была как раз поповской дочкой, а там за ней, сколько хранит семейная память, все священники, да священники. Искал наугад, знал из документов только, что где-то в этих местах венчались мои дед и бабка, а венчал их дальний родственник – священник Никольский. Поэтому, сойдя на берег, и потянулся сразу же к первому куполу, что увидел.
В старой, еще толком не поднятой из руин церкви с остатками чудных фресок, я и встретил местную попадью. В церкви еще и пол не настелили, доски штабелями, но она уже стоит в уголке, как на посту, при иконках и свечах: а вдруг, кто заглянет помолиться. Все ей, как смог, объяснил. Она засмущалась, потому, как новенькая в этих местах и ничего не знает, а батюшка еще спит: "Днем все топором махал, потом молился, потом с одним пьяненьким за полночь все беседовал, еле добрел до кровати и упал".
"Вы, уж, ему часок еще дайте поспать. А так, наш дом у старого кладбища, его вам каждый покажет. А чтобы время не терять, походите пока по кладбищу, вдруг, знакомая фамилия и появится", – и просила, и советовала она.
Вот я и побрел по этим кривым улочкам среди куриного и утиного гвалта, ромашек, сиреневой кашки, да розовой мальвы, ориентируясь на кладбище и дом священника. Кладбище оказалось огромным, но ухоженным, а вот дом священника напоминал покосившийся сарай. На долгий стук вышел долговязый, лохматый, сонный человек лет сорока, сунул голову в стоявшую у крыльца кадушку, пришел в себя, отряхнул с бороды воду, дружелюбно улыбнулся и мы, наконец, присели на скамейку, которая тут же перекосилась. "Вы, уж, извините, – проговорил он, – не до дома пока. Церковь, да кладбище все-таки важнее, а я почти один, Если бы не Аня (это, как я понял, и была попадья) помер бы тут, наверное, не дойдя до крыльца. Она мой ангел-спаситель. От топора и кирпичей уже не руки, а крюки. Книгу беру, а она не держится в руках, падает. Так что, грешен, читаю сейчас мало". "А как же люди, не помогают?" – поинтересовался я. "Есть, конечно, и помощники, но не так их и много". – Батюшка хотел что-то объяснить, но потом, посмотрев куда-то на небо, ответил задумчиво, но обыденно, не по церковному: "Ломать – не строить!". Ясно было, что относится это не только к храму, но и к людям.
В глубинах России сегодня идет тихая, но очень жесткая борьба, о которой наши столичные политики и СМИ не знают, а потому и не говорят. Между тем, как видим, на этом фронте есть и жертвы.
За что же современная Россия убила православного священника?
За водку. Батюшка боролся с пьянством и не позволял воровать в храме. На свою сторону ему удалось перетянуть немногих. За последний век и в природе, и в государстве, и в человеческой душе русские наломали столько, что пробиться к живому среди метастазов равнодушия и цинизма удается далеко не всегда. И не надо питать иллюзий. Виновато в этом не только советское, но и нынешнее время. Если в советские времена важнее души оказывалась идеология, то теперь острые локти. Так что даже среди сегодняшних верующих не такая уж редкость встретить тех, кто готов искренне посочувствовать дальнему, но равнодушен к судьбе ближнего. Ну, и, наконец, зачастую в человеке живого и вовсе не осталось. Наверное, именно с такими "зомби" и столкнулся отец Андрей. Можете искать у них живое, хоть под микроскопом. Вы найдете болезни, безумие, пороки. А вот души уже нет. Ушла душа.
Прочитав о гибели отца Андрея в огне, тут же вспомнил книгу Бориса Савинкова о гражданской. "К вечеру возвращаюсь в лагерь. Садиться солнце, в лесу сгущается мрак. Издали доносятся голоса. На поляне под кленом костер. Толпятся "бандиты". Полыхают красные языки.
– Егоров!
Он подбрасывает поленьев в огонь. Потом, не торопясь, подходит ко мне.
– В чем дело, Егоров?
– Товарища жгем.
– Что?...
Я взглянул. Я только теперь заметил, что у клена стоит человек. Он привязан. Я узнаю Синицына, крестьянина из Можар. Сквозь дым белеются голые плечи. Торчит взлохмоченная, черная, закинутая вверх борода.
– Мерзавцы!...
– Никак нет, господин полковник. Что же с ним, с окаянным делать? Запороть, так время уйдет. Повесить, так людям зазорно будет... Вот и жгем помаленьку.
Я отвернулся. Я ушел без оглядки в поле. Уходя, я услышал:
– Бороду, Федя, бороду ему подпали".
Другое время, другие обстоятельства, а люди те же. О, Господи!
Источник: РИА Новости
