Человек, рискнувший писать о нынешней религиозной поэзии, явил бы недюжинную отвагу, потому что это область неисчерпаемая. Кажется, уже и нет в России поэта, не осмелившегося сказать своё рифмованное "верую". Среди них есть люди редкой искренности, которые говорят это "верую" так же серьёзно и подлинно, как православный человек в храме следом за возгласом "Двери! Двери! Премудростию вонмем!", когда сердце сжимается и ты понимаешь, какую грозную ответственность берёшь на себя с этой "присягой". И если я не назову сейчас имён этих подлинных поэтов, то только чтобы не положить тень на остальных, которые, может быть, менее точны в "формулировках", но так же чисты в побуждении. Да уж и написано о них много и повсеместно.
Меня же более занимает сегодня поэзия, которая рождена не светскими, хотя бы и "глубоко верующими" (как будто есть "мелко верующие") людьми, а поэзия, вышедшая из-под пера самих батюшек. И батюшек часто ещё достаточно молодых, пришедших в священство после совсем недавнего крещения. Это не должно вызывать смущения у "ветеранов веры", потому что Григорий Богослов и Василий Великий (отцы Церкви!) крестились в 30 лет после высокой афинской философской школы, которую трудно было заподозрить в христианстве. И равноапостольный Константин Великий крестился только на смертном одре. Я уж не решусь напомнить о сменившем Григория Богослова на Константинопольской патриаршей кафедре Нектарии, который и вовсе был крещён одновременно с избранием в патриархи. Мериться верою – последнее дело. Тем более уже так давно сказано, что "последние будут первыми". И Иоанн Златоуст приветствует в Пасхальном слове одинаково и работников первого, и работников "одиннадцатого часа". Мы все работники "одиннадцатого часа".
Изъязвили нас ржавые мелкие единства,
Времени ток вымыл мел из остова веры,
Ядовиты наши воления и правды.
Слишком ещё слышен в воздухе голос недавнего "сверхчеловека", который надеялся построить рай силой своего "гармонического развития". Слишком ещё слышен чуть не две тысячи лет назад прозвеневший в римском колизее и всё не утихающий рёв этого неутомимого "сверхчеловека", чьи лозунги в мире меняются, а "гармоническое развитие" нет.
Солнце гремит. Яростный
Ревёт стадион:
"Заводы – рабочим,
Землю – крестьянам,
Христиан – львам!"
Эта последняя строка призыва при перемене других остаётся постоянна, и молодой христианин слышит это в каждой Литургии иногда лучше "ветерана" и не забывает, что звучащий перед "Верую" возглас дьякона "Двери! Двери!" напоминает: отныне Церковь – его единственное государство, которое если не защитит, то не предаст его.
И когда бы мы все это помнили, мы были бы здоровее духом и Церковь касалась бы главою неба.
Священников и дьяконов-поэтов делается всё больше. Может быть, с лёгкой руки иеромонаха Романа Матюшина, который открыл эту дверь после долгого поэтического поста в Церкви первым. Но и, конечно, не только поэтому. Этой поэзии просто пришла пора. Только традиция отца Романа, как и московского дьякона "псковского извода" отца Георгия Малкова, или красноярского священника Виктора Теплицкого, или костромских протоиереев Андрея Логвинова и Вячеслава Шапошникова есть всё-таки именно традиция – голос материнской Церкви, каков он был и в иные времена. Детали, воздух стихов, конечно, меняются в соответствии с веком, но тон остаётся тот же – давно определённый, "спасительный", "недвижный", канонический. И не подписывай, что это стихи батюшек, читатель догадается по учительности слова.
А вот сегодня (в самое уж последнее время) является священническая поэзия, которую вчера и предположить было нельзя. Из смирения и дерзновения, между которыми колеблется душа христианина, поэзия выбирает дерзновение, без которого смирение будет ложно. Может быть, это ещё говорит молодость батюшек, а обиход и требы понемногу смирят вопрошающую душу, но мне кажется, что с ними вливается в старые мехи Церкви молодое вино, без которого кровь застаивается. Молчание десятилетий безверия переменило сами векторы времени, сам воздух и словарь мира. Церковь вновь оказалась "молода", как в века первых Соборов, и зажгла новое небо. От этого и вглядчивость, и "хождение по краю", и беззащитность, и пугающая "ветеранов" резкость мысли и словаря.
А чтобы мысль читателя не разбегалась и чтобы услышанное запечатлелось глубже, мы почитаем стихи только одного поэта (часть их я только что процитировал). Это священник Спасского собора в Минусинске Красноярского края отец Сергий Круглов, рукоположенный во иереи в 1999 году. Да и стихов хочется показать побольше, чтобы было понятно, что это не случайность, не нечаянная проговорка, а долгая "речь" сердца, "рабочий день души". По одному-то примеру оглядки на горечь дня можно у разных поэтов найти, но грозная чистота последовательного открытого стояния перед вызовами времени редка, как редка вообще высокая поэзия.
Мне хочется напечатать их именно в утешение и ободрение тем беспокойным искателям "у стен церкви", которые сегодня есть в каждом храме, и мучают батюшек неустанностью вопросов, и мечутся между приходами в поисках как раз слова, которое отозвалось бы их сердцу и не оставляло их такими одинокими. Видите, эти вопросы горят и в священническом сердце, и, значит, вас двое. И, значит, как в первые века, чьи вы дети, опять можно глядеть вперёд с должным мужеством, которое звенит в вашем ясном и навсегда принятом "Верую":
Возможно, скоро погоня, и нам
Придётся бежать во тьме. Не бойся:
На всяком камне,
О который мы споткнёмся в беге,
Раздерём локти, расколем головы, –
Вырастет Церковь.
Ты – Пётр отныне. †
