Я – Лазарь

Лазарь Вениаминович Шерешевский родился в Киеве в 1926 г. В 1938-м посадили, а затем расстреляли его отца – так он стал "сыном врага народа". В 1944-м, на Северо-Западном фронте, против него состряпали обвинение в антисоветской агитации. Далее – Бутырка, Бескудниковский лагерь, строительство 501-й Заполярной дороги (Воркута, Ямал, Салехард, Игарка), путь длиною в девять лет. В 1958 г. вышел его первый поэтический сборник. Он автор десяти книг стихов и переводов и многочисленных публикаций в журналах, альманахах, антологиях. Живёт в Москве.

Ночной ветер

Рыщет ветер в Синайской пустыне,
Море Красное – неба синей...
В многозвёздной ночной полустыни
Реют тени кочующих дней.
Дни Хеопса и дни Хаммурапи,
Глас пророка и трубы Суда,
Как пески, что покорны по-рабьи,
Гонит ветер туда и сюда.
Воплотившийся в свод ветхокнижный,
Вновь, как в древности, мудр и жесток
Этот так называемый Ближний,
В тьму времён удалённый Восток.

Уговоры, раздоры, укоры
Здесь как знаки судьбы и борьбы,
Где верблюжьи горбы словно горы,
А хребты – как верблюжьи горбы...
Египтяне, евреи и греки,
Путь араба к Медине и Мекке,
Птолемеевы библиотеки,
Плач, стеною скреплённый навеки,
Тени дней, голосов перегуд...
Видит Сфинкс, не смыкающий веки,
Два народа во чреве Ревекки,
Вифлеемский овечий закут,
Белый крест на булатной насеке,
Башню танка, тележку калеки,
Окровавленный флага лоскут...

И текут вавилонские реки,
Сквозь пороги столетий текут...

Стихи о моём имени

Что в имени тебе моём? Уют
Не дышит в нём, и слух оно исколет.
Я – Лазарь. Тот, которого поют
И наобум которого глаголют.

Лучу подобно имя и ножу,
Звенит струной, а не басов раскатом.
Я в гноище и рубище лежу
И предстаю то бедным, то богатым.

И в этот век, что так учён и дик,
Оно пришло, опасно и ненастно.
И с лазером рифмуюсь я впритык,
И с лагерем рифмуюсь ассонансно...

Воспоминание

Вверху – ракеты, а внизу –
Дыханье крепнущего боя,
Я по снегу ползу, ползу
С тяжёлой стереотрубою.
Вода в обмотки натекла,
Ботинки одеревенели,
И ни защиты, ни тепла
В моей потрёпанной шинели.
Семнадцать голубых годов,
Протёкших под семейной
кровлей, –
И вот я ко всему готов,
Хоть ни к чему не подготовлен.
Окопы наши мне видны –
Дополз, бессилье превозмогши,
Среди такой большой войны
Усталый, маленький, промокший...

* * *

Когда мне бывает так трудно,
Что память бурлит возмущённая,
Мне снится полярная тундра,
Людскими костями мощённая.

Когда подступает одышка,
Прихлынув от случая к случаю, –
Мне снятся прожектор, и вышка,
И проволока колючая.

Под вздох исступлённый и краткий
О напрочь утраченной волюшке
Мне снятся землянки, палатки
И трассы размеченной колышки.

Мне снятся поверки, этапы,
Щелястые стенки вагонные,
Овчарок когтистые лапы,
Охранники краснопогонные.

Мне слышится стон сокровенный,
Пронзивший те годы кромешные:
За что в ледяную геенну
Низвергнуты души безгрешные?
Мне снится, как мало я стою,
Как жизнь непрочна быстротечная –
Как почва над той мерзлотою,
Что метко объявлена вечною...

Сопротивление

Арестантам беда – трын-трава,
Горе горькое – зоне вполагоря...
Но и там мы качали права,
Вырываясь из омута лагеря.
Будто верили впрямь, что всерьёз
Наши чаянья будут уважены, –
Налегали вовсю на насос
Над безводной
обманчивой скважиной.
Там, где правили дрын да кастет
Буйный пир удальства своенравного,
Сам собой возникал комитет
По правам человека бесправного.
Голодны, чуть прикрыты рваньём
Да цинготными мечены язвами,
Не отребьем, не сбродом, не дном –
Пылью лагерной были мы названы.
Но начальственный разум тупой,
За оградой нас прочно заякорив,
Не учёл, что в пылинке любой
Притаился
свой маленький Сахаров.

* * *

Весь в шипах, но отнюдь не в розах
По сосудам и нервам елозящий
Не какой-то там мелкий склерозик,
А чудовищнейший склерозище.

Виноваты бляшки ль, не бляшки –
Но недугов всех окаяннее
Не дающее нам поблажки
Забыванье и неузнавание.

В лживом блеске учёных регалий
Пред каким вы судом предстанете,
Те, что нам проходить предлагали
Хитрый курс выпадения памяти?

Прозревая, попробуй вызнай:
Чьею волей, злой и настырною,
Нам преподана линия жизни
Не сплошной чертой, а пунктирною?

И история понемногу
Малевалась такими фресками,
Что представлена не дорогой,
А разрозненными отрезками.

И исчерчен бесстыже-нагло
Не путями, а бездорожьями
Мир – как будто ещё не дряхлый,
Но намеренно осклероженный.

Толерантность

Коврик приобрёл из поролона,
Разместил в углу иконостас.
Хочешь – бей пред образом поклоны,
Хочешь – совершай себе намаз.

Мне ещё с подсвечником достались
Ремешки для ритуальных дней,
Чтоб, закутан в чёрно-белый талес,
Мог бы помолиться иудей.

Если только жив ещё я буду
И деньжонок накоплю притом,
Я украшу круглоликим Буддой
Скромный, но гостеприимный дом.

Чтобы гость в душевном равновесье
Весел был, накормлен и согрет,
Для поборников любых конфессий
Припасу печений и конфет.

Я готов признать любое кредо,
Если есть в нём нравственный рубеж:
Приобщись хоть к вере людоеда,
Но людей, пожалуйста, не ешь!

Покаяние

Каюсь в том, что не махал оглоблей,
Не подтягивал коням подпруги,
Что мой родич занят был торговлей,
Ну, а я пошёл вникать в науки.

В том, что Ягве предок мой молился,
А не Магомету с Бодисатвой,
Что в роддоме я на свет явился,
А не под копной в разгаре жатвы.

Каюсь в том, что, с глаз срывая шоры,
У властей считался отщепенцем,
В том, что выжил
в тундре близ Печоры
И случайно не попал в Освенцим.

В том, что местечковый мир убогий
Был включён в Россию
вместе с Польшей,
Каюсь в том, что каялся не много
И что надо б каяться побольше.

Ночное

По чёрточкам часов
Денёк своё отпрыгал,
Домашних сытых псов
Прошёл вечерний выгул.

Спит город за окном
Бесцветно и безгласно...
Гори оно огнём,
Всё, что огню подвластно!

Нет истины нигде
Единой, совокупной...
Тони оно в воде,
Всё, что воде доступно!

Вновь жизнь свою игру
Начнёт порой рассветной...
Развейся на ветру,
Всё, что покорно ветру!

Не стоишь и гроша
Ты, мыслящая особь!
И мечется душа,
Ища к спасенью способ.

Земное – отжито,
Душа от боли стонет
И мир казнит за то,
Что ею он не понят...

* * *

Не потому, что листья облетели,
Не потому, что близятся метели,
Не потому, что краткий хмурый день,
Отстартовав на пасмурном рассвете,
Подобно улетающей ракете
Теряет за ступенькою ступень, –

А потому, что, теплоты не зная,
Душа опустошённая, сквозная,
Как речка, затянувшаяся льдом,
Не моет, не поит, не орошает,
А лишь себя тревожно вопрошает:
– А что потом?

* * *

Смерть сразит ли меня наповал,
Изведёт ли недужной морокой, –
Но свой срок я земной отбывал
Не без страха и не без упрёка.

И высок я бывал или мал
Под времён неподатливой властью –
Но всё сущее воспринимал
Не без гнева и не без пристрастья.

Скажут над поминальной кутьёй,
Над бутылкой, седой от морозца:
– Не был рыцарем, не был судьёй
И не рвался к ним в оруженосцы.

Скажут:
– Внутренний музыки гул
Слыша, строчку со строчкой сосватал,
Но мечом никого не проткнул
И в тюрьму никого не упрятал.