Три беседы о чуде

В издательстве Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета готовится к выходу собрание радиобесед протопресвитера Александра Шмемана из архивов радио "Свобода". Издание планируется осуществить к середине 2008 года параллельно на аудиодисках и в виде книги. Несколько бесед из неё мы представляем нашим читателям.

1

Одно из самых больших недоразумений между верующими и неверующими заключено в подходе тех и других к чуду. Верующие очень любят ссылаться на чудеса, и создаётся впечатление, что вся их вера основана только на чудесах, то есть на сверхъестественных явлениях, которые неверующим представляются абсурдными. Верующие как будто не понимают, что настойчивые рассказы о чудесах – о львах, роющих могилы святым отшельникам, о вмешательстве потусторонних сил в повседневную жизнь, о вещих снах и таинственных видениях – не только не убеждают неверующих, а, напротив, раздражают и настраивают их против веры.

Действительно, если бы в мире было столько чудес, повсеместных и ежечасных, как это явствует из слов некоторых защитников веры и из определённого рода религиозной литературы, то непонятно, почему же всё ещё остаются на свете неверующие. Однако и упорное отрицание всего чудесного, нежелание замечать и признавать непонятные разуму, но несомненные прорывы в жизнь того, что необъяснимо и не сводится к таблице умножения, говорит о какой-то внутренней узости и слепоте. И вот образовались и противостоят другу друга два непримиримых лагеря: одни по всякому поводу твердят о "чудесном", "сверхъестественном, о "нарушении природных законов", другие отвечают: "Никаких чудес – всё от начала до конца прозрачно и объяснимо!" По-видимому, те и другие в равной степени не понимают, что вопрос о "чуде" (в христианстве, во всяком случае) никак нельзя свести к дилемме: естественное или сверхъестественное, незыблемость природных законов или их нарушение.

Поэтому напомним о том, что следовало бы назвать христианским восприятием чуда. И прежде всего – о том, что Евангелие начисто отрицает чудо как причину веры и как доказательство в её пользу. Про Христа сказано, что в одном месте Он не мог совершить чудес из-за неверия тамошних жителей. Таким образом, как бы мы ни определяли чудо, именно оно зависит от веры, а не вера от него. Но и этого недостаточно. Сама сущность Евангелия, сама сердцевина христианского учения исключает веру в чудо как основу религии и как метод религиозной жизни. В самом деле, чему учит, что провозглашает христианство? Что Бог стал Человеком, что Христос есть Сын Божий, Который стал Сыном человеческим. Но, провозглашая это, христианство подчёркивает не только человечность Христа, но и Его нищету, беззащитность и даже в каком-то смысле неуспешность. Ведь если бы Христос хотел привлечь к Себе множество людей, Он мог бы, как Бог, совершить такие чудеса, после которых никаких сомнений в Его Божественной силе не осталось бы и в помине. Но это была бы самая настоящая вера "от чуда", поэтому в Евангелии не только нет ничего подобного, но есть, напротив, постоянный призыв поверить без всяких "доказательств", полюбить Христа бескорыстно. Даже в самом Его воскресении из мёртвых нет ничего от принуждения верить, ибо Евангелие прямо говорит, что, увидев Христа воскресшим, одни ученики поклонились Ему, а другие усомнились. Женщины, шедшие ко гробу и встретившие Христа, подумали, что это садовник. Два ученика на пути в Эммаус только по горению сердца в себе узнали, что их таинственный спутник – Сам Христос.

Таким образом, вся тональность Евангелия неизменно исключает примитивный и, скажем прямо, псевдорелигиозный подход к чуду как к какому-то божественному фокусу, заставляющему поверить. И с этой точки зрения евангельская история Христа, как я уже сказал, есть, в сущности, история неудачи. Люди ждали от Него чудес, верили в Него постольку, поскольку Он совершал чудеса. Но как только Христос стал учить о нищете и смирении, о предстоящей Своей смерти, все отвернулись от Него, бросили, бежали – даже ближайшие ученики. Уж если когда и нужны были чудеса и доказательства от чудес, то не в ту ли страшную ночь в саду, когда истомлённые тоской ученики услышали от Него: "Душа Моя скорбит смертельно"! Какое уж тут чудо, какое уж тут нарушение законов природы! Этих слов Христа, в сущности, достаточно, чтобы мы могли сказать: нет, в центре христианской веры никак не чудо, не нарушение естественных законов! Не здесь доказательство её истинности, её божественности. В центре христианской веры – образ нищего, всеми покинутого и умирающего позорной смертью на кресте Богочеловека.

И все, кто, согласно Евангелию, принимал Христа, делали это не из-за чудес, а по любви, по тому глубочайшему внутреннему доверию, которое в любви открывается и ею же созидается. Когда часть учеников оставляет Христа, Он обращается к ближайшим двенадцати с вопросом: "Не хотите ли и вы отойти?" – Пётр восклицает в ответ: "Господи, куда нам идти? Ты имеешь глаголы жизни вечной!" Он не сказал: "Ты творишь чудеса, Ты всесилен, всемогущ, а потому мы верим в Тебя", но: "У Тебя глаголы жизни вечной". Близ Креста Христова обращается умирающий разбойник, обращается римский офицер, и всё это в момент, когда "чудес" и "чудесного" нет и в помине.

Таким образом, свести христианство к чуду – значит, извратить и подменить его, значит, с той религиозной высоты, на какую подняло нас Евангелие, спуститься на уровень псевдорелигии. В этом и состоит часто грех верующих.

2

В прошлой беседе я говорил, что в центре христианской веры – не чудо и не доказательства от чуда, как это может показаться со слов и из книг многих верующих. Я говорил, что одним из главных грехов христиан против веры нередко оказывается низведение христианства до сверхъестественных явлений, нарушающих законы природы и тем самым якобы доказывающих и существование Бога, и истинность христианской веры.

Я напомнил, что Христос, согласно Евангелию, не мог в некоторых местах совершить чудес как раз из-за неверия людей, и это подтверждает, что по христианскому учению – не вера от чуда, а чудо от веры.

Перейдём теперь к другой установке – к той, что характеризует неверующих и которая, увы, часто вызвана безудержными толками о чудесах самих христиан. Эта установка состоит в радикальном отрицании чуда как чего-то заведомо невозможного и в попытках так или иначе рационально объяснить те таинственные и необъяснимые явления, которые верующие называют "чудом". Если в первом случае мы имеем некую измену самих христиан духу христианства, то во втором перед нами – не меньшие узость, слепота, недомыслие и упрямство.

Но прежде всего нужно понять обе эти установки в их психологических корнях. Если верующий так часто и так много говорит о чуде и чудесном, то это не потому, что собственная его вера непременно зависит от этих чудес, а потому, что чудо представляется ему наилучшим доказательством для неверующих. Ведь так трудно говорить о сути веры, о блаженной наполненности ею души, о любви и радости, которые ей сопутствуют! И вот верующий с самыми, так сказать, лучшими намерениями пытается перевести этот опыт на язык, представляющийся ему более объективным, более способным потрясти скепсис неверующего. Делая это от избытка ревности по Боге, он часто не понимает, что вредит вере, которую защищает. Неверующий же, со своей стороны, упорно отвергая даже несомненные чудеса, часто делает это не из негативных побуждений, а потому, что и сам защищает нечто. Что же? Да те самые законы природы, о "нарушении" которых так любят вещать поборники чудес. Тут сказывается даже своеобразное уважение к религии. Ибо если, как говорят сами верующие, законы природы создал Бог, то зачем бы Ему постоянно их нарушать? Если верующий хочет доказать прежде всего всемогущество Божие, то неверующий с таким же рвением защищает тот незыблемый строй жизни и Вселенной, вне которого всё становится хаосом и произволом. И с такой установкой сознания человек не придёт к вере "от чудес", ибо они представляются ему не только ненужными, но снижающими его представление о религии. "Если это религия, если это вера, – как бы говорит такой человек, – то оставайтесь при ней сами, она не для меня!"

Но, быть может, настоящее решение этого многовекового недоразумения в том, чтобы вместо бесплодного спора попытаться понять, что же подразумевают христианство и Евангелие, говоря о чуде. Ведь все будто сговорились определять чудо как нарушение законов природы и спорить о том, возможно оно или нет. А что, если христианское чудо – совсем не нарушение законов природы, что, если оно – высшее, предельное их исполнение? Что, если между ним и этими законами нет противоречия, которое видится и ревнителям, и отрицателям чудес? Да, это труднее доказать, чем почувствовать сердцем, ибо подобное восприятие чуда укоренено в восприятии самого мира, а значит, и этих самых законов природы, как чудесных. И не этот ли опыт чуда имели те великие учёные, те первооткрыватели законов природы, что глубже других проникли в её тайны? Именно таков, во всяком случае, был опыт Эйнштейна, Пастера, а в наши дни – опыт великого французского палеонтолога и антрополога Тейяра де Шардена.

Но если так, если сам мир, сама жизнь есть чудо, в которое никогда не устанет вникать, которому никогда не перестанет дивиться человек – и чем больше будет вникать, тем сильнее будет дивиться, – тогда граница между чудом как неким отдельным событием и тем чудом, что непрестанно открывается в христианском переживании мира, граница эта как бы стирается. Ибо чудо есть плод любви, а любовь – самый таинственный, самый неизученный, но, пожалуй, и самый глубокий из всех законов природы. Христос никогда не совершал чудес, чтобы доказать Свою божественность или заставить людей поверить в Него, но всегда потому, что любил, сострадал и все человеческие страдания, все человеческие нужды делал Своими нуждами, Своими страданиями.

Между тем, всё, что мы знаем о любви, весь наш опыт любви, сколь бы он ни был ограничен, говорит о её поразительной, подлинно чудесной силе. С любовью становится возможно всё то, что без неё кажется по-человечески невозможным. В любви человек преодолевает свою естественную ограниченность и открывает ещё один, высший закон природы, ранее от него скрытый. В любви обретает он ключ ко всем остальным законам природы и узнаёт конечную подчинённость их человеку, его духу, его царственному достоинству. Чудеса без любви – обман и самообман, которые можно и должно отвергать, но сама любовь есть чудо, открывающее нам чудесные возможности. Не увидеть, не понять эти возможности – значит, не увидеть и не понять ничего.

3

Подведём итоги нашим размышлениям о чуде и чудесах. В этом пункте болезненно сталкиваются две установки сознания, и я пытался доказать, что столкновение это не обязательно совпадает с борьбой веры и неверия. Как вера, ищущая только чудес и на них основанная, не есть ещё настоящая вера, так и отвержение самой возможности чудес – ещё не признак неверия.

Вопрос о чуде остаётся неверно поставленным до тех пор, пока чудо мыслится как нарушение "законов природы", как победа "сверхъестественного" над "естественным". Ибо если позволительно усомниться в Боге, доказывающем Своё бытие нарушением собственных законов, то так же неубедительно и сведение всего многообразия, всей глубины жизни к каким-то "законам", постижение которых, к тому же, ещё только начинается. Таким образом, и здесь и там что-то духовно неладно, а главное – узко, мелочно, недостойно самого предмета спора. Настоящий контекст размышления о чуде – не природа и её законы, а человек и его любовь, его духовная сила, его мироотношение.

По христианскому учению, человек – царь мира, призванный им обладать, а значит – до конца этот мир вочеловечить, сделать открытым и прозрачным духовной энергии, духовному творчеству человека, высшему замыслу о человечестве. Пусть этот царь пал. Но он может восстать, возродиться, стать тем, к чему был призван. В чём же падение человека? Его падение, его грех христианство видит прежде всего в подчинении законам природы, в том, что человек из господина и владыки стал её рабом, "покорился суете", как сказано в Священном Писании. Возродиться, исполнить своё призвание – значит, не только постичь природу, понять её законы и научиться управлять ими – как раз это человеку удаётся, и чем дальше, тем лучше, ибо нашему веку суждено, кажется, доказать, что в овладении природой возможности человеческой науки и техники беспредельны. Но столь же ясно в наше время и то, что овладение природой – только часть человеческой задачи, и притом та, решение которой останется трагически двусмысленным, пока не будет разрешена другая, главная часть. Об этом в Евангелии сказано так: "Какая польза человеку, если он весь мир приобретёт, а душе своей повредит?"

Человек почти уже приобрёл весь мир, для него открыт космос, он проник во все тайны природы. Но не очевидно ли, что весь этот потрясающий успех, все эти головокружительные достижения ничего не дали душе? А значит – не изменили ничего в мире, который больше, чем когда-либо, наполнен ненавистью и злобой, страданием и страхом. Жизнь стала длиннее, безопаснее и внешне богаче. Но хороша ли эта жизнь? Или она всё та же страшная летопись одиночества, взаимной подозрительности и, главное, мучений, постоянно причиняемых человеку человеком? Вот страна, которая может покорить Луну, но боится приоткрыть свои границы или отменить цензуру. Так для чего же тогда покорять Луну? Не для того ли, чтобы и на ней воцарились мучение и страх, страдание и рабство? Для чего продлевать земную жизнь и усиленно заботиться о теле, если наполняющая его жизнь так мелка, темна, жестока и безрадостна?

Для человека остаётся, таким образом, вторая и главная часть задачи, к разрешению которой он до сих пор по-настоящему не приступил. И как при внешнем овладении природой он постигает её законы и учится ими управлять, так при внутреннем, духовном овладении жизнью ему необходимо постичь главный её закон, имя которому – любовь.

Чудо – не фокус, не нарушение законов. Это тот редкий случай, когда исполняется не только внешний, но и внутренний закон; когда человеческая задача выполнена не наполовину, но целиком; когда торжествует и воцаряется не только ум, но весь человек в его неограниченной, подлинно божественной силе и власти. Ибо где любовь, там всегда и чудо – не обязательно видимое, не обязательно поражающее взор, но от этого не менее истинное, не менее чудесное. Сама возможность отдать себя, полюбить, увидеть собственную жизнь в другом, само неумирающее присутствие, само блаженное возрастание любви наперекор разуму, который твердит лишь о недостатках и всеобщей ограниченности, – не есть ли это величайшее чудо на свете? Каждый из нас, по-настоящему вникнув, по-настоящему углубившись в человеческий опыт любви, должен признать: для любви нет предела, любовь может действительно всё.

Мне скажут: "А вот попробуйте-ка на одной этой любви долететь до Луны!" На это я отвечу так: во-первых, к полёту этому человека привела всё же любовь – любовь к познанию мира и заложенных в нём возможностей, а во-вторых, не нужно смешивать различные планы. Любовь не этого хочет, её чудо – внутреннее, относящееся к той главной части человеческой задачи, без выполнения которой бессмысленны все полёты на Луну и прочие человеческие достижения. Одной любовью, конечно, "чая не вскипятишь", но и полётом на Луну преображения мира не достигнешь, ибо не изменишь ничего в том аду ненависти, посреди которого живёт человек. Мы видим чудо в полёте на Луну, увидим же его и в человеческой способности любить, поймём, что чудесен мир, чудесен человек, но лишь тогда, когда над этим миром и в сердце этого человека восходит солнце любви. Тогда всё превращается в чудо, всё озаряется немеркнущим светом, и без всяких доказательств понятны становятся слова Евангелия: "Бог любовь есть". †

Редакция сердечно благодарит Ульяну Сергеевну Шмеман, Сергея Александровича Шмемана и Егора Агафонова за помощь в подготовке публикации.

Справка