Любовник в сутане

На встречу выпускников Дублинского колледжа Джонатан Свифт, магистр искусств и доктор богословия, писатель и священник в одном лице, пришел вместе с Эстер Джонсон. Высокая, статная, черноволосая, что среди рыжих ирландок и белобрысых англичанок большая редкость, в ослепительно белом, с золотистыми лилиями платье, Эстер в окружении черных священнических сутан и серых преподавательских сюртуков выглядела райской птицей, нечаянно залетевшей в казенное учреждение.

Рядом с ней и Свифт выглядел намного моложе своих сорока четырех лет. Его мягкое дородное лицо прямотаки светилось довольством и гордостью, оттого что он держит под руку одну из самых красивых женщин Дублина... Но побыть подле нее ему почти не дали. Извиняясь перед дамой, однокашники один за другим отводили Свифта в сторонку и, зная, что он на днях вернулся из Лондона, жадно выпытывали у него столичные новости и сплетни, поздравляли с тем, как он убедительно и зло высмеял одного из жуликоватых министров королевского правительства в своем очередном памфлете. Попросил у него в тот вечер аудиенции и член ученого совета, преподаватель теологии мистер Тиздейл, молодой и холостой, но уже довольно потрепанный мужчина невысокого роста.

– Преподобный! – начал он разговор. – Да будет вам известно, что я всегда считал вас своим старшим другом!

Низким (пожалуй, чересчур низким) поклоном Свифт поблагодарил его за оказанную честь и мельком взглянул на Эстер, беседовавшую в это время со стареньким ректором колледжа: шестое чувство, которым преподобный Джонатан был наделен не хуже, чем остальными пятью, подсказало ему, с какой целью холостяк Тиздейл вдруг произвел его в друзья. – И как с другом я хотел бы посоветоваться с вами относительно мисс Джонсон, – тут же подтвердил его догадку ученый теолог. – Ведь вы, как никто, хорошо знаете ее. Тесные отношения, существующие между вами...

– Я предпочел бы, чтобы вы называли это как-то иначе...

– Я лишь хотел сказать, что вы ее кумир и...

– Милорд, – с улыбкой прервал его словоизлияния Свифт, но его синие и отчего-то всегда печальные глаза вмиг стали угрюмыми и холодными, – дабы вы не мучились, строя догадки о характере наших отношений с мисс Эстер Джонсон, я посвящу вас в некоторые обстоятельства своей жизни. Итак, в молодости, когда я жил в Англии, мне довелось быть секретарем достопочтенного сэра Уильяма Темпла, богатого человека, занимавшего в ту пору значительный пост. По-видимому считая, что я способен на большее, он поручил мне также преподавать основные дисциплины приемной дочери управляющего его имением. Как вы, наверное, уже догадались, мою маленькую ученицу звали Эстер.

– О, тогда понятно, почему она так умна и образованна!

– Полно вам, мистер Тиздейл... – Холод в глазах Свифта сменился огоньком затаенной усмешки. – Лучше признайтесь, что вы влюбились в мисс Джонсон и имеете на нее виды.

– Боже правый, до чего же вы проницательны!

Разговаривая с Тиздейлом, преподобный чувствовал на своей спине чей-то пристальный взгляд. Не оборачиваясь, он догадался: Эстер, которой уже наскучил болтливый старичок, умоляет вернуться к ней.

– Позвольте мне, мистер Тиздейл, уделить немного внимания мисс Эстер, – церемонно раскланялся Свифт с холостым теологом.

Эстер оказалась еще проницательнее, чем ее бывший учитель. Когда Свифт повел ее в банкетный зал, она с возмущенным видом спросила его:

– Надеюсь, вы сказали этому человеку, что он не получит за мной большого приданого по той причине, что у меня его попросту нет?

– До этого пока не дошло! – добродушно хохотнул Свифт, ужасно довольный ее реакцией на сватовство Тиздейла. – Но жениха уже интересует, умеешь ли ты готовить, ухаживать за детьми или ему придется нанимать кухарку и гувернантку, чего из соображений экономии он не хотел бы делать.

У входа в зал Эстер остановилась и посмотрела ему глаза в глаза.

– Охота вам меня мучить, Джонатан... – Давно перестав быть его ученицей, она по-прежнему обращалась к нему на "вы". – Вы прекрасно знаете, что я могу быть только вашей женой и больше ничьей в мире!

– Ну прости... – Заглаживая свою вину, он украдкой поцеловал ее в губы. – Мой разговор с этим мистером был чистой шуткой.

– Хотелось бы верить в это. Но с некоторых пор я живу с ощущением, что вы хотите сбыть меня с рук.

– С каких это пор?

– С того момента, когда я получила письмо от незнакомой мне мисс Ваномри.

Его лицо окаменело.

– И что ей нужно от тебя?

– Она спрашивает, правда ли, что мы с вами обвенчаны. Но я так поняла, что даже если я отвечу, что да, обвенчаны, она все равно будет любить вас и с нетерпением ждать ваших новых встреч...

Он слушал Эстер, не зная, что сказать. Ему казалось, что в отношениях с мисс Ваномри он уже расставил все точки над "i". Оказалось, нет.

– Джонатан, если вы не возражаете, я вернусь домой. У меня совсем непраздничное настроение...

– Не уходи! – взмолился он. – Без тебя мне здесь будет тошно. Эстер осталась. Еще не было случая, чтобы она ему в чем-то отказала...

...Его неодолимую власть над ней Эстер ощущала с детских лет. Сначала она воспринимала своего молоденького учителя как взрослого друга и брата по несчастью. (Свифт потерял отца еще до своего рождения, мать была бедна и беспомощна, и ему с отроческих лет приходилось во всем полагаться только на себя.) Как учитель, он никогда особенно не хвалил Эстер, но и не ругал. Достаточно было одного его взгляда, чтобы она поняла, что сделала что-то не так или, наоборот, он ею очень доволен. Взрослея, она все чаще ловила себя на мысли, что самые лучшие минуты в ее жизни – те, что она проводит с ним. Он всем поражал ее воображение. И тем, что был беден, но смел и независим, а порой попросту дерзок со всемогущим в те времена сэром Уильямом. И тем, что при всем своем пуританстве был остроумен, насмешлив и для будущего служителя англиканской церкви слишком увлечен литературой и историей. И тем, что, будучи рослым красивым юношей, свой досуг посвящал главным образом чтению книг или в одиночестве часами бродил по аллеям тенистого благоуханного парка имения Темпла. И еще тем, что никому не лез в душу и в отношении себя тоже не позволял это делать. Лишь с Эстер он был иногда откровенен. Так, однажды разгуливая с ней по парку, он рассказал о своей первой девушке, которую почему-то называл то Джейн, то Варина, и о том, как она, выслушав его признание в любви, громко рассмеялась и сказала, что в жизни слышала много глупостей, но такой – еще никогда. "И после этого вы ее возненавидели?" – робко и с надеждой спросила его Эстер. Учитель в ответ промолчал – он был большим мастером пропускать мимо ушей неприятные ему вопросы. Но немного погодя удивленно, словно впервые по-настоящему разглядел черты ее лица, сказал: "Между прочим, ты на нее очень похожа. И такая же, как она, красивая..."

Когда Свифт, получив приход в ирландской деревушке Ларакор, что под Дублином, покинул Англию, жизнь для Эстер утратила всякий смысл: только после отъезда учителя она поняла, что он значит для нее. Если бы не подружка Ребекка, которая не отходила от нее надолго и, как маленькую, кормила с ложки, Эстер, возможно, умерла бы от тоски и истощения. Джонатан обещал ей написать сразу же по приезде в Ларакор. Письмо от него пришло лишь через два года. В нем он предложил ей переехать на постоянное местожительство в Ирландию, а в самом конце добавил, что ничего не будет иметь против, если вместе с ней приедет и Ребекка.

В противоположность подружке, которая какое-то время еще раздумывала ("Ирландия? Это же такая глухомань!"), Эстер начала сборы в дорогу немедленно: ее хвори как рукой сняло! Весь их путь из Англии в Ларакор сопровождался затяжными проливными дождями. Свифт встретил их в мокрой до нитки сутане. Но даже не дав им как следует осмотреться, сел рядом с кучером на облучок, сказав, что пора ехать дальше: в Дублине он снял для них недорогой, но весьма удобный дом.

– Как?! – обиженно надула губки добрая, но глупенькая Ребекка. Она почему-то думала, что приглашение Свифта в первую очередь касалось ее. – Разве мы будем жить не рядом с вами?

– Не рядом, но совсем неподалеку, – торопливо отозвался Свифт и дал понять кучеру, что можно ехать. – И не сомневайтесь, мои красавицы, я еще надоем вам своими визитами!

В отличие от Ребекки Эстер сразу поняла, в чем дело: до невозможности щепетильный Джонатан не хочет, чтобы кто-то из его прихожан имел повод думать, что он здесь не Богу служит, а разводит амуры...

Своими визитами он их, в самом деле, баловал. Едва отслужив вечерню, верхом на черном коне мчал в черную ирландскую ночь к девицам на чай. А как он, еще пахнущий ладаном и свечами, преображался в их присутствии! Читал им сонеты Шекспира, стихи собственного сочинения, сыпал остротами, каламбурил, дурачился... И уже за полночь, назвав их "моими любимыми", "ненаглядными", "солнышками" и т. п. (Ребекка скоро поймет, кому адресованы его нежности на самом деле, и смирится с этим), преподобный Джонатан мчал обратно в Ларакор. В свободные от службы дни он приезжал в Дублин, чтобы погулять вместе с ними по городу, поплутать по его паркам, зайти в гости к друзьям. (Ребекка без большой охоты исполняла роль "третьей лишней", но Свифту и она не могла ни в чем отказать.) Дублинские друзья и однокашники преподобного видели: Джонатан и Эстер без ума друг от друга, но никто не мог взять в толк, почему эта блестящая пара не узаконит свои отношения и не создаст семью...

Прошло не так уж много времени, как Свифт, зазвавший девиц в Ирландию, по просьбе местного епископата уехал в Лондон защищать права ирландского духовенства. В столице королевства магистр искусств и доктор богословия, кроме церковных дел, ввязался и в политические. Убийственной иронии его памфлетов и сатирических сказок, как огня, боялись продажные политики, бездарные полководцы, глупые лорды, бесчестные торгаши. Даже сама королева Анна опасалась его острого язычка! Но убедившись, что при дворе и в стране ничего не меняется, он все меньше занимался политикой и все больше своими "Путешествиями Гулливера", обессмертившими его имя...

Нет, живя подолгу в Лондоне, он не забывал об Эстер. Слал ей денежные переводы, дорогие подарки, писал пространные письма. В них он, как заправский муж, находящийся в командировке, отчитывался чуть ли не в каждом прожитом вдалеке дне. (Верный себе, всю корреспонденцию он направлял на имя мисс Ребекки Дингли, а свою возлюбленную Эстер, опасаясь, как бы его письма не попали в чужие руки, именовал в них Стеллой, и только Стеллой!) Изредка сообщал заждавшимся его девицам, что в очередной раз нанес визит вдове бывшего мэра Дублина миссис Ваномри. Само собой, он всякий раз обходил молчанием тот факт, что любит бывать в этом доме не ради миссис Ваномри, а ради мисс Ваномри, ее дочери.

Она была на двадцать лет моложе его, и – о странное совпадение! – ее тоже звали Эстер. (Словно боясь запутаться в именах и своих чувствах, Свифт быстренько нашел ей псевдоним – Ванесса.) Как и преподобный, она была живым вместилищем вопиющих противоречий. Лень и избалованность в ней сочетались с оригинальным умом и наблюдательностью, богатство и непосредственность натуры – с непреодолимым упрямством и своеволием. Прочитав за свою жизнь не так уж много книг, она без труда отличала искусную подделку от настоящей литературы. Она станет первой, кому скрытный Свифт покажет начальные главы рукописного "Гулливера". По их прочтении она с сияющими от восторга глазами и как о чем-то само собой разумеющемся скажет: "Такое мог написать только гений!"Первой же Эстер-Ванесса узрит в главном герое этой грандиозной сатирической фантасмагории самого автора: "Он такой же великий и одновременно маленький, как вы сами. Он любит и ненавидит то же, что и вы. Так же, как и вы, он прячет свои чувства и от этого сильно страдает". Вместе с ней, дивясь ее способности читать между строк, он обсудит, какие еще страны, кроме Лилипутии, посетит, кого и что увидит в них его добрый и насмешливый Гулливер. Обожавшая, как и преподобный, балагурить, легкая и порывистая Ванесса любила изображать веселую обезьянку, сломя голову носилась по дому, выкрикивая какие-то нездешние, странные слова типа: "Йеху! Гуигнгнм!" и пр. Эту ее словесную белиберду он увековечит в последующих главах "Гулливера"... Больше всего Свифту нравилось в ней то, что в отличие от светских и церковных вельмож, с которыми ему приходилось иметь дело в Лондоне, она понимала его с полуслова – с ней даже минуты молчания были красноречивы и сладки. Совсем скоро Эстер-Ванесса усвоила ироническую манеру разговаривать и на каждую остроту Свифта отвечала своей. Однажды специально для нее он напишет шуточную поэму "Каденус и Ванесса". (Псевдонимами он и себя не обделял.) Через некоторое время она сочинит свою поэму, языком, стилем и юмором столь похожую на его сочинение, что у Свифта-Каденуса в душе зародится суеверное подозрение, что она – женский вариант его самого.

Любуясь молодостью и игрой жизни в этом прелестном существе, Свифт однажды поймал себя на том, что влюбился в Ванессу. Это ужаснуло его: Всевышний никому, и уж тем более служителям церкви, не дал права любить одновременно двух женщин. И чем сильнее влекло его к Ванессе, тем сильнее становилось его чувство вины перед Эстер-Стеллой и тем чаще он писал ей письма. Но, несмотря ни на что, продолжал бывать в доме миссис Ваномри. Однажды случилось так, что он и Ванесса остались дома одни. Она увидела в этом знак судьбы.

– Джонатан! – сказала она, подойдя к нему как никогда близко. – Я люблю вас и готова стать вашей женой в любое удобное для вас время!

– Радость моя! – От неожиданности он даже рассмеялся. – Вы еще совсем не в том возрасте, чтобы любить священника!

– При чем тут это? – недоуменно нахмурила бровки Ванесса. – Вы – мой бог, я люблю и поклоняюсь вам... Обнимите же меня!

Через два дня он уехал из Лондона. Вернее, сбежал...

История его отношений с Эстер Джонсон повторилась, только с точностью до наоборот. Не дождавшись приглашения Свифта, мисс Эстер Ваномри сама поменяла Англию на Ирландию и поселилась не рядом с ним, но неподалеку. Одержимая своей страстью, она бомбардировала его письмами, просила, умоляла, порой даже требовала навещать ее, и как можно чаще. Но Свифт, сожалея о случившемся, месяцами не отвечал на ее письма, уклонялся от встреч. Это приводило Ванессу в отчаяние.

"И вот теперь, когда мои беды усугубляются тем, что я живу среди чуждых мне людей, чье общество не только неспособно развлечь, но, напротив, служит ужасным наказанием, вы избегаете меня... – делится она своими переживаниями в одном из писем. – Ваше молчание порождает у меня невыносимую тоску, и я ничего не могу поделать с собой. Я... невыразимо страдаю..."

"Помилуйте, навещать несчастную молодую женщину и помогать ей советами – что в этом предосудительного? Ума не приложу... – недоумевает она в другом письме. – Вы же знаете, стоит вам нахмуриться – и моя жизнь становится невыносимой для меня. Сначала вы научили меня чувству собственного достоинства, а теперь бросаете на произвол судьбы..."

Терзаемый одновременно любовью и жалостью, Свифт (конечно же тайком от Эстер-Стеллы) все же изредка навещал несчастную девушку. Но Эстер-Ванесса так близко подносила к нему огонь своей страсти, что он, словно боясь быть заживо сожженным, всякий раз зарекался видеться с ней, месяцами не отвечал на ее отчаянные письма, а когда отвечал, то стремился все свести к шутке, советовал ей обратить свои взоры на тех, кто помоложе и пока ничем не обременен. Глухие намеки Джонатана на какие-то обстоятельства, мешающие ему принадлежать ей безраздельно, толкнули Ванессу на поиски неизвестной ей соперницы. Разузнав все, что можно, о своей тезке мисс Эстер Джонсон, она напишет ей письмо...

...После банкета, скучного во всех отношениях, Свифт проводил Эстер-Стеллу до дома. Дорогой, тщательно подбирая слова, не вдаваясь в детали, но и не утаивая сути, он рассказал ей о характере своих отношений с мисс Ваномри.

– Я бесконечно виноват, что скрывал это от тебя, – сказал он ей, остановившись у ее дома. – Но все это время я надеялся, что справлюсь со случившимся один. – Он надолго умолк. – Считай, Эстер, что у меня это получилось... Но у тебя есть право сейчас одной войти в дом и не оглянуться. Для меня это будет знак, что я – перевернутая страница твоей жизни...

Заплакав, она уткнулась лицом ему в грудь.

– Перевернутая страница? – повторила она его слова. – Джонатан, не говорите глупостей. Я люблю вас и буду любить, что бы ни случилось...

Назавтра – в тот день над Ирландией бушевали, грохотали, блистали молниями грозы – Свифт отправился к Ванессе. Молча слез со своего черного коня, вошел в дом, молча положил перед ней ее злополучное письмо и после этого, так и не сказав ни слова, ушел прочь.

– Сейчас, когда в небе полно грома и молний, как вы думаете, где я хочу находиться?! – уж и не зная чем, какими словами пронять его, закричала Ванесса вдогонку. – Мой любимый! Мой ненаглядный! Ну помогите же мне возненавидеть вас!..

Но он даже не оглянулся. Возможно, побоялся, что не выдержит сердечных мук и раскроет ей объятия...

Вскоре мисс Ваномри умерла от болезни, распространенной тогда среди несчастно влюбленных девиц, – от чахотки. Скрытный по натуре, как все гении, одинокий даже среди близких людей, Свифт никому не признается, что пережил в связи со смертью Эстер-Ванессы. Но с тех пор он совсем отойдет от мирских дел, замкнется в себе. Долгими месяцами не возьмет в руки перо... Между тем шуточная поэма "Каденус и Ванесса", опубликованная согласно завещанию Эстер-Ванессы Ваномри, будет иметь успех у англичан и ирландцев. Те, кто хорошо знал мисс Ваномри, были поражены, с каким блеском и проницательностью Свифт описал незаурядные качества ее ума и души. Однажды об этой поэме зашла речь в присутствии Эстер-Стеллы. Словно желая испытать выдержку всегда ровной, элегантной мисс Джонсон, один джентльмен, слышавший о любовном треугольнике Свифта, заметил ей:

– На мой взгляд, эта поэма – настоящий шедевр преподобного Джонатана.

Истая англичанка, Эстер-Стелла в ответ ослепительно улыбнулась и с огромным самообладанием сказала:

– Вы правы, сэр. И, судя по всему, героиня, вдохновившая мистера Свифта на эту поэму, тоже была своего рода шедевр...

Увы, Эстер Джонсон тоже вскоре умрет. И тоже – от туберкулеза. Потрясенный утратой, Свифт напишет некролог, больше похожий на панегирик: в нем он до небес превозносил благородство, ум, порядочность и другие душевные качества умершей. (Многие обратили внимание на то, что в своем посвящении он назовет Эстер миссис Джонсон. Так в Англии принято называть лишь замужних женщин, Тем самым преподобный косвенно признался в том, что Эстер Джонсон была его женой.) Будучи в то время уже настоятелем дублинского собора Святого Патрика, Свифт позаботится об отпевании и достойных похоронах Эстер-Стеллы. И снова, как и после смерти Эстер-Ванессы, на него на долгие годы навалятся хандра и депрессия...

Незадолго до своей кончины он составил список самых близких ему людей. Кого в нем только не было! Даже недолюбливавшая его королева Анна удостоилась этой чести. Но в списке не оказалось ни Эстер-Стеллы, ни Эстер-Ванессы. Видимо, любимые женщины у него проходили по другой графе. Почему он скрывал свой брак с Эстер Джонсон, хотя англиканская церковь не запрещает своим служителям заводить семью? Как далеко зашли его отношения с Эстер Ваномри? Многое в жизни этого блистательного, почитаемого в Англии чуть ли не наравне с Шекспиром писателя и столь же странного человека так и осталось тайной... Кроме списка самых близких людей друзья покойного нашли на его письменном столе конверт с прядью женских волос. На нем рукой настоятеля были выведены слова, от которых веяло нарочитым равнодушием и безмерным отчаянием одновременно: "Волосы женщины, только и всего..." Чьи они были? Эстер Джонсон? Мисс Ваномри? А может, Джейн-Варины, той девушки, что когда-то грубо отвергла его любовь и навсегда сделала его осмотрительным даже в самых искренних чувствах? Кто знает, кто знает... После Джейн-Варины великий остроумец и бесподобный фантазер в сутане покорил не одно женское сердце. Сам же, судя по всему, уже никогда не обольщался...

И что не подлежит сомнению: он не хотел обзаводиться семьей. Боялся, что это вынудит его надеть домашний халат, ходить в шлепанцах – словом, свяжет, опутает по рукам и ногам, как это сделали с его Гулливером лилипуты. Но еще больше он страшился потерять всех близких и остаться один. "Поверьте, – писал он своему другу, – нет ничего глупее, чем заключать слишком глубокие и тесные узы: ведь тот, кто проживет дольше, неизбежно останется несчастным".

Именно это и произошло с ним. Он пережил почти всех своих друзей и, не снеся одиночества, угодил в дом призрения и умер в состоянии помешательства... Как бывшего настоятеля, его похоронили в соборе Святого Патрика, положили под плиту рядом с прахом Эстер Джонсон. И вот уже полтысячи лет они находятся не неподалеку друг от друга, как в жизни, а рядом. Совсем рядом...