* * *
С утра я тебя дожидался вчера,
Они догадались, что ты не придёшь,
Ты помнишь, какая погода была?
Как в праздник! И я выходил без пальто.
Сегодня пришла, и устроили нам
Какой-то особенно пасмурный день,
И дождь, и особенно поздний час,
И капли бегут по холодным ветвям.
Ни словом унять, ни платком утереть...
2 января 1941
Из цикла "Памяти Марины Цветаевой"
Я слышу, я не сплю, зовёшь меня, Марина,
Поёшь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина,
Как трубы ангелов над городом поют,
И только горечью своей неисцелимой
Наш хлеб отравленный возьмёшь на Страшный суд.
Как брали прах родной у стен Иерусалима
Изгнанники, когда псалмы слагал Давид
И враг шатры свои раскинул на Сионе.
А у меня в ушах твой смертный зов стоит,
За чёрным облаком твоё крыло горит
Огнём пророческим на диком небосклоне.
Из цикла "Чистопольская тетрадь"
I
Льнут к Господнему порогу
Белоснежные крыле,
Чуть воздушную тревогу
Объявляют на земле.
И когда душа стенает
И дрожит людская плоть,
В смертный город посылает
Соглядатая Господь.
И летит сквозь мрак проклятый,
Сквозь лазурные лучи
Невидимый соглядатай,
Богом посланный в ночи.
Не боится Божье диво
Ни осады, ни пальбы,
Ни безумной, красногривой
Человеческой судьбы.
Ангел видит нас, бездольных,
До утра сошедших в ад,
И в убежищах подпольных
Очи ангела горят.
Не дойдут мольбы до Бога,
Сердце ангела – алмаз.
Продолжается тревога,
И Господь не слышит нас.
Рассекает воздух душный,
Не находит горних роз
И не хочет равнодушный
Божий ангел наших слёз.
Мы Господних роз не крали
И в небесные врата
Из зениток не стреляли.
Мы – тщета и нищета –
Только тем и виноваты,
Что сошли в подпольный ад.
А быть может, он, крылатый,
Перед нами виноват?
25 октября 1941
VI
Смерть на всё накладывает лапу.
Страшно мне на Чистополь взглянуть.
Арестантов гонят по этапу.
Жгучим снегом заметает путь.
Дымом горьким ты глаза мне застишь,
Дикой стужей веешь за спиной
И в слезах распахиваешь настежь
Двери Богом проклятой пивной.
На окошках теплятся коптилки
Мутные, блаженные твои.
Что же на больничные носилки
Сын твой не ложится в забытьи?
В смертный час напомнишь ли о самой
Светлой доле – и летишь опять,
И о чём всю ночь поёшь за Камой,
Что конвойным хочешь рассказать?
18 ноября 1941
VII
Нестерпимо во гневе караешь, Господь,
Стыну я под дыханьем твоим,
Ты людскую мою беззащитную плоть
Рассекаешь мечом ледяным.
Вьюжный ангел мне молотом пальцы дробит
На закате Судного дня
И целует в глаза, и в уши трубит,
И снегами заносит меня.
Я дышать не могу под твоей стопой,
Я вином твоим пыточным пьян.
Кто я, Господи Боже мой, пред тобой?
Себастьян, твой слуга Себастьян.
18 ноября 1941
* * *
Тянет железом, картофельной гнилью,
Лагерной пылью и солью камсы.
Где твоё имечко, где твои крылья?
Вий над Россией топорщит усы.
Кто ты теперь? Ни креста, ни помина,
Хлюпает плот на глубокой реке,
Чёрное небо и мятая глина
Непропечённой лепёшки в руке.
Он говорит: подымите мне веки! –
Слободы метит железным перстом,
Ржавую землю и ольхи-калеки
Метит и морит великим постом.
Он говорит: подымите мне веки! –
Как не поднять, пропадёшь ни за грош.
– Дырбала – арбала – дырбала – арбала, –
Что он бормочет ещё, не поймёшь.
Заживо вяжет узлом сухожилья,
Режется в карты с таёжной цингой,
Стужей проносится по чернобылью,
Свалит в овраг, и прощай, дорогой.
1946–1956
* * *
Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала как флейта звучать.
Я ловил соответствия звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зелёных ладов проходя, как комета,
Я-то знал, что любая росинка – слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного ока,
В каждой радуге яркострекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.
Я любил свой мучительный труд, эту кладку
Слов, скреплённых их собственным светом, загадку
Смутных чувств и простую разгадку ума,
В слове правда мне виделась правда сама,
Был язык мой правдив, как спектральный анализ,
А слова у меня под ногами валялись.
И ещё я скажу: собеседник мой прав,
В четверть шума я слышал, в полсвета я видел,
Но зато не унизил ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студёной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звёзды падали мне на рукав.
1956
* * *
Я долго добивался,
Чтоб из стихов своих
Я сам не порывался
Уйти, как лишний стих.
Где свистуны свистели
И щёлкал щелкопёр,
Я сам своё веселье
Отправил под топор.
Быть может, идиотство
Сполна платить судьбой
За паспортное сходство
Строки с самим собой.
А всё-таки уставлю
Свои глаза на вас,
Себя в живых оставлю
Навек или на час.
Оставлю в каждом звуке
И в каждой запятой
Натруженные руки
И трезвый опыт свой.
Вот почему без страха
Смотрю себе вперёд,
Хоть рифма, точно плаха,
Меня сама берёт.
1958
Предупреждение
Ещё в скорлупе мы висим на хвощах,
Мы – ранняя проба природы,
У нас ещё кровь не красна, и в хрящах
Шумят силурийские воды,
Ещё мы в пещере костра не зажгли
И мамонтов не рисовали,
Ни белого неба, ни чёрной земли
Богами ещё не назвали.
А мы уже в горле у мира стоим
И бомбою мстим водородной
Ещё не рождённым потомкам своим
За собственный грех первородный.
Ну что ж, флорентийские башни смахнём,
Развеем число Галилея
И Моцарта флейту продуем огнём,
От первого тлена хмелея.
Нам снится немая, как камень, земля
И небо, нагое без птицы,
И море без рыбы и без корабля,
Сухие, пустые глазницы.
1960
