Великий князь Константин Романов: "Для духа смерти нет"

В советской империи фамилия Романовых стала нарицательным синонимом самодержавия. Без различия династических имён. Имя Великого князя императорской крови Константина Константиновича Романова кто забыл, а кто вовсе не знал. Всего пятьдесят семь лет было отпущено ему на земле. Но сколько деяний вместил он в свою жизнь!

"Рождением к величью я призван"

Статус рождения: внук императора Николая Первого, сын генерал-адмирала Русского императорского флота Великого князя Константина Николаевича, племянник Александра Второго – обязывал к пониманию долга как жертвенного служения России.

Я баловень судьбы... Уж с колыбели
Богатство, почести, высокий сан
К возвышенной меня манили цели –
Рождением к величью я призван.

Величие было не в парадных регалиях. По традиции – от отца и сын должен быть морским офицером. Двадцатилетним юношей он уже участвовал в одной из морских баталий русско-турецкой войны. Под его командованием была взорвана канонерская лодка. Адмирал Дубасов, вручая Георгиевский крест, упрекнул, что молодой командир "недостаточно далеко отошёл от места взрыва и рисковал попасть в бурун тонувшего судна". А командира, оказывается, остановила величественная картина взрыва.

Далее в послужном списке – лейб-гвардии Измайловский, затем Преображенский полк. Лермонтовское "слуга царю, отец солдатам" – словно о нём написано. Никаких сословных перегородок. Чувство, какое испытывает человек внутри доброй, доверительной семьи.

Константин Константинович был военным, но не казарменным человеком. Ратную службу сочетал с духовным и эстетическим просветительством. Иначе не мог, ибо сам был на редкость гармоничной личностью. "Измайловские досуги" – явление в русской армии небывалое. Собирались офицеры, беседовали о новинках русской литературы. Иногда по приглашению Великого князя приходил прославленный поэт Аполлон Майков. Люди в погонах внимали его чарующей простоты стихам.

Теперь, когда уже знаешь трагические вехи судеб Константина Константиновича, его жены Елизаветы Маврикиевны, восьмерых их детей, кажется, что поэзия К. Р. (литературный псевдоним Великого князя) исполнена пророческих предчувствий. "Умер бедняга! В больнице военной..." Это ведь и о будущем сына Романовых – воине Олеге, смертельно раненном в самом начале Первой мировой войны во время кавалерийской атаки. Он умер в госпитале в Вильно и, как новобранец из стихотворения отца, был "стройный и рослый такой, / С еле заметным пушком над губами, / С честным открытым лицом". Княжна Вера, младшая дочь Константина Константиновича, написала: "Смерть брата Олега была тягчайшим ударом для отца, ибо он из всех нас духовно был ближе других, разделяя полностью его литературные и умственные интересы".

Задолго до этих тяжких дней, совсем молодым, двадцатидвухлетним, Константин Романов запишет в дневнике: "Я желал бы принять мученическую смерть, но далеко мне до этого, не такую я жизнь веду, во мне не довольно "целомудренны мечты", как сказал Языков". Хотя вёл жизнь, достойную истинного христианина. Но глубокая вера требовала чистоты каждого помысла. За год до женитьбы просил императора Александра Третьего разрешить ему принять монашество. Cкорее всего, ушёл бы в Оптину пустынь. Государь не благословил. Однако в духовном поле Оптиной Великий князь окормлялся многие годы. Прикровенными остались его беседы со старцем Амвросием в его "хибарке", с отцом Анатолием (Зерцаловым). В монастырь раб Божий Константин прибывал не с сановным визитом, но как смиренный паломник.

Первый год двадцатого века был "оптинским" для всей великокняжеской семьи. Летом К. Р. нанял усадебный дом с парком в деревне Прыски по дороге между Шамордином и Оптиной пустынью. К. Р. хотел, чтобы его дети видели не только дворцы и дворцовые парки, но и русскую деревню, дорогую сердцу К. Р. русскую природу и чтобы не один раз побывали в монастыре.

В той, юношеских времён, фразе: "Я желал бы принять мученическую смерть" – уже тогда – готовность к нечеловеческим испытаниям. Уже тогда – заранее – будущий отец нёс крест ещё не рождённых своих сыновей, которым уготовано было "сошествие во ад" Алапаевской шахты. Он узнает об этом не на земле – увидит ОТТУДА, с того света. А на земле – душа его тоскует, словно он уже идёт в страшной процессии, под удары прикладов и чёрную брань несёт крест, их крест, троих своих мальчиков.

Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи,
Творя молитву дни и ночи,
Чтобы помиловал Господь.

Сыновья Великого князя – не только кровные его: Иоанн, Константин, Игорь, Олег, разделившие участь России, это и сверстники их – молодое поколение начала трагического ХХ века. Константин Романов был по долгу службы ответственен за воспитание военной молодёжи. Главный начальник военно-учебных заведений, а позже – их инспектор, Великий князь понимал: страна на пороге потрясений. Достойно выстоять в них, не потерять человеческий облик поможет только опора на Бога.

Младшая дочь Константина Константиновича княжна Вера удержала в памяти очень важные принципы в поведении отца. "Часто посещая корпуса и военные училища, мой отец с особым вниманием присматривался к поведению кадетов и юнкеров во время церковных служб. Он отмечал, что в церкви они стоят хорошо и благопристойно, но с горечью замечал, что только редкие из них молятся. "Вот вы ежедневно моетесь и заботитесь о своей внешней опрятности, – говорил он собравшимся вокруг него кадетам, – тем более вы должны заботиться о чистоте вашей души: ежедневно читайте Евангелие и благоговейно проникайтесь его чтением"".

И о них, детях России, писал К. Р. в своей пронзительной пророческой поэме "Севастиан-мученик", написанной в 1887 г., когда поэту было всего двадцать девять лет. Поэма-реквием, поэма-акафист, посвящённая святому мученику Севастиану, стала напутствием в жизни и в смерти сыновьям поэта-провидца: святым мученикам Иоанну, Константину, Игорю, племяннику Владимиру Палею. От их имени, как бы их устами, завершает скорбные строфы поэт.

О, Господь, простивший иудеям,
На кресте их злобою распят,
Отпусти, прости моим злодеям:
И они не знают, что творят.

Пусть Христовой веры семенами
В глубине поляжем мы земли,
Чтоб побеги веры той с годами
Мощным деревом взошли.

Его пушкиниана

Четверть века, с 1889 по 1915 год, Великий князь Константин Романов был президентом Императорской Академии наук. Главное детище его президентских трудов – проект создания Пушкинского Дома в Санкт-Петербурге – "для хранения рукописей и всего относящегося к Пушкину и писателям, появившимся после него". Решение такого масштаба было по плечу именно ему, Константину Романову, в ком государственное мышление сочеталось с образованностью и отвечало его религиозным и творческим устремлениям.

Он был одарён по-библейски щедро и гармонично. Княжна Вера в очерке "Мой отец" писала о нём как об актёре, музыканте, композиторе. Он играл на сценах домашних театров: Императорского Эрмитажного, царскосельского "Китайского" и в "Измайловском досуге". Он исполнял роль Иосифа Аримафейского в пьесе собственного сочинения "Царь Иудейский" – о страданиях и искупительной смерти Христа. "Огневи причащаюся, трава сый". Константин Романов дерзнул приблизиться к Божественному огневи Христа. Политический барометр страны клонился "к буре". Уже погромыхивал грозовой фронт. Ещё в 1906-м в дневнике появилась краткая запись: "Среди преображенцев – бунт... Какой ужас! Я плакал слезами стыда и глубокого горя". Толпе, замахнувшейся на Бога, царя и Отечество, надо было напомнить евангельские события, противопоставить Божественное смирение воплю "К топору зовите Русь!".

Через все проявления его сокровенной жизни пройдёт и высветит все деяния, все странствия по миру, все замыслы культурного процветания отечества, все уютные уголки детских комнат – светлый луч: Александр Сергеевич Пушкин.

В 1899 г. Россия праздновала столетие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Академией наук был объявлен конкурс на сочинение кантаты, посвящённой этому событию. Соискатели представили около сорока произведений. В запечатанных конвертах, приложенных к кантатам, значилось имя автора, пока тайное. Особая комиссия выделила одно, наиболее понравившееся. Его девиз: "Душа поэта встрепенётся, / Как пробудившийся орёл". Вскрыли приложенный конверт. В нём оказались инициалы Великого князя – К. Р. Композитор А. Глазунов переложил кантату на музыку. Своеобразный гимн Пушкину был исполнен на торжественном чрезвычайном заседании Академии в день чествования столетия со дня рождения великого поэта.

В тот же день состоялось ещё одно знаковое событие: высочайший указ учреждал при Академии наук "разряд изящной словесности" – в память о том, что и А. С. Пушкин входил в своё время в состав Академии наук, учреждённой ещё Екатериной Великой. Это позволило на следующий год устроить первые выборы "пушкинских академиков". К. Р. оказался среди девяти самых почитаемых имён. Рядом с Л. Толстым, А. Кони, Вл. Соловьёвым, А. Чеховым, В. Короленко...

При всех житейских и интеллектуальных перегрузках и невзирая на слабое здоровье, К. Р. находит время неукоснительно вести дневник. Оставляет наказ, чтобы его опубликовали через девяносто лет. Опубликовали – не полностью – через восемьдесят три. Желание предать гласности свод "сердца горестных замет" – не от тщеславия, которого вовсе не было в натуре князя. Ему важно было запечатлеть всякую мелочь, особенно если она касалась Пушкина.

8 февраля 1900 г. записано: "Существует 87-летняя старушка Александра Ивановна Козлова, дочь поэта-слепца. Вчера я получил от неё следующее письмо: "Позвольте просить Вас взять под Ваше покровительство прилагаемое стихотворение Пушкина – автограф, полученный моим отцом, слепцом-поэтом Козловым в ответ на посланную им Пушкину свою первую поэму "Чернец". Я радуюсь вручить именно вам этот драгоценный листок, в котором священная для меня память моего отца соприкоснулась с именем Пушкина. Я совершенно одинока, стара и слаба, но я живо помню встречи с В. Высочеством у графини Блудовой и у Якова Грота...""

"Автограф Пушкина, – комментирует К. Р., – на четверти листа, в правом верхнем углу которого стоит цифра 1.

И. И. Козлову.
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений..."

К. Р. атрибутирует письмо как документ, которому предстоит жить в архивах Пушкинского Дома и войти в "культурный оборот".

К нескончаемому мозаичному панно "Пушкин" президент Академии подбирает недостающую "смальту", драгоценные частицы, и картина, которой не суждено быть завершённой, обретает бОльшую полноту. В ноябре 1910 г. "намыта" ещё одна золотая крупица. В дневнике появляется запись: "Морской врач Бартенсон, служивший 20 лет назад в Измайловском полку, прислал мне для передачи Академии наук подаренное ему дочерью Пушкина графиней Меренберг письмо её отца (Пушкина) к его невесте Н. Н. Гончаровой, написанное на обороте письма к Пушкину Языкова. Оба письма на французском языке".

Пушкин был объединяющей, национальной идеей России. Ибо лира поэта пробуждала "чувства добрые", и в этом был христианский смысл божественного дарования. Великий князь Константин Романов понимал, чтО значит "глаголом жечь сердца людей". Его идея Пушкинского Дома – всевременна как идея развития русской культуры.

Осташево

Из воспоминаний княжны Веры Константиновны: "Летние месяцы проводили в имении Осташево Московской губернии, на стыке Звенигородского, Волоколамского и Можайского уездов. Это маленькое имение в триста десятин отец купил, чтобы показать нам, детям, русскую деревню. В Осташеве мои любимые детские воспоминания; привольная деревенская жизнь, верховая езда, гребля на реке Рузе, той самой, которую Лев Толстой упоминает в "Войне и мире", описывая Бородинское сражение".

Осташево для поэта Константина Романова было своего рода Болдином. Уединённость. Покой плавного пейзажа: полноводная, медлительная Руза, "одичалый парк", заливные вёснами берега, мягкие волны трав... А на левом берегу – "розовая церковь с синими куполами". Во имя Благовещения Пресвятой Богородицые. "Утром будил трезвон..." Именно здесь в первые дни наступившего 1910 г. К. Р. начал писать драму "Царь Иудейский".

В осташевском имении Константин Константинович пережил самые трагические дни. Сюда из Вильно перевёз он тело своего сына Олега. С 27 сентября 1914 г. дневник становится скорбной хроникой происшедшего...

Безутешный отец пережил сына менее чем на год.

"Для себя же я поэт"

В 1888 году – Великому князю Константину Романову исполнилось тридцать – он записал в дневнике: "Жизнь моя и деятельность вполне определились. Для других – я военный, ротный командир, в ближайшем будущем – полковник... Для себя же – я поэт. Вот моё истинное призвание".

С застенчивостью ученика К. Р. посылает свои стихотворения на суд триаде знаменитых лирических поэтов: Афанасию Фету, Аполлону Майкову, Якову Полонскому. С раздумьями или за советами обращается к автору романов "Обломов" и "Обрыв" Ивану Александровичу Гончарову. Фет восхищён светлым дарованием К. Р.: "За вдохновенной головою / Белеет ангела крыло".

Крайне редки люди, в которых, как в К. Р., так бескорыстна, беспримесна, чиста любовь ко всему сущему. Как же было не воскликнуть Фету: "И сам ты храм любвеобильный..."

Храм любвеобильный

Есть трогательная фотография: Великий князь Константин, супруга Елизавета и шестеро детей (всего их было восемь) – выстроились по росту в шеренге. Один другого держит под ручку. Впечатление от фотографии: нерасторжимость звеньев в великокняжеской цепочке. Все смотрят фронтально, только папа повернул голову в профиль и с удовольствием оглядывает свою "роту".

В 1886-м в дневнике появляется июньская запись: жена рожает первенца. "Я ещё никогда такого блаженства, такого священного восторга не испытывал. Мне казалось, что я не вынесу этого неземного счастья".

Однако излишней сентиментальности в воспитании детей не было. В великокняжеском доме исповедовался суровый аскетизм. С благодарностью и почтением к родителям вспоминает своё детство второй сын Великого князя – Гавриил. Вера в Бога и правила христианского благочестия определяли атмосферу детской.

"По вечерам, когда мы, дети, ложились спать, отец с матушкой приходили к нам, чтобы присутствовать при нашей молитве. Отец требовал, чтобы мы знали тропари двунадесятых праздников и читали их в положенные дни. Отец был с нами очень строг. "Не могу" или "не хочу" не должны были для нас существовать. Но отец развивал в нас и самостоятельность: мы должны были делать всё сами, игрушки держать в порядке. ...Каждый день приносили в молельную в Мраморном дворце из нашей домовой церкви икону того святого, чей был день".

Оценивая прошедшую перед его глазами жизнь отца, Гавриил выделил то, что определяло все без исключения помыслы и поступки Великого князя: "Жизнь его выходила далеко за пределы семьи, основное в его жизни было вне её. Он принадлежал России".

Княжна Вера в очерке "Константиновичи", опубликованном в журнале "Кадетская перекличка" № 3 за 1972 г., сжато, но всеобъемлюще характеризует мать, Елизавету Маврикиевну: "Великая княгиня Елизавета Маврикиевна, принцесса Саксен-Альтенбургская, герцогиня Саксонская: 1865–1927 гг. Всегда ровная, с большим чувством юмора, поэтическая натура. Всей душой полюбила Россию. Много занималась благотворительностью и стояла во главе Синего Креста – опека над сиротами и бездомными детьми. Во время Первой мировой войны заботилась о раненых, имела в Павловске свой лазарет. Также, по возможности и несмотря на очень трудное и деликатное положение, не забывала немецких военнопленных".

Революция застала вдову Великого князя Елизавету Маврикиевну с некоторыми из детей в Петрограде. "...Становилось всё опаснее. Георгию было 15 лет, а на вид 16, и его могли мобилизовать в красную гвардию – или хуже. У нас был ночной обыск". Шведская королева Виктория и протестантский епископ в Петрограде Фрейфельд выхлопотали разрешение на выезд. После долгих скитаний по Европе Великая княгиня умерла в Альтенбурге в 1927 г. от рака, пережив мужа на страшные двенадцать лет.

Великий князь Константин Романов скончался 15 июня 1915 года в Павловске, в своём кабинете. Великий князь бесстрашно отвечал на вызов смерти, словно бросал ей перчатку перед решительной дуэлью – в торжественном стихотворении "Смерть".

...В тебя не верю я!
Ты призрак лживый, мнимый,
Рождённый
трусостью бессмысленных умов.
Для духа смерти нет!
И нет для духа тленья!
И ныне, и всегда бессмертен я.
Для верующих есть одно переселенье –
ИЗ МИРА ТЛЕНИЯ
В НЕТЛЕНЬЕ БЫТИЯ.

Перед памятью в долгу

Усадьбу Великого князя и сейчас ещё можно узнать (мы были здесь весной этого года). На фасаде величественного в прошлом дома сохранились псевдоколонны в коринфском стиле. Между ними на фронтоне – тавро советского времени: "серпастый, молоткастый" герб – свидетель того, что здание пытались приспособить под нужды сельсовета. Жители тоже "приспособили", с муравьиной прытью растащив по косточкам-досочкам всё, что плохо и хорошо лежит, в свои хозяйственные норы.

На втором этаже мерзость запустения. Полы разобраны, окна разбиты, мусор, склад нечистот. Планировка ещё сохранилась. По ней читается, как просторны были комнаты и высоки потолки и как целительно покоен пейзаж за окнами: река, небо, стройная церковка на том берегу Рузы. Её утренний звон будил счастливое многодетное семейство, которое, наверное, не раз стояло в ней на богослужениях.

Мимо окон комнаты, которую занимал когда-то Олег Романов, несли его гроб с площади, где стояли часовня и памятник убиенному Александру Второму, на невысокий холм, где была вырыта могила.Теперь глазницы окон пусты, точно выклеваны воронами, а лучше сказать, ворогами. На унылой сельской площади и помину нет ни о часовне, ни о памятнике царю-освободителю. В липовой аллее, по которой шла похоронная процессия, а перед гробом героя несли на подушечке Георгиевский крест, – ямы, заполненные отбросами, свалка. Да и контуры аллеи еле просматриваются. Пользуясь дневником К. Р. как путеводителем, идём к храму, который был заложен над усыпальницей Олега.

Заглянув за решётки на окнах храма, можно увидеть глубокую могилу, на дне которой лежит бетонная плита. Протиснули руку в просветы узорной решётки, опустили на подоконник свёрток: цветы, просфору, поминальный список имён усопших и убиенных Романовых. С внешней стороны стены, как бы возле могилы Олега, зажгли свечи...

К удивлению, храм во имя св. Олега Брянского и преп. Серафима Саровского не был бесхозен. Заперт на крепкий замок, зарешёчен. Внутри и снаружи виднелись следы ремонтно-строительных работ.

В рекламном проспекте – пышное перечисление: "От усадьбы сохранились два одноэтажных флигеля конца XVIII в. с переходными галереями к главному дому; дом управляющего и конторский флигель с башнями на углах (оба – конца XVIII в.), конный и скотный дворы в псевдоготическом стиле, въездные башни у парадного двора". Воспринималось как эпитафия былому стройному ансамблю. В культурной стране его охраняли бы как драгоценную жемчужину старинной архитектуры. Теперь среди руин, покосившихся башен (в какой-то из них – дискотека), в мешанине пристроек невозможно различить следы классической усадьбы.

На левом берегу Рузы – ухоженная церковь Благовещения. Служит в ней священник Олег Кириллов. От него мы узнали, что и ту церковь, что возле усадьбы, восстанавливают (без спонсора, на приходские деньги). С прихожанами Благовещенской церкви о. Олег поставил драму К. Р. "Царь Иудейский". В церкви и играли.

Преступно перед историей оставить усадьбу Романовых в беспамятстве и запустении. Наш общий долг – не дать уйти в небытие памяти о славных делах наших предшественников, трудами которых мы пользуемся по сей день.