Святой на троне

"Бог возлюбил смирение царя"

К размышлению на тему: "Святой на российском троне" меня подвигнул спектакль Московского театра русской драмы "Камерная сцена" по пьесе А. К. Толстого "Царь Фёдор Иоаннович". Он поставлен режиссёром Михаилом Щепенко более десяти лет назад, а играется будто впервые – так наэлектризован зал в предожидании. Люди готовы стоять в узком проходе, где угодно – лишь бы увидеть сценическое действо.

Отчего сочинение графа Алексея Константиновича Толстого так притягательно сегодня? И что нового открыла нам постановка Михаила Щепенко и Тамары Басниной?

Как кстати оказалось келейное, по малости своей, пространство сцены Театра русской драмы! В нём царские палаты читаются монашеской обителью. В них – покой покоев, к которому так рвётся смиренная душа Феодора – царя по праву наследования. Поневоле. Однако, в отличие от всех Рюриковичей, сын Ивана Грозного Феодор первым принял миропомазание в алтаре, как архиерей, и стал помазанником Божиим. То был перст указующий, и не этот ли жест свыше побудил молодого царя стремиться полностью посвятить себя небесной симфонии, от природы звучавшей в его душе... Как достичь этой гармонии, если тяжеловесные земные страсти осаждают горний сосуд, чтобы вторгнуться – с дьявольским скрежетом – в его святая святых?

Вещественный их символ на сцене – тупые кубы. Их с нечеловеческой силой выворачивают, громоздят друг на друга в яростном противоборстве то люди Годунова, то люди Ивана Петровича Шуйского...

Многое можно прочесть в игре символов, изобретательно воплощённой сценографом Алексеем Мамоновым. Так, наверное, когда-то громоздили голгофский холм у подножия Креста Господня. Но так и Сизиф таскал камни на вершину горы, а они опять сыпались сверху, и труд его был бесполезен, как и труд человечества, возводящего камни истории отдельно от Бога, к горным, а не горним вершинам. Читается в замысле Мамонова и тема обречённости Вавилонской башни – фундамента гордыни. Самонадеянные люди воздвигали тогда "камень на камень" ("кирпич на кирпич"), чтобы инженерной мыслью из земных материалов достичь неба и перещеголять Бога.

Наконец на русскую сцену возвращается язык религиозных символов, который умели считывать Антон Чехов, Морис Метерлинк, Александр Пушкин...

Не чудо ли и в том, как безупречно совпал сценический образ Феодора в лице его "двойника" артиста Михаила Щепенко с историческим прототипом?.. Будто актёр и рождён был для этого воплощения и шёл к нему нескорыми путями, через духовные искушения, пока не отринул их прах, чтобы чистым выйти встречь Феодору и ввести его в третье тысячелетие. Приспела пора глазами христианина перечитать трилогию А. К. Толстого и раскрыть её сокровенную полноту для осмысления исторической спирали, восходящей к нашим дням. А ещё для того, чтобы "накинуть платок" на "атеистический роток" феодоровским злопыхателям всех времён.

Что злопыхатели, когда такой корифей исторической мысли, как автор великого труда "История Государства Российского" Н. М. Карамзин, не пожалел нелестных эпитетов для царя Феодора, чья жизнь представлялась ему "дремотою: ибо так можно назвать праздность сего жалкого венценосца". Однако, себе же противореча, Карамзин воссоздаёт вовсе не "дремотное" житьё "праздного" царя, но житие "постника и молчальника, более для келии и пещеры, нежели для власти державной рождённого... Двадцатишестилетний государь, осуждённый природою на всегдашнее малолетство"...

Мысль о несовместимости мирской державной власти и молитвенного отрешения царствующей персоны от мирской суеты была пущена, вброшена в обиход с тяжёлой руки Иоанна Грозного, который был убеждён, что сын его Фёдор "не способен управлять Россиею и не мог бы царствовать долго", а посему приставил к "пономарю на троне" пятерых именитых мужей – "в советники и блюстители". Отчий приговор пошёл гулять по всем историческим скрижалям.

Дословно повторит оценку царя Феодора Н. М. Карамзиным профессор русской истории Сергей Михайлович Соловьёв в своих монументальных фолиантах "Истории России с древнейших времён": "неспособен к правлению", "хотя вступил на престол и возрастным, но был младенцем по способностям".

Мнение это столь часто повторяли, что оно представляется непреложным и ни у кого не возникает охоты его пересмотреть.

И в драме Алексея Константиновича Толстого сам главный персонаж – царь Феодор постоянно подчёркивает свою властную несостоятельность и упорное нежелание вершить мирской суд над людьми.

Я не хотел престола. Видно, Богу
Угодно было, чтоб не мудрый царь
Сел на Руси.

И тем не менее, в летописях и пристрастных свидетельствах современников, включая и иноземных, сшибаются в противоречиях образ вялого царя, только и умеющего, что на обедни в церкви стоять, и небывалое благоденствие Руси во время его правления. Так, польский посол Сапега доносит своему королю Стефану Баторию первые личные впечатления о молодом царе: "мал ростом, говорит он тихо и очень медленно; рассудка у него мало или, как другие говорят и как я сам заметил, вовсе нет. Когда он во время моего представления сидел на престоле во всех царских украшениях, то, смотря на скипетр и державу, всё смеялся"...

А вот что говорил другой поляк, архиепископ, – примас Карнковский: "А слышал я от пленников литовских, что государь ваш набожный и милостивый и государыня разумна и милостива не только до своих людей, но и до пленных; пленников всех государь ваш освободил и отпустил даром". Действительно, после неудачной Ливонской войны, закончившейся при Иване Грозном, "Феодор, – пишет Карамзин, – движимый единственно человеколюбием... освободил 900 военнопленных" в день своего венчания на царство.

Утверждение патриаршества на Руси – детище Феодорово, по духу и по сердцу. Благодаря этому акту международный авторитет Москвы возвышался до уровня "третьего Рима". Авторитет Православной Церкви служил идее единения Руси.

Общий хор историков приходит к выводу, что (цитирую С. М. Соловьёва) "в тринадцатилетнее царствование Феодора Земля имела возможность поустроиться" после Ливонской войны и опричнины, которую историк Г. П. Федотов считает гражданской войной, учинённой Иваном Грозным против своего народа. При Феодоре, продолжает Соловьёв, "продолжительных войн не было, а правитель Годунов... любил показывать своё попечение о благе общем... и потому современники имели право прославлять царствование Феодора как счастливое, безмятежное, в которое и начальные люди, и всё православное христианство начали от бывшей скорби утешаться".

Вот ведь загадка: на троне "дремлет" "слабоумный", у трона в смертельных объятиях властолюбец с патриотами, а государство процветает. Сами же "вельможи русские", выступая на сейме в Польше, горой стояли за своего "помазанника Божьего": "Не видим ли в нём монарха человеколюбивого и мудрого? Мог ли бы он без ума править россиянами, непостоянными и лукавыми? ...Фёдор и в России не тиранствует, но любит подданных
и любим ими" (Н. М. Карамзин. История Государства Российского).

В драме А. К. Толстой вверяет этот "глас народный" псковскому герою Ивану Петровичу Шуйскому и именно в тот момент, когда его ведут в тюрьму. А по сути – на казнь. "Он – святой царь, детушки, он – от Бога царь, и царица его святая".

Эту иконописность образа царя Феодора более всего считает достоверной отнюдь не склонный к сентиментальному романтизму историк В. О. Ключевский. "Набожная и почтительная к престолу мысль русских современников пыталась сделать из царя Фёдора знакомый ей и любимый ею образ подвижничества особого рода. ...Это был в их глазах блаженный на престоле, один из тех нищих духом, которым подобает царство небесное, а не земное, которых Церковь так любила заносить в свои святцы в укор грязным помыслам и греховным поползновениям русского человека. Его называли "освятованным царём", свыше предназначенным к святости, к венцу небесному". И действительно, Патриарх Иов вскоре после смерти царя Феодора занёс его имя в святцы местночтимых московских святых.

"И здесь, – пишет историк о драме А. К. Толстого, – изображение царя Фёдора очень близко к его древнерусскому образу; поэт, очевидно, рисовал портрет блаженного царя с древнерусской летописной его иконы".

"Я верую в пророчества пиитов". Мысли Пушкина, по-видимому, следовал и В. О. Ключевский, оборотившись лицом к прошлому России и уловив ретроспективное пророчество А. К. Толстого через изображение Феодора. "У Ал. Толстого ярко проступает нравственная чуткость: это вещий простачок, который бессознательным, таинственно озарённым чутьём умел понимать вещи, каких никогда не понять самым большим умникам". И иллюстрирует свою позицию – видано ли дело для историка! – стихотворными извлечениями из драмы.

Чего, казалось бы, "пророчествовать" в конце XIX столетия, когда всё уже было "схвачено" в великой драме А. С. Пушкина "Борис Годунов", написанной в 1825 году? "Борис Годунов" – это драма о русском национальном характере – в нелицеприятном разрезе; это апокриф жития царя Феодора; это подтверждение святости царевича Димитрия, признанной народом; это – выкройка истории Государства Российского на грядущие времена. Недосягаем Пимен в своих летописных оценках. Исчерпывающе осмыслена им личность царя Феодора в его земном, спроецированном свыше бытии.

А сын его Феодор? На престоле
Он воздыхал о мирном житии
Молчальника. Он царские чертоги>
Преобратил в молитвенную келью;
Там тяжкие, державные печали –
Святой души его не возмущали.
Бог возлюбил смирение царя,
И Русь при нём во славе безмятежной
Утешилась...

Но камень, брошенный в Лету, всплывает из бездонных вод и бередит вопросами входящие в мир поколения.

Именно так читается финал спектакля Михаила Щепенко в Московском театре русской драмы – одинаково, синхронно с раздумьями самого А. К. Толстого.

...В беспросветной глубине сцены – в отдалении веков – медленно высвечиваются две фигуры: царя и царицы. Прижались друг к другу, беззащитные, как дети. И о детях роняет печальные слова Феодор. О гибели девятилетнего брата Димитрия. Пресёкся род Рюриков. "Род мой вместе со мной умрёт". И не как царь – как истинный христианин всю вину за всё Феодор берёт на себя.

Моей виной случилось всё! А я –
Хотел добра, Арина! Я хотел
Всех согласить, всё сгладить. Боже! Боже!
За что меня поставил Ты царём!

По обеим сторонам тесного, тёмного "тоннеля" сцены высвечиваются древним мерцанием защитные образы святых – в полный рост, будто от земли до неба, предстоящих царской чете и зрительному залу. Матерь Божия, апостолы и над всеми – лик Христа. Цитата из Пушкина: "Бог возлюбил смирение царя". Вот и отгадка: в чём крылось благоденствие Государства Российского в царствование Феодора.

Но не расслабленно-умилёнными покидают зрители театральное действо. Оно вселяет тревогу и новые вопросы, обращённые к судьбам государства и каждого из нас. Словно там, за воображаемым занавесом, недосказанной осталась ещё одна трагедия, привычная, обыкновенная на Руси.

"Горькая детоубийца Русь"

Так Максимилиан Волошин означил зло всех бывших и будущих бед России. Безутешно плакал и скорбел царь Феодор, узнав о смерти в Угличе любимого брата Мити, родного по отцу. Ради него "с охотой" сошёл бы он с престола, лишь бы дали подрасти девятилетнему царевичу. Сошлёмся на достоверного А. К. Толстого. Правдивы слова в устах Феодора: "Брат Дмитрий мне заместо сына был..."

И доселе ведутся споры, насильственной ли смертью пал царевич или в припадке эпилепсии наткнулся на собственный нож.

В случае с Димитрием сработала безоглядная реакция на страшный факт: "Дитё убили!" И тут уж народу неважно было, в папеньку ли, Иоанна Грозного, он пошёл или в смиренного братца Феодора: невинная кровь пролилась! Тут бы и молиться всем, и каяться! Какое! Праведный гнев обуял. А не запах ли крови помутил умы: без суда, без следствия стая резала стаю.

Сбивчивое и пристрастное следствие обвинило Нагих – мать и родных Димитрия в убийстве "неповинных" убийц. Н. М. Карамзин пишет: и царь Феодор "всему поверил" и якобы "велел боярам решить дело и казнить виновных". Но, следуя иконописному образу, хочется усомниться: да полно, Феодор ли? Не велением ли одного Годунова вершилось карательное неправосудие?

Увы, ранее этих событий опускает занавес пьеса А. К. Толстого.

Знал ли царь о том, что вершилось в Угличе? "А граждан тамошних, объявленных убийцами людей Годунова (якобы невинных), казнили смертию числом около двухсот; другим отрезали языки; многих заточили; большую часть вывезли в Сибирь..." И даже колоколу, сзывавшему горожан к месту убийства Димитрия, вырвали язык и безъязыким сослали в Тобольск.

Название этого города вновь всплывёт, уже в ХХ веке: туда будет сослан по неправедному повелению царь Николай Второй вместе с царицей и действительно ни в чём не повинными детьми.

Детоубийство и цареубийство – рок и проклятье российской истории.

И пошли крутиться шестерёнки по инерции зла. В бешеной схватке за власть соперников вырывали с корнем – со всей молодой порослью. Детской кровью залит скорбный "синодик" русской истории.

Скорое возмездие настигает деспотов. Тем, что Годунов "достиг престола злодейством", погубил он и невинного сына своего, навлёкши на всё "отродье Годуново" алкающую расправы толпу...

В лице царя Феодора, чья сила в немощах вершилась, был дан промыслительный урок всем властолюбцам: каждому возможно преодолеть самую пагубную из страстей – власть над людьми, неизбежно чреватую кровью.

"Пишут, что Феодор, заметно слабея здоровьем, в 1596 году, торжественно перекладывая мощи Алексия митрополита в новую серебряную раку, велел Годунову взять их в руки и, взирая на него с печальным умилением, сказал: "Осязай святыню, правитель народа христианского! Управляй им и впредь с ревностию. Ты достигнешь желаемого; но всё суета и миг на земле!"" (Цитирую по книге Н. М. Карамзина.)

Не внял Борис. У подножия не запятнанного Феодором государева трона, на глазах безгрешного, не верящего злу царя набирал адскую силу гордец, и гул из преисподней его души на несколько столетий вперёд спровоцировал потрясения России...

Первый царь в династии Романовых – Михаил, по Божьей воле, был призван на престол в лихолетье смуты. Государство, словно моровой язвой, было поражено кровавыми разборками алчущих власти Лжедимитриев, разорением земель, грабежами и разбоями. Неумолимо было возмездие свыше за убийство ребёнка – царевича Димитрия, всенародно признанного святым, когда ещё в гробу лежал.

Дальнейший ход истории зеркален. То, что читалось слева направо, теперь читается справа налево. Можно предположить, что убийство ребёнка-царевича "спланировало" ход событий в Российской державе до скончания века. Михаил Романов, вовсе не стремившийся к власти, обрёл Посох и Державу (тогда говорили "Яблоко"), вынесенный на волне смутного времени начала XVII века. Последний Романов – царь Николай Второй, изначально не желавший быть на царском троне, погиб в разгар тяжелейшей смуты в восемнадцатом году двадцатого столетия.

"Народ безмолвствует"

В драме А. С. Пушкина "Борис Годунов" композиция закольцована. Первые сцены – избрание Бориса на царство. Участвует, конечно же, народ. С Красной площади люд валит к Новодевичьему монастырю – ждать, уломают ли бояре упирающегося Годунова.

...Вся Москва
Сперлася здесь; смотри: ограда, кровли,
Все ярусы соборной колокольни,
Главы церквей и самые кресты
Унизаны народом.

Несколько реплик безымянных горожан, пара стремительных зарисовок – и портрет готов. Портрет кого: народа или толпы? Или эти понятия – синонимы? Влезают на кресты – не праздная деталь: всё равно куда влезать, лишь бы быть участником зрелища, исторического спектакля. Впереди, у врат монастыря

Народ завыл, там падают, как волны,
За рядом ряд... ещё... ещё... Ну, брат,
Дошло до нас, скорее! На колени!

Все "воют и плачут" – неважно о чём: "то ведают бояре".

"Лицо народа" на самом деле – личина покорности, театральной любви к "батюшке-царю". За ней – лукавство и холодное равнодушие: "Да кто их разберёт".

В двух финальных сценах, как и в трёх начальных, снова главное действующее лицо – народ, так недавно вопивший:

Ах, смилуйся, отец наш! Властвуй нами!
Будь наш отец, наш царь!

Маски благоговейного ликования.

Но – нет Бориса, умер. Трон сыну завещал. Слух пущен: "промысел небесный / Царевича (Димитрия) от рук убийцы спас". Идут "казнить злодея". "Мужик" уже не на кресте, на амвоне – трибун всех революций и расправ.

Народ! народ! в Кремль! В царские палаты!
Ступай! Вязать Борисова щенка!
Толпа несётся. Вместо плача – звериный вой:
Вязать! топить!

Да вот бояре их опередили: задушили вдову и сына Годунова. Их трупы за спиной, и надо, пока "народ" не остыл, присягнуть Лжедмитрию. "Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!"

Гримасы истории, точно тень, повторяющая движения человека. События 17-го года двадцатого столетия – чудовищная тень смуты XVII века. В день вынужденного отречения от престола Николай II скажет: "Кругом измена, трусость и обман"...

"Народ безмолвствует" – гениальная ремарка А. С. Пушкина в конце драмы "Борис Годунов". Это – безмолвие магмы, только что извергшейся вулканической лавой. Внутри она бурлит, хоть внешне и подёрнулась пеплом.

Прочтём последнюю сцену со сноской на другое время, как если бы она была написана Пушкиным о расстреле "мужиками с амвона" царской четы Романовых вместе с пятерыми детьми.

Один из народа:
Брат и сестра!
Бедные дети, что пташки в клетке.
Другой: Есть о ком жалеть?
Проклятое племя!
Первый: Отец был злодей, а детки невинны.
Другой: Яблоко от яблони недалеко падает.

Ещё в дошкольном возрасте, году в 38-м, я спросила взрослого родственника: "А детей-то за что убили?" В ответ сказали: "Лес рубят – щепки летят".

Народ многомиллионной России в массе своей – безмолвствовал.

В мёртвой тишине прозвучал лишь голос Патриарха Московского и Всея Руси Тихона. 26 октября 1918 года он обратился с обличающим "Посланием" к Совету народных комиссаров: "И от меча погибнете сами вы, взявшие меч".

Горькая цареубийца Русь! – позволю себе переиначить строку Максимилиана Волошина.

...Отрывок из письма Великой княжны Ольги Николаевны, тайно переданного ею на волю из тобольского заточения:

"Отец просит передать всем тем, кто ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за него, так как он всех простил и за всех молится..."

Это было прошение смертников о помиловании их палачей. И это был призыв ко всеобщему покаянию: "не зло победит зло, а только любовь". Евангельской высоты слова, сказанные перед екатеринбургской голгофой, обращены к миру и к каждому, кто их слышит. У слов этих нет прошедшего времени.

Имена оставшихся верными Богу, Отечеству и своему перед ними долгу не рассеиваются в безвестности, в какой бы дали веков они ни отстояли. Наоборот: наблюдается "обратная перспектива": чем дальше во времени жил этот человек, тем яснее и подробнее видится его лик сегодня.

В ХХ веке зеркало российской истории было перевёрнуто вверх ногами: был убит истинно православный царь – антипод Ивана Грозного. Убита императрица и невинные их дети. Убиты герои Первой мировой войны – сыновья Великого князя Константина Романова, убита благодетельница земли русской Великая княгиня Елизавета... Нескончаем скорбный мартиролог зверски растерзанных иереев, монахов, мирян...

В 18-м году Патриарх Тихон, будучи в Казанском соборе Петрограда, обратился к великому множеству пришедших в храм людей: "А вот мы, к скорби и стыду нашему, дожили до того времени, когда явное нарушение заповедей Божиих уже не только не признаётся грехом, но и оправдывается как законное. Так на днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович... Но наша христианская совесть не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падёт и на нас, а не только на тех, кто совершил его".

Слова эти начертаны в воздухе России и не сотрутся. Но как медленно открываются встречь им души людей новых поколений, как бы и не причастных во времени к злодеяниям сатанинской власти. Новые искушения заглушают эхо совести. "Новые" – со старой изнанкой. Не о нас ли говорил Святейший Тихон почти девяносто лет назад:

"Из того же ядовитого источника греха вышел великий соблазн чувственных земных благ, которыми и прельстился наш народ, забыв о едином на потребу. Мы не отвергли этого искушения, как отверг его Христос Спаситель в пустыне. Мы захотели создать рай на земле, но без Бога и Его святых заветов... И вот мы алчем, жаждем и наготуем на земле, благословенной обильными дарами природы... Выход? Выход есть всегда. Как бы далеко ни зашло беззаконие. Выход – покаяние. Очищение". †