Способность религии традиционных российских конфессий как таковой и деятельности религиозных объединений в частности благотворно влиять на социально-экономические и общественно-политические процессы в современной России сегодня в целом не вызывает сомнений. В частности, наиболее востребованное и исторически преобладающее в России православное христианство греческого обряда, выступая в качестве носителя консервативной традиции в наилучшем ее понимании и хранителя российского исторического и нравственного наследия, объединяет современных россиян как между собой, так и с их далекими предками и не менее далекими потомками; выступает реальным фактором сплочения страны, мобилизации ее граждан на достойное, конструктивное, законопослушное поведение. Однако что касается формата присутствия религиозных организаций в общесоциальной сфере, степени и методик их влияния на общественные процессы, то в этой части до полной ясности весьма далеко. Сегодня, когда Русская Православная Церковь возвратилась в число наиболее авторитетных и общепризнанных общественных институтов, многие варианты сотрудничества Церкви и светской власти приобрели, как кажется, в значительной степени поверхностный и формальный, а подчас вообще неоправданный характер.
Прежде, чем предпринять попытку формулировки некоторых выводов на этот счет, постараемся обратиться к показательному, как нам кажется, опыту христианских церквей, имеющих за плечами многовековой опыт активного присутствия в общественной сфере – Католической и Протестантской. Не секрет, что римо-католическое учение испокон веков отличалось практичностью и прагматизмом, стремлением урегулировать максимально широкий круг общественных отношений. Безусловно, прагматизм и казуистичность социальной доктрины католицизма неправильно рассматривать исключительно в негативном аспекте. Подробность проникновения нравственного богословия в самые разнообразные сферы экономической и общественной деятельности, невзирая на ее постоянное усложнение и постоянный же рост в лучшем случае – безразличия, а в худшем – агрессии мира по отношению к попыткам такого проникновения, конечно, были призваны способствовать повышению уровня социальной справедливости и облегчению положения страждущих и, с учетом многовекового авторитета и влияния христианства, не могли не повлиять позитивно на политику светских властей и корпораций. В то же время в некоторых оттенках католическая методология, как представляется, могла способствовать серьезнейшим системным искажениям христианского мышления и его реализации в общественной сфере. Так, весьма небезопасными в исторической перспективе выглядят обозначенные Римом на определенном этапе приоритеты: развития сети общественных организаций и формирования надгосударственного авторитета. По следам панегирика в адрес профсоюзного движения в энциклике "Rerum novarum" в программе Иоанна XXIII вновь актуализируется тезис о необходимости распространения широкой сети подлинно автономных общественных организаций в качестве альтернативы приводящему к социализации общества чрезмерному вмешательству государства во все сферы общественной жизни. Например, важнейшее заявление сделано в 1963 года в энциклике "Pacem in Terris": Рим убежденно выступает в пользу существования "власти во всемирном масштабе, обладающей действенными средствами для движения к общему благу". В дальнейшем идеи международного надгосударственного содружества, пронизанного братским духом и общехристианской культурой, звучат в выступлениях понтификов все более системно. Историческая подоплека указанных тенденций в развитии социальной политики Рима выглядит вполне очевидной: ностальгия по "славному Средневековью" должна предрасполагать понтификов к конституировавшим ту эпоху институтам – корпоративной (цеховой) системе структурирования общества и экстерриториальному господству Римского престола, который и являл собою тогда "обладающую действенными средствами власть во всемирном масштабе". Идея общественного плюрализма, структурирования общества в промежуточных корпорациях сословного и профессионального характера изначально нашла свое выражение в учении Фомы Аквинского. Однако попытка механического перенесения средневековых политических технологий в новейшую историю должна была сыграть и, как представляется, сыграла злую роль для мировой цивилизации.
Как и в случае с отстаиванием социальных прав и свобод, католическая доктрина не прокладывала дорогу, а восприняла уже сформировавшийся в западном обществе тренд, который и без поддержки Рима продолжал бы развиваться, однако с такой поддержкой, безусловно, развился быстрее и масштабнее. Широкое распространение некоммерческих общественных организаций, усвоивших высокую степень автономности и независимости не только от государства, а от каких-либо здравых и конструктивных институтов, действительно происходило на Западе, однако в рамках их деятельности часто стали опосредоваться не столько идеи общественной справедливости, сколько пресловутый индивидуализм и потребительский подход к жизни, а сам способ позиционирования этих организаций существенно отличался от средневековых образцов. Если освященные томизмом институты сословной социальной инфраструктуры обеспечивали консолидацию вертикально интегрированного социума, то, начиная с Нового времени и в особенности в ХХ столетии, деятельность многопрофильных общественных корпораций стала опосредовать процесс размывания вертикальных структур, имеющих целью приближения индивида к Богу, и формирования горизонтально интегрированного, сплачиваемого коммерческими интересами и нью-эйджевской неоязыческой антихристианской идеологией сетевого общества. Что же касается необходимости установления авторитетной и эффективной надгосударственной власти, то вместо обессилевших и фактически недееспособных международных организаций такую власть в наше время приобрели транснациональные олигархические корпорации, действующие в системе однополярного мира. Таким образом, Рим предложил небесспорные политические инициативы, способные наряду с позитивным эффектом активно способствовать дальнейшей секуляризации общества, выразившейся в абсолютизации гражданских свобод, гипертрофированной автономности гражданского общества с одной стороны и, в качестве закономерного в отличие от ожидавшегося результата следствия, – тотальном давлении государства на жизнь индивида в важнейших сферах.
Основным и глубоко трагичным итогом многоаспектной, тщательно продуманной и великолепно организованной политики католицизма в социальной сфере стала ее неспособность решить проблему секуляризации западного общества и остановить утрату им христианских идеалов. Отличительные особенности католического нравственного богословия – системность, казуистичность, акцент на активной практической деятельности, рассчитанной на конкретный результат, готовность применять меры настойчивого убеждения, а иногда и принуждения, гибкость и концептуальная предрасположенность к компромиссам с реальной ситуацией, все эти великолепно отточенные инструменты католической политики на выходе предложили механистичную, отчасти популистскую и отчасти утопичную идеологию и оказались не в силах противостоять атомизации западного общества и умиранию западной цивилизации. В результате Католическая Церковь не только постоянно работала "вторым номером" по отношению к мировым общественным секулярным тенденциям, но и была вынуждена во многом фактически идти у них на поводу, принимая как данность новеллы гражданского общества. Готовность Римского престола к вынужденному компромиссу с господствующим секулярным мнением наилучшим образом прослеживается на примере истории отношения понтификата к проблеме "прав человека". Начав с системной критики основополагающих либеральных ценностей (в частности, в энциклике 1888 года "Libertas praestantissimum"), после II Мировой войны католическая церковь эволюционировала в этом отношении существенным образом. В энциклике "Pacem in Terris" 1963 года римо-католической пастве предложен подлинный панегирик человеческой личности; понимание и признание человека главнейшей ценностью названо основанием любого упорядоченного и созидающего общества. Права человека уже не отвергаются безоговорочно и даже признаются происходящими от естественного закона. Иоанн-Павел II использует термин "права человека", уже не оправдывая их восхождением к "естественному закону", а замещая ими "естественный закон"; идея прав человека становится центральным элементом его социального учения; именно их максимально возможное осуществление выступает отныне в качестве форпоста общего блага как давно провозглашенной католичеством цели государства. Антропологическое учение Рима приобретает практическую и очевидно политизированную направленность, сегодня Римо-католическая Церковь являет собой, по сути, транснациональную правозащитную мега-организацию.
Еще большей практической ориентированностью изначально отличалось протестантское вероисповедание. Свою кульминацию процесс прагматизации христианского вероучения обрел в этическом учении Жана Кальвина и его ветвях – в первую очередь в английском и американском пуританстве. Практическая деятельность человека стала, по сути, одним из базовых элементов сотериологической концепции протестантизма. В первой четверти ХХ в основным направлением протестантской социальной мысли становится либеральной протестантство (Гарнак, Герман). Не будет преувеличением характеристика этой тенденции в качестве "встраивания" христианского учения в систему современных социальных философий, сопровождавшегося его частичной, а иногда и полной десакрализацией (например, учение Бультмана о "демифологизации" Священного Писания). В американском протестантизме тенденция к обмирщению христианского вероучения, его активной адаптации к основным социальным проблемам современности, развивалась особенно интенсивно. Примерами проявления этой тенденции может быть названа деятельность Рейнхольда и Ричарда Нибуров. После II Мировой войны социальная направленность протестантизма в США становится особенно очевидной; протестантские организации становятся активными участниками борьбы за расовое равноправие и феминистского движения. В обоих случаях общегуманные ценности достигались за счет отказа не только от традиции христианства (что, в частности, проявилось в признании женского священства), но и от фундаментальных положений Евангелия, что приводило к неоязычеству "черного" христианства и фактическому самообожествлению некоторых его лидеров. Тенденцию к социализации христианского учения в протестантизме ХХ века следует считать основной и наиболее активно развивавшейся. Во второй половине столетия социальное учение протестантского христианства, как и в католичестве, все более воспринимало давно уже ставшие достоянием и атрибутом секулярного мира ценности и понятийные категории и все более погружалось в общегуманистическое антропоцентричное социальное морализаторство.
Таким образом, на примере социальных концепций римо-католичества и протестантизма (насколько возможно говорить о единой концепции последнего) мы можем наблюдать, что попытки чрезмерно казуистичного присутствия Церкви в социальной сфере часто ведут к результатам, прямо противоположным желаемым, более того – сопровождаются размыванием самой Церкви как высокоспецифичного института и даже утратой ею отдельных элементов основополагающих догматов вероучения. Западные христианские церкви сегодня, по сути,действуют по классическим схемам сетевого маркетинга, пытаясь за счет популистских трендов своего развития (читай: агрессивной демпинговой ценовой политики) завоевать популярность в недружелюбной или безразличной среде и сохранить таким образом некое подобие заметного положения в обществе (осуществить последующую локализацию на занятом сегменте рынка).
Следует признать, что Россия до недавнего времени (в том числе в тот исторический период, когда взаимодействие религии и государства было здесь наиболее тесным и нормативно закрепленным) была лишена подобных детально проработанных профессиональными социологами программ участия Церкви в общегражданской сфере. Однако широкое распространение в народе подлинно православного благочестия обеспечивало важные социальные процессы: например, в начале ХХ века в России стремительно развивавшаяся экономика безо всяких булл и энциклик Церкви в поразительно краткие сроки восприняла и осознала важность сохранения христианского, человечного отношения к личности в сфере вполне прагматичных хозяйственных отношений, что выразилось и в высоконравственной этике взаимодействия друг с другом хозяйствующих субъектов, и в активно развивавшейся системе социального обеспечения пролетариата, и в иных аспектах гуманизации законодательства и управления государством. На определенном этапе христианский гуманизм в России был насильно удален из общественной сферы и заменен поначалу достаточно свирепыми, а затем все более мимикрирующими под христианскую этику идеологемами; сама же Церковь как общественная структура была практически дистанцирована от какого-либо непосредственного влияния на социальные процессы. По-настоящему качественная, профессионально подготовленная программа участия РПЦ в жизни гражданского общества, предусматривающая, в том числе, попытки ответов на злободневные вызовы современного секулярного мира, впервые была сформулирована в 2000 г в "Основах социальной концепции Русской Православной Церкви". Многие из положений данной Концепции сегодня реализуются на практике, однако многие, как следует, на наш взгляд, признать, по совокупности объективных и субъективных причин носят программно-декларативный характер. На практике мы можем наблюдать как сознательное дистанцирование организаций, объединений РПЦ, конкретных носителей христианского вероучения от проникновения в социальные проблемы (такая позиция имеет в качестве основы тезис о необходимости бегства от лежащего во зле мира в переживаемые нами "последние" или "холодные" времена), так и чрезмерную увлеченность отдельных представителей церковной среды общественно-полезной деятельностью в виде строительной, производственной, торговой активности, а порой и бизнеса, весьма слабо ассоциированного с собственно христианским вероисповеданием. Примеры первого рода во многом обусловливают проигрыш (носящий, хотелось бы надеяться, временный характер) традиционного для России православного христианства в его миссионерской эффективности инославным (в основном, протестантским) религиозным объединениям и, что особенно небезопасно, сектантским организациям, активно и агрессивно позиционирующим себя именно в сегменте социальной помощи находящимся в затруднительной ситуации людям, практикующим дружелюбное и психологически комфортное обращение к адресатам проповеди (не всегда, впрочем искреннее и глубокое), акцент на их релаксацию и утешение. Более редкие примеры второго рода также не всегда полезны для общества, предоставляя повод для упреков Церкви в коммерциализации и формально-бюрократическом отношении к пастве (такие упреки исходят, кстати, не только из секулярной, но и из церковной среды), растворяя отдельные фрагменты церковной организации в мирской суете, лишая представителей Церкви сакрального ореола.
В связи с изложенным возникает вопрос о том, как же определить оптимальный объем присутствия Церкви в бытии гражданского общества в его социальном аспекте, с тем, чтобы снабдить общественно-полезную деятельность человека концептуальной составляющей (а в чем-то и основой), но и не допустить превращения церковных организаций в разновидность правозащитных и quasi-профсоюзных, что, можно быть уверенными, не пойдет на благо ни самой Церкви, ни обществу. Полагаем, что к правильному ответу на этот вопрос способно обращение к проверенному тезису о том, что каждый должен заниматься своим делом, воздавая при этом богово – Богу, а кесарю – кесарево.
Это отнюдь не означает, что Русская Православная Церковь призвана уйти из социальной сферы, по сути, еще не приблизившись к оправданно масштабному в ней присутствию. Однако непременным условием эффективности и корректности ее участия в социальных проектах должно стать, на наш взгляд, четкое разделение компетенции и "сфер влияния" основных церковных институтов в различных формах социальной активности, а также их интеграция – опять-таки, оправданная и корректная, – в регулируемый общегражданским законодательством социальный процесс.
Представляется, что присутствие Церкви в общегражданском сегменте должно быть рассредоточено на трех уровнях церковной иерархии, модифицируя методологию социальной деятельности на каждом из них и в какой-то степени воспроизводя триединство эмпирического, рационального и мистического познания.
На уровне, соответствующем эмпирическому, в наибольшей степени погруженном в реальность гражданского общества, его социальные проблемы и нужды, должны в основном оперировать приходские и миссионерские организации, православные издательства, СМИ и Интернет-ресурсы, а также, что нам представляется особенно важным – широкий круг общественных организаций, аффилированных традиционным российским конфессиям, но действующим строго в рамках секулярного общегражданского поля. Деятельность последних призвана опосредоваться разработкой и реализацией на основе корректной конкуренции с иными элементами гражданского общества (например, конкуренции за правительственные гранты) социально значимых проектов, реально оптимизирующих социальную среду и помогающих различным категориям россиян решать или минимизировать жизненные проблемы. На уровне более высоком, в основном представленном настоятелями приходов, монастырями и учебными заведениями Церковь должна уже в меньшей степени позиционировать себя в качестве социального партнера, сосредотачиваясь на организации богослужебной практики; хранении и адекватным применении церковного Устава, подготовке кадров как для богословско-пастырского, так и для социального служения. Основная социальная миссия Церкви на этом уровне – всемерное улучшение духовнической практики, которая сегодня в России серьезно "хромает". Наконец, на наивысшем уровне – уровне епископата, уединенных монастырей, старчества – Церковь призвана сосредоточиться на хранении и поновлении своего Предания, не допуская распыления собственной идеологии, участвуя в социальной деятельности только через концептуальное руководство процессом на нижестоящих уровнях и своевременное высказывание своей позиции в публичной сфере по наиболее важным общественным вопросам (примером несвоевременности такого позиционирования может служить пассивность отдельных архипастырей по будоражившим общество вопросам принятия ИНН, паспортов нового образца, участия в переписи населения и т.п.).
Авторитет Церкви в области вероучения in definitio не нуждается в каких-либо доказательствах и апробации; социальная же ее деятельность вправе претендовать на эксклюзивное и льготное положение только на основе демонстрации реальной дееспособности и эффективности инициируемых и реализуемых Церковью проектов. Стабильное и авторитетное положение Церкви в современном российском обществе должно происходить не из накапливания суммы эксклюзивных практик "добрых отношений" церковных организаций с симпатизирующими им людьми, наделенными компетенцией принятия управленческих решений либо праведно или неправедно нажитым капиталом, а из системной пропаганды и демонстрации Церковью жизненной силы своего учения в современных условиях. Признаком адекватности положения Церкви в социальной сфере способно послужить действенное недекларативное законодательство о религиозных объединениях, а весьма желательным его условием – надлежащее исполнение государством своих обязательств перед гражданским обществом в части восстановления и поддержания в порядке памятников истории и культуры, обеспечения доступа граждан к культурному и духовному наследию России, создания необходимых условий для вовлечения религиозных организаций традиционных российских конфессий в посильное им несение бремени социальных функций.
В завершение скажем, что приближение к предлагаемой модели призвано носить не революционный, а эволюционный характер, не претендуя на одномоментное изменение существующих в РПЦ практик, но и не оставляя главной своей задачи – предотвратить кризисные явления в религиозной среде, позволить Церкви всегда оставаться надежным, мудрым и эффективным соработником государства.
Нижний Новгород, 29 июня 2007 г.
По материалам источников: Интерфакс – Религия
