Юрий Бялый, вице-президент международного общественного фонда "Экспериментальный творческий центр"
Несмотря на крайне сложную и противоречивую геополитическую и геоэкономическую ситуацию, в которой сейчас находится Таджикистан, позиции России в республике пока еще достаточно прочные. Это определяется как историческими обстоятельствами, так и многоаспектной системой проблем, для решения которых у республики нет ни собственных ресурсов, ни безусловных союзников и партнеров.
Во-первых, очень значительная часть населения республики испытывает острую ностальгию по временам СССР (когда проблемы безопасности, уровня жизни, психологического климата в обществе, социальной поддержки, образования и т.д. - решались в рамках единой страны несравненно лучше, чем их способен решать независимый Таджикистан). Этим населением, не искушенным в осознании собственных проблем России, наша страна по-прежнему воспринимается как благополучный преемник Советского союза. Такое восприятие устойчиво поддерживается почти миллионом таджикских "гастарбайтеров" (которые, работая в России, пусть даже на самых низкооплачиваемых работах, кормят на заработанные средства свои семьи), а также уже достаточно общественно влиятельным средним и мелким бизнесом, ведущим свои дела с российскими партнерами.
Во-вторых, и население, и существенная часть нынешних элит республики очень хорошо понимают решающую роль России в прекращении страшной гражданской войны, которая шла в республике в первые годы независимости, и высоко оценивают эту роль.
В-третьих, во всех стратах таджикского общества существует осознание того, что огромная часть современной промышленной, энергетической, социокультурной инфраструктуры республики, созданная в советское время, не может воспроизводиться и, тем более, развиваться (особенно это касается ряда недостроенных энергетических и промышленных объектов) без восстановления кооперационных связей и привлечения специалистов из России.
В-четвертых, даже в отдаленных от афганской границы регионах Таджикистана (включая Худжанд и прилегающие районы Ферганской долины) хорошо осознают крайне высокую связь собственного благополучия или неблагополучия с событиями, которые происходят за Пянджем, и зависимость собственного спокойствия от того относительного "спокойствия за Пянджем", которое сохраняется благодаря присутствию в регионе российского военного контингента.
Наконец, в-пятых, достаточно мощные и влиятельные группы таджикской элиты (включая даже часть нерадикальной исламской оппозиции) осознают долговременную роль России как гаранта невозобновления вооруженных форм политической борьбы, гибельных для страны.
Однако, при всех этих объективных предпосылках и обстоятельствах, нынешние позиции России в Таджикистане явно недостаточны для того, чтобы устойчиво и долговременно сохранять республику в сфере нашего плотного геоэкономического и геополитического влияния.
Эти позиции особенно недостаточны именно сейчас, после операции НАТО в Афганистане и войны американо-британской коалиции в Ираке.
Таджикские элитные группы достаточно ясно понимают риски существования своей республики между бушующим Афганистаном, наращивающим совокупную мощь и геополитические аппетиты Китаем и неафишируемым, но устойчивым иранским влиянием. А антиталибская операция, приведшая к присутствию в регионе вооруженных сил (и иных ресурсов воздействия) США и стран НАТО - лишь осложнила и "запутала" эту рисковую специфику. Причем сразу в нескольких аспектах.
Операция в Афганистане не случайно почти отсутствует в поле зрения американских СМИ. Она не достигла своих целей (если заявлены были ее действительные цели). По оценке одного из экспертов "сейчас бардак в Афганистане хуже того, который возник после вывода советских войск". Возник острейший вакуум власти, который заполняется все более независимыми в своих действиях группами полевых командиров. И для Таджикистана эта ситуация весьма неприятна и опасна.
В ходе антиталибской операции не были уничтожены ни наркоплантации, ни нарколаборатории, ни инфраструктура транспорта наркотиков. Послеталибская ситуация характеризуется резким наращиванием наркотранзита во всех направлениях, включая таджикское. С сопутствующими этому процессу пограничными инцидентами, прорывами вооруженных банд, сопровождающих наркокараваны, усилением экономической мощи и влияния собственно таджикских наркогрупп и ростом соответствующей преступности.
Появление в регионе мощных контингентов войск США крайне обеспокоило Пекин. И это выразилось как в наращивании всех компонент вооруженных сил Китая в западном и юго-западном Синцзяне, так и в увеличении косвенного (экономического, разведывательного и иного) давления китайского соседа на все постсоветские республики Центральной Азии, включая Таджикистан.
Иран, который не без оснований (он включен в "ось зла") считает себя одной из возможных следующих целей военной операции США, - также усиливает (прежде всего через свои терминалы и возможности в исламской оппозиции) косвенное давление на ситуацию в Таджикистане.
Наконец, некоторые обстоятельства визита Э.Рахмонова в Бельгию и Германию в конце марта говорят о том, что ключевые страны ЕС, в настоящее время вступившие в весьма острую конфронтацию с США в связи с операцией в Ираке (в том числе Франция, контролирующая "базу подскока" в Душанбе для действий НАТО в Афганистане), - могут начать в Таджикистане собственную крупную игру.
Если к этому добавить экономическую и политическую активность на Памире весьма тесно связанного с Великобританией "Фонда Ага-Хана", - становится ясно, что геополитическая ситуация вокруг Таджикистана именно в последнее время резко усложнилась.
Наконец, сейчас, особенно в контексте событий в Афганистане и Ираке, все еще недоопределена генеральная стратегическая концепция, которую США будут реализовать в регионе. Представляется, что в самих США идет весьма острая борьба за варианты этой стратегии.
Одним из них может быть "стратегия силы", когда Вашингтон обеспечивает себе в Центральной Азии военно-экономико-политическое доминирование. В этом случае США должны строить со странами Центральной Азии и другими влиятельными в регионе государствами устойчивые отношения, основанные на поддержке светских политических режимов, готовых признавать (и уже признающих, как И.Каримов) такое доминирование.
Однако основной пафос ряда последних официальных документов США (январская резолюция Конгресса, вышедший в начале апреля доклад Госдепа), адресованных республикам Центральной Азии, заключается в острой критике этих самых светских режимов за нарушения прав человека, и в требованиях обеспечить политическую свободу для оппозиции. А поскольку практически везде здесь (в Таджикистане и Узбекистане - в особенности) оппозиция несет с собой мощный и воинственный радикально-исламистский заряд, такую критику и такие требования трудно понимать иначе, чем фактические призывы к свержению светской власти.
И тогда приходится признать, что либо стратегические планировщики в США не понимают этих простых обстоятельств, либо давление по крайней мере части политических сил в Вашингтоне (возможно, оппозиции команде Буша) на республики Центральной Азии находится в русле другой стратегии. Стратегии "создания хаоса и управления хаосом". Что для Таджикистана, по понятным причинам свежей памяти о гражданской войне, является одной из самых страшных угроз. Сейчас, судя по развитию ситуации в Ираке, в США "на коне" сторонники "силовой" стратегии. Но это вовсе не означает, что угроза "стратегии хаоса" снята с повестки дня. Представляется, что подобная угроза имеет сверхвысокое значение и для других республик региона и, не в меньшей степени, для России. Хотя бы потому, что исламистский хаос на нашем юге - слишком явно адресует к известным идеям З.Бжезинского в духе "стратегии напряженности" и "горячего южного подбрюшья", и не может не распространиться на Северный Кавказ и Поволжье.
Но в то же время Россия, которая в последние годы последовательно сокращает в Таджикистане свое военное и экономическое (а значит, и политическое) присутствие - оказывается не слишком убедительным и надежным гарантом как региональной стабильности, так и, конкретно, государственной устойчивости Таджикистана. По мере снижения ее военного присутствия между заставами погранотрядов возникают все более широкие "дыры", сквозь которые идут наркотики и боевики. Ее экономическое присутствие очень низкое и явно недостаточное для, например, завершения тех важнейших инфраструктурных проектов (Рогунская и Сангтудинская ГЭС), которые могут, за счет продажи электроэнергии, обеспечить серьезную финансовую подпитку крайне слабой таджикской экономики.
И потому осторожность Э.Рахмонова, не желающего однозначно определяться с долговременными союзническими отношениями с какими-либо из перечисленных "внешних" сил, и подающего знаки внимания в разных направлениях, - вполне понятна и, в каком-то смысле, оправдана.
В описанных условиях ключевым фактором развития внутриполитической ситуации в Таджикистане является активность исламской оппозиции. Специфика момента здесь состоит в следующем.
В ситуации талибской (пуштунской) власти в Афганистане - связанная с Северным Альянсом внутритаджикская исламская оппозиция была политически малоактивна. Она не могла "воевать" с властью, поскольку от поддержки этой власти решающим образом зависело выживание союзников этой оппозиции за Пянджем. Но она, как хорошо известно, будучи на основе договора 1997 г. интегрирована во власть, сохранила мощные рычаги силового и экономического влияния. Включая собственные боевые отряды, "расписанные" по полевым командирам времен гражданской войны.
Сейчас же, когда крупные, связанные с исламскими силами в Таджикистане, группы Северного Альянса фактически стали властью в Афганистане, растет и активность внутритаджикской оппозиции. Здесь очень важным и опасным индикатором развития ситуации является постепенный переход в оппозицию к Э.Рахмонову ряда крупных фигур из правительства и парламента.
Кроме того, как уже было сказано, исламистская оппозиция получает в последнее время новую наркооружейную подпитку. И одновременно восстанавливает систему своих трансрегиональных связей (афганских, таджикистанских, узбекистанских, киргизстанских и др.). Меры, которые предпринимает И.Каримов по ужесточению пограничного режима с Таджикистаном (особенно в Ферганской долине) - в этом смысле вовсе не случайны. По ряду сообщений (что индикативно) французы уже опасаются, что в Таджикистане скоро снова будет война и хаос, и даже якобы планируют вывести на родину свой небольшой военный контингент.
В этих условиях инициатива "группы Рахмонова" по проведению конституционного референдума, где будет приниматься решение о возможности президента баллотироваться на второй семилетний срок, - может стать "спусковым крючком" для процесса политической дестабилизации. А в Таджикистане, что уже хорошо известно, от политической дестабилизации до гражданской войны дистанция очень маленькая.
Но если в крупную военно-политическую игру вступит таджикская исламская оппозиция - ситуация с обеспечением интересов России в республике сразу резко ухудшится. Хотя бы потому, что эта исламская оппозиция убеждена в решающей роли России в поддержке своего противника Рахмонова и, кроме того, давно и прочно связана, через своих афганские терминалы, с некоторыми исламскими группами, воюющими против России в Чечне.
И российские пограничники, и контингент 201-й МСД в настоящее время оказываются в достаточно невнятной ситуации по своим задачам и механизмам их реализации. Группе погранвойск нужно обеспечивать охрану границы. Однако ее ресурсов для исполнения этой роли и сегодня недостаточно, и они, к тому же, неуклонно сокращаются.
201-я дивизия лишена статуса миротворческой, и на ее основе планируется создавать российскую военную базу. Но при этом в Москве принимаются такие бюрократические решения по статусу военнослужащих данной дивизии, которые резко усложняют ее комплектование и поддержание высокого боевого качества личного состава.
Однако главная проблема состоит в том, что Россия до сих пор не выбрала собственную стратегию действий в Центральной Азии, и вместо стратегии использует в нелогичных комбинациях элементы взаимно противоречивых тактических схем.
В первые постсоветские годы в российской политической элите конкурировали в отношении данного региона две основные политические парадигмы.
Первая заключалась в том, что республики Центральной Азии являются "тяжелой обузой" для России, а потому нужно их всецело "отпустить на вольные хлеба" и полноценно выстраивать все экономические и военно-политические механизмы автономной собственно российской государственности (включая обустройство непроницаемых границ с недавними советскими республиками). В качестве варианта некоторые сторонники этой парадигмы говорили, что неспособные к самостоятельному существованию соседи очень скоро попросятся под "российское крыло", и вот тогда-то мы и возьмем их - на совершенно новых, жестких условиях - под свой военный, политический, экономический патронаж.
Вторая парадигма утверждала (и, на наш взгляд, совершенно справедливо), что геополитический, геоэкономический и военный вакуум в регионе после ухода России - неизбежно заполнят другие. И что поэтому, даже уходя, нужно остаться, - в таком объеме, чтобы исключить образование подобного вакуума. Последующие события (прежде всего осознание невозможности быстрой реализации непрозрачной и устойчивой в военном смысле границы России и активность регионального ислама) почти не оставляли выбора - остаться все же приходилось. Однако, поскольку ресурсов на то, чтобы остаться полноценно, не было (да и понимания - зачем остаемся, кроме элементарной самозащиты от исходящих из региона угроз - тоже), Россия осталась в регионе в некоем минимальном политическом и военном формате. Не заполняющем упомянутого вакуума, а скорее имитирующем его заполнение. А любая длительная имитация - обязательно приводит к вырождению, искажению, деградации имитационных механизмов. Что, заметим, уже давно постепенно происходит в Таджикистане с российскими пограничниками и военными.
Операция в Афганистане и ее промежуточные результаты, не снизившие, а скорее повысившие всю систему региональных военных рисков и нестабильностей, - привели к ряду форсажных действий России в регионе (активизация ШОС, усилия по развертыванию инфраструктуры ДКБ, изменения формата и темпов создания ЕврАзЭС). Эти действия, а также резкое повышение активности российской региональной политики в преддверии и после начала войны в Ираке - уже вызвали в Центральной Азии, с одной стороны, определенные надежды на преимущества от "возвращения России" и, с другой стороны, не менее определенные опасения оказаться "площадкой конфликта" для больших держав. Особенно серьезная компонента этих опасений, по ряду сообщений, связана с резкими лавированиями российской политики от "стратегического союзничества с США" к вполне откровенному антиамериканизму. А потому сейчас, в атмосфере этих сложно переплетающихся надежд и опасений, единственная возможность укрепления российских позиций в регионе (и в том числе и прежде всего в Таджикистане) - предъявление достаточно ясной и последовательной стратегии. Разумеется, создать такую стратегию невозможно без диалога с ключевыми мировыми силами, и прежде всего с США и Китаем. Представляется, что в ближайшем будущем во внешней политике США все же будет доминировать "концепция силы", а не концепция "управления хаосом" (в духе второй концепции успешное для Вашингтона развитие послеиракской ситуации просто маловероятно).
А в рамках "концепции силы" Россия и США, видимо, могут найти в Центральной Азии хотя бы минимальные сферы общих (пересекающихся) интересов. Прежде всего интересов военно-политических (сдерживание радикального ислама). Но, не исключено, и интересов экономических (например, совместное развитие гидроэнергетических проектов на основе американских инвестиций и российских технологий и специалистов, а также возможные проекты в сфере освоения новых месторождений различного сырья). Но и Китай, при определенных условиях, - не исключено, может отчасти вписаться в российско-американские "соглашения интересов" (в качестве возможных предметов диалога можно указать, опять-таки, сдерживание радикального ислама, который является серьезным фактором беспокойства Китая в Синцзяне, плюс заинтересованность Пекина в американских инвестициях и технологиях). Конечно, эти возможности "соглашений интересов" весьма проблематичные и пока что чисто гипотетические. Однако одновременно совершенно ясно, что Россия, с ее нынешним экономическим и силовым потенциалом, в конфронтационную игру с США и Китаем в регионе играть не в силах. И потому просто вынуждена договариваться. Причем договариваться, исходя из рассмотренной ситуации, не только с данными, ключевыми на сегодняшний день, региональными игроками, но и со всеми другими заинтересованными субъектами и силами региональной и мировой политики.
Это означает, что концепция действий России в регионе требует очень серьезной и ответственной стратегической - политической, экономической, социокультурной, демографической и т.д. - проработки. Проработки, выходящей и по постановке вопросов, и по содержанию решений, - далеко за рамки региональных проблем. Только такая проработка может прояснить, какие именно военные контингенты должна иметь Россия, в каких точках и зонах региона, и какие перед этими контингентами следует ставить политические и военные задачи.
"Kreml.org", 24 апреля 2003 г.
[оригинал статьи]
