Горнее достоинство икон

Мотив борьбы тьмы со светом был не просто символом для людей, переживших революцию и Вторую мировую войну, он был реальностью их жизни. Русские эмигранты, оказавшиеся во Франции в 20-х годах XX века, тоже хлебнули тьмы полной мерою, и если бы не свет Церкви, который они несли с собой, многие из них захлебнулись бы тьмою. Поэтому не удивительно, что инок Григорий Круг и отец Александр Шмеман – два русских эмигранта, оказавшихся в Париже почти одновременно, в полном смысле слова соотечественники, с корнями в Санкт-Петербурге и в Таллине, посвятившие себя Свету (один, иконописец, – в "Образе", другой, богослов, – в "Слове"), чувствовали глубинно эту неутихающую борьбу.

Позже, будучи уже протопресвитером и ректором богословской академии в Америке, отец Александр Шмеман любил рассказывать студентам притчу, в которой он использовал ту же символику, сравнивая современную церковь с древним и прекрасным дворцом, полным сокровищ, а священника – с хранителем этого дворца и экскурсоводом, который вынужден показывать гостям свои сокровища в темноте, потому что гости приехали с опозданием. Электричества во дворце нет, а у хранителя в распоряжении есть только ручной фонарик. И хотя он знает и любит каждый уголок этого дворца, он не в состоянии показать им всё полностью, потому что свет фонарика выхватывает из темноты только отдельные детали. Туристы, которые покидают дворец в тот же день, уезжают разочарованными и не затронутыми его красотами. Те же, кто остался надолго, при дневном свете и с помощью экскурсовода могут увидеть и понять всю необычайную красоту этого места.

Развивая его метафору, мы можем сказать, что и икону как деталь прекрасного дворца-Церкви очень трудно понять, бросив на неё случайный взгляд, выхватив её из контекста церковной жизни. Если и удастся усмотреть особую, уникальную красоту, древние традиции, то в сознании она останется не более чем иллюстрацией к Священному Писанию. Полноту своего присутствия в мире икона раскрывает нам только в полноте самой Церкви. Линией и цветом икона постоянно зовёт нас коснуться этой полноты. Можно сказать, что все иконы – фрагменты, детали единого необъятного Царства Божия. И каждая икона – окошко в это пространство, наполненное светом. Сквозь все века и культуры, эпохи и страны, сквозь тематические и стилистические различия мы узнаём иконы по их принадлежности к одному целому.

Давайте же останемся погостить в нашем прекрасном "дворце" и посвятим немного времени более подробной экскурсии: при лучах дневного света рассмотрим внимательно несколько сокровищ, вышедших из-под кисти инока-иконописца Григория Круга. Рассмотрим его иконы, которые, по словам архимандрита Сергия Шевича, о. Григорий никогда не списывал (не копировал), но обретал их в своём сердце.

Вначале – о самом иконописце. Георгий Иванович Круг (будущий инок Григорий) родился в Петербурге в 1909 году в "смешанной" семье – отец швед (лютеранин), мать русская (православная). В 20-е годы вместе с семьёй уехал в Эстонию, в 30-е эмигрировал во Францию. Учился в школах прикладного искусства в Таллине и Тарту, а потом в Академии художеств в Париже. Трудное духовное становление проходил под опекой архимандрита Сергия Шевича, а мастерство иконописца осваивал под руководством П. А. Фёдорова. Принял постриг тридцати девяти лет. Большую часть жизни провёл в строгом монашеском подвиге, посте и нестяжании, попросту говоря, в нищете, в маленьком Свято-Духовском скиту под Парижем, где и похоронен. Оставил после себя значительное иконописное наследие, но, к сожалению, в большинстве своём недолговечное. Живописные материалы, которыми он пользовался, не соответствовали его творческой духовной свободе, и теперь многие иконы и фрески не выдерживают испытания временем и разрушаются. Говорят, что у него были свои маленькие причуды, которые мы теперь воспринимаем не как погрешности, а скорее как знаки отличия одарённой души. Жизнь его ещё ждёт своего исследователя, но его иконописные сокровища говорят сами за себя.

Первое, на что нужно обратить внимание, разглядывая иконы, – это необычная перспектива построения иконного пространства по сравнению с реалистической живописью. Перспектива бывает "прямая" (в живописи) и "обратная" (в иконописи). Обе перспективы существуют в нашем живом зрительном опыте, где мы различаем два вида пространства: одно – наполненное вещами, от нас отдалёнными, и другое – непосредственно вокруг нас. Прямая перспектива передаёт отдалённое пространство. При обратной перспективе мы ощущаем изображённые объекты как находящиеся в непосредственной близости к нам. Другими словами, при прямой перспективе все композиционные линии живописного изображения упираются в тупиковую точку на горизонте. Такое пространство как бы говорит нам: если ты не букашка, то тебе тут места нет. При обратной перспективе икона как бы распахивает своё пространство перед нами, расширяясь вглубь и делая нас исходом композиционных линий. Теперь нам открывается окно в вечность, и она разворачивает перед нами своё пространство, как цветок, одновременно приближаясь к нашим глазам. Добро пожаловать в Царство Божье!

Конечно, реальность, которую разворачивает перед нами икона, радикально отлична от той, в которой мы живём. Наше "нормальное" видение мира эгоцентрично, мы видим предметы вокруг нас в зависимости от их физической удалённости от нас. Стоя рядом с высотным домом, мы чувствуем себя подавленными его величиной, но если мы отодвинем этот дом на линию горизонта, то он превратится для нас в пылинку. Поэтому мы привыкли, что незначительные по смыслу вещи, которые нас окружают, кажутся нам большими, а необъятные по величине звёзды и дальние галактики – крошечными искорками. Иконная перспектива восстанавливает для нас истинное видение мира, показывая необъятность Самого Бога.

С древних времён процесс иконописи называют "светописью". Это удивительно ярко видно на иконах о. Григория Круга. Сама материя его икон – не столько дерево и краска, сколько свет, пронизывающий всё изображаемое. Так солнечные лучи, струящиеся из окна, наполняют тёмную комнату. Этот свет – символ славы Божьей.

Иконы о. Григория написаны не для неведомых надмирных жителей, а для вполне конкретных людей. Поэтому их неизменное богословское содержание и каноническая форма обогащаются чертами, прямо связанными с восприятием тех, для кого эти иконы были предназначены. Например, икона Спасителя, которая здесь приведена, была написана для сирот. После Второй мировой войны в Монжероне, предместье Парижа, был создан небольшой приют для русских детей, при котором построили православную церковь, а расписал её о. Григорий. Посреди разрушений, нищеты и безмерной несправедливости эти дети потеряли не только родителей, не только тех, кто заботился бы об их физическом выживании, но главное – тех, кто научил бы их бескорыстной любви и добру. Иконы в приютской церкви, и в особенности эта икона Спасителя, восполняли недостающее, уча детей пути Христовой любви, животворящей, спасающей и всё понимающей. Господь на этой иконе излучает удивительный свет, тёплый и радостный. Он не судит, не отталкивает. Напротив, Он готов обнять нас. Его присутствие настолько близко, что мы можем прижаться к Его плечу и принять в себя Его тепло и жизнь.

Всё в этой иконе просто, торжественно и полно "горнего достоинства": крещатый нимб вокруг головы Спасителя, на котором мы читаем греческие буквы, обозначающие Священное имя Божье – "Сущий"; нашивка на плече хитона, символизирующая власть, данную Богом Отцом Своему Единородному Сыну; даже цвет одежд, являющий истину Богочеловечества Христа – истинного Бога и истинного Человека: верхняя одежда – небесной, божественной голубизны, а нижняя насыщена земными, тревожными тонами. Правой рукой Спаситель даёт благословение мира, а в левой держит закрытую книгу Евангелия. Мы можем только догадываться, почему иконописец оставил Евангелие на этой иконе закрытым. Может быть, потому, что в приюте было много маленьких детей, не умеющих читать, а может быть, потому, что в то время для них было важно не столько следовать конкретным словам учения Христова, сколько быть просто утешенными Его любовью.

Вторая, парная к Спасителю икона Божьей Матери из той же церкви доносила до детей-сирот воспоминание и ласку материнской любви и, может быть, отвечала на не высказанные детьми вопросы о смысле их переживаний, о причине и значении творения всего мира, о его искуплении, об истине спасения и вечной жизни Царства Божия. Каждая линия, каждый цвет здесь тоже насыщены своим глубинным смыслом. Например, наружное одеяние Приснодевы – одежда замужней женщины – символ бремени закона, которое она взяла на себя, чтобы принести его к Богу для спасения. А одежда под наружным одеянием, включая покрывало для волос, символизирует "внутреннего человека", образ и подобие Божие, и потому светится небесной голубизной Божественного света.

Почему же иконы, подобные этой, называются "Умиление", или "Гликофилусса", что по-гречески буквально означает "сладкий поцелуй"? И кто кого целует? Ведь Божья Матерь не смотрит на Своего Сына, Которого мы видим в образе не младенца, а скорее отрока. Это Он, в одежде, пронизанной лучами золотого света Господней Славы, целует Свою Мать, отдавая Ей в порыве жертвенной любви всего Себя. И в ответ на Его любовь она тоже приносит Богу не только Себя, но и всё творение, и детей-сирот, смотрящих на Её лик в Монжеронской церкви, и их погибших матерей и отцов, и нас теперешних, поворачивая вспять весь мир, грехом откатившийся от своего Творца. Вот почему так глубоко и таинственно передано о. Григорием на этой иконе единство Богородицы и Её Божественного Сына, вот почему Их единство не замкнуто друг на друге, но открыто для всех. Она прикровенно и внимательно смотрит и на нас тоже, мягко приглашая войти в таинство Христовой Церкви. Даже жест Её левой руки, держащей Спасителя, напоминает евхаристическую чашу со Святыми Дарами.

Теперь детский дом в Монжероне закрыт. Дети, для которых эти иконы о. Григорий "обрёл в своём сердце" и написал, давно уже выросли и ушли в мир своими путями. Но и в наше время, по-своему сложное и немилостивое, эти иконы продолжают доносить до нас особое, безмолвное послание Божьей любви, сострадания и утешения.

Заручившись словами Спасителя: "В доме Отца Моего обителей много", – продолжим нашу экскурсию по прекрасному "дворцу" и задержимся ненадолго в "обители", которую о. Григорий наполнил своими "сокровищами", где он жил, работал и умер, – в Свято-Духовском православном скиту в Мениль-Сен-Дени. Монастырь был построен в 30-х годах руками верующих, в основном женщин-прихожанок, которые приезжали на поезде из Парижа каждое воскресенье. Простые грубые стены из песчаника, не отделанные ни внутри, ни снаружи, яркий синий куполок, как кусочек неба, присевший на склон оврага, небольшая крещальня, построенная в память 1000-летия крещения Руси, – весь монастырёк выглядит как маленькое чудо "не от мира сего". Внутри церкви уютно, полусветло от пары горящих свечей и несколько необычно, как в пещере, от неровности каменных стен.

Проходя через северный придел, мы вдруг замечаем на стене, над проёмом двери, движение света, всплеск красок, шелест крыл. Огненный Архангел Михаил глядит на нас, безмолвных и потрясённых. Выражение его лика легко, торжественно и ненавязчиво – хотите смотрите, хотите нет. Правая сторона ангельского лика как будто уже грустит, зная, что скоро мы отвернёмся и пройдём мимо, а левая – радуется и торжествует, провозглашая Славу Господню. Он – только гонец, только вестник, бесплотный свидетель Страстей и Воскресения Христовых и будущего воскресения всего мира. В этой фреске о. Григорию удалось с такой потрясающей силой явить природу ангела, что даже ошибка, которую он сделал в анатомии, изобразив обе руки ангела правыми, оказывается не небрежностью, а необходимой деталью, подчёркивающей ангельскую бестелесность. Правые у него обе руки или левые, какая разница, если он явился нам только на миг, как всполох света, как огненная игра отражений горящих свечей на грубых камнях, и скоро исчезнет?!

После знаменитого иконописца Феофана Грека осталась легенда, что, когда он расписывал церкви, множество людей приходило посмотреть на процесс его работы как на чудо. Он вставал перед пустой стеной, брал кисть, и через несколько мгновений, как от прикосновения волшебной палочки, на глазах у всех рождалась фреска. После о. Григория Круга остались рассказы его друзей, для которых его иконописная работа тоже была чудом, но не потому, что они видели, как он работал, а потому, что они никогда не видели его работающим. Говорят, что только его духовный отец, архимандрит Сергий, бывал свидетелем рождения его икон. Таинство таланта всегда остаётся таинством, происходит ли оно при свидетелях или нет, потому что сила Святого Духа являет себя, где и как хочет, и тогда преображает пустые грубые стены в сияние Божественного присутствия.

Если пройти по церкви скита дальше, в малый придел, и заглянуть через приоткрытые врата в алтарь, то на горнем месте мы можем увидеть этот образ Божественного присутствия, как бы взламывающего камень стен нашего падшего мира и восстающего во славе для всеобщего спасения. Эта фреска о. Григория, как эпицентр могучего урагана, сгустила в себе иконографию образа "Сошествия Христа во ад" до трёх основных фигур – Спасителя, Адама и Евы и разметала как незначительные, все остальные детали, традиционно присущие этой иконе. На ней нет чёрной бездны преисподней с замками, ключами и обломками врат, которые преграждали мёртвым путь к воскресению, не видно сонма пророков, праотцев и ангелов, нет больших гор – остался только космический смысл победы Христовой над смертью.

Прочитав заметки самого о. Григория, в которых он подробно описывает икону "Сошествие во ад" XII века, и сравнив их с его фреской, мы увидим, что осмысление этой иконы привело его к "обретению её в сердце" в несколько другом виде. Как будто иконописец пережил изображённое событие в своей душе и выразил в своей работе развитие той же темы. Вот как он видит старинную икону: "Всё в Спасителе исполнено стремительного движения. Край одежды развевается и приподнят ветром, знаменуя молниеносность сошествия Спасителя во ад. ...Спаситель Своей рукой крепко обхватывает руку Адама и с силой вырывает его, совершенно обессиленного, из смертного сна". И вот мы видим "обретённый" иконописцем образ как бы в следующий временной момент: уже нет стремительных движений, от них остались только всполохи на одеждах; теперь – глубокая тишина всех фигур; внутренняя сосредоточенность Спасителя; Его мягкое, медленное, бережное движение, поднимающее мужчину и женщину с колен и буквально восстанавливающее к жизни. Мы как будто слышим Его слова: "Се творю всё новое..."

Замечательно выражение лиц и фигур Адама и Евы, полных ответного доверия и поглощённого внимания к своему Спасителю. Они уже восстановлены в своём человеческом союзе как "в единой плоти", Христу не надо касаться руки Евы, чтобы поднять её. Для них это момент исполнения их личной любви, веры и чаяний. Для нас – событие космического масштаба, когда весь мир возобновляется, когда всё, что было мертво – звёзды, галактики, земля, вода, воздух, вся материя, – возвращается к вечной жизни. Стоя перед фреской о. Григория и приобщаясь к его видению, мы можем заключить вместе с ним, его словами, что в образе "Сошествия Христа во ад" мы свидетельствуем "полное бессилие смерти и возникающее внутреннее нерасторжимое тяготение человека к Богу".

...Наша экскурсия по прекрасному "дворцу" подходит к концу. Мы многое осмотрели, многое приняли в душу, но ещё больше не успели. Осталось на прощание поклониться скромной могиле замечательного иконописца с благодарностью за радостную и светлую мудрость, которой он поделился с нами в своих работах, и – в путь! Перед нами лежат другие великие обители Отчего Дома и другие сокровища, и Хозяин всего стоит на пороге – Он провожает и приветствует нас... †