Зал был переполнен, люди толпились в проходах. Это был 1989 год, клуб имени Горбунова, христианам разрешили устраивать встречи с общественностью. На сцене – несколько человек на стульях, никакого стола.
На одном из этих стульев сидела красивая женщина благородной внешности, без тени страха в глазах, со спокойствием человека, перенёсшего страдания за отказ отречься от святыни в своей душе. Это была Зоя Александровна Крахмальникова. В начале 80-х её имя передавалось из уст в уста в связи со сборником "Надежда", слух о котором докатился даже до Псково-Печерского монастыря, в котором я жил в те годы. Позже, когда я служил в Пушкинских Горах, где была возможность слушать радио "Свобода", я узнал подробности о её заключении в тюрьму и последовавшей затем ссылке.
Во всём облике Зои Александровны, в том, как она рассказывала о времени, проведённом "там", чувствовался дух исповедничества, словно бы отголосок послереволюционных гонений. В конце вечера я подошёл к Зое Александровне и представился. Так мы познакомились, а потом и подружились.
Я стал гостем в квартире на Ленинградском проспекте, где они с мужем, писателем Феликсом Световым, жили, вернувшись после ссылки. Тогда почти все наши разговоры были на одну тему, которой мы были одинаково "больны", – судьба православия. Конечно, кругозор наш был ограничен рамками только Русской Православной Церкви. О том, что происходит в других частях православного мира, мы знали лишь понаслышке. Но какие-то основные интуиции наших разговоров были верными, в чём я смог убедиться впоследствии.
В 1992 году я уехал из России. Сначала в Германию, где служил в Русской Православной Церкви Заграницей, оттуда на Святую Землю, в маленький монастырь РПЦЗ в Хевроне, на русском участке земли, который называется Москобия. Главной достопримечательностью и святыней его был Мамврийский дуб, известный со времён Авраама.
Это было в начале лета 1993 года, а в сентябре по приглашению Синода РПЦЗ в Иерусалим приехала Зоя Александровна. Её принимали с почётом, как исповедницу, поселили в Гефсимании, в монастыре, основанном великой княгиней Елизаветой Фёдоровной.
Я приехал в Иерусалим, мы встретились и отправились в Хеврон. Как здесь водится, сидели на крыше. На плоской крыше двухэтажного монастырского дома, построенного ещё при архимандрите Антонине Капустине. Разговаривали до ночи, смотрели в густое небо с низко-низко нависающими большими звёздами. Говорили: вот так же когда-то смотрел в это небо Авраам, повторяя слова обетования Божия о его потомстве, многочисленном, как эти звёзды. Через полтысячи лет устремлял туда же свой взор боговдохновенный Давид и пел псалмы, перебирая струны кифары. А ещё через тысячу лет пришёл их Потомок и низвёл на эту землю Дух Божий, и нет теперь уголка в Израиле, где бы Дух этот не присутствовал, но на каждом месте Он ощущается особым образом.
Потом мы вернулись в Иерусалим, там был в то время и архимандрит Виктор Мамонтов, также побывавший незадолго перед тем у меня в Хевроне. Под вечер мы все встретились в Ратисбоне, католическом институте по изучению иудаизма, в комнате у Аллы, псаломщицы из Латвии, где служит о. Виктор. В институте она учила иврит, жила в общежитии. Был ещё Саша Слободской, кинорежиссёр из Питера, и о. М., священник, приехавший из Риги.
Мы тогда устроили агапу по древнему чину с преломлением хлеба и бокалом вина. Благословения на иврите произносил о. М., который выучил иврит ещё до приезда в Израиль. Ну а потом, конечно, была общая беседа всё на ту же тему – о природе Церкви, об искажениях, изменивших её облик до неузнаваемости, об экклезиологии о. Николая Афанасьева и о. Александра Шмемана. Говорили, что христианство здесь, на Святой Земле, должно быть более простым и искренним, более подлинным.
Когда Зоя Александровна уезжала, у всех было чувство, что иерусалимская община уже сформировалась в духе и мы провожаем одного из её членов, что наше расставание будет недолгим, мы скоро опять встретимся в Иерусалиме.
Действительно, через год Зоя Александровна вновь приехала в Израиль, на сей раз по приглашению какого-то общества бывших диссидентов, и поселилась у своих друзей из этого круга.
К тому времени я был уже знаком с отцом Даниэлем и довольно близко с ним сошёлся. Повстречались мы в октябре 1993 года на празднике Кущей. Произошло это в Табхе, на берегу Генисаретского озера. Там, на участке, принадлежащем немецким бенедиктинцам, община отца Даниэля снимала палатки на три дня, в них могло разместиться до шестидесяти человек, включая семейные пары с детьми. У самого берега был большой камень, похожий на престол, на нём отец Даниэль служил Литургию на иврите. Кроме того, там можно было послушать доклады, подготовленные членами общины. Но самое, конечно, интересное было слушать самого отца Даниэля. Он развивал тему о возрождении первохристианской Церкви Израиля, о возвращении к апостольской традиции не в опосредованном восприятии греко-римского христианства, а в непосредственном ощущении её израильских корней, местного языка и менталитета.
Вернувшись, я позвонил Зое Александровне в Москву и рассказал обо всём, что было в Табхе. Так что, когда она приехала во второй раз на Святую Землю, у неё уже был огромный интерес к отцу Даниэлю, сложилось решение написать о нём.
Отец Даниэль приехал за нами в Иерусалим и на своей маленькой машинке повёз в Хайфу. Лил проливной дождь, но отец Даниэль, несмотря на свои годы (ему было тогда уже за 70), оказался мастерским водителем, совершенно бесстрашным перед стихией. Собственно, таким он и был в жизни.
Привёз он нас в очень уютный дом в нижнем городе, где собиралась его община. Кроме большого зала были там и комнаты для гостей, в них мы и разместились. Заботилась о нас Элишева, помощница отца Даниэля, человек необычной судьбы, немка, доктор богословия, приехавшая в Израиль, чтобы служить еврейскому народу, овладевшая ивритом настолько, что все принимали её за местную уроженку.
Отец Даниэль был очень занятым человеком. Прежде всего, он исполнял обязанности приходского священника, служил Мессу в церкви на соседней улице. Как монах братства хайфского Кармеля он нёс послушание водителя, возил на машине гостей монастыря, когда его вызывали для этого. Кроме того, он ещё водил экскурсии по Израилю, а весь его заработок шёл на содержание дома. Он также принимал группы, в основном из Германии, приезжавшие специально ради знакомства с ним. Но и для нас у него нашлось время. Он появлялся перед нами вечерами, и мы до ночи беседовали на самые острые богословские и церковные темы.
У отца Даниэля на всё был свой оригинальный взгляд – антитеза европейской христианской культуре, в которую он глубоко проник, владея семью европейскими языками. Нас же с Зоей Александровной прежде всего интересовало православие, наша Церковь, которая скрывалась за фасадом, прямо на глазах становившимся всё более казённо-театральным. Наши поиски шли в рамках той же исторической традиции, а отец Даниэль предлагал оставить "старые мехи", став членом его общины.
Понятно, для нас это было невозможно в силу многих обстоятельств, но твёрдый дух отца Даниэля, его детская чистота, обаяние его личности, его святая душа произвели колоссальное впечатление на Зою Александровну.
Потом мы поехали в Ашкелон, где живёт моя мама, и Зоя Александровна гостила у нас ещё некоторое время. Дом наш находится недалеко от старого города, в городском парке сохранились стены времён крестоносцев, раскопки языческих капищ с древними скульптурами. Мы бродили там с Зоей Александровной и всё говорили и говорили про отца Даниэля. О том, что после его ухода замены ему, скорее всего, не будет, община начнёт угасать, а помочь ей нет никакой возможности.
Зоя Александровна вскоре вернулась в Москву, а я отправился на полгода в Америку, оказавшись в самом сердце Зарубежной Церкви. Там я принял окончательное решение уйти в греческий церковный мир, который после славянского, возможно, – последняя станция на духовном пути к Иерусалиму.
Вернувшись из Америки, я в третий раз встретился с Зоей Александровной в Израиле. Это произошло в 1996 году в Тель-Авиве, у её друзей, ставших православными христианами, прихожанами РПЦЗ. Я сказал ей, что пока не вижу, в каком качестве я мог бы быть полезен отцу Даниэлю, так как не могу оставить служение у престола. Кроме того, нет там и экклезиологически ясной позиции, нет епископа, готового помочь устроению общины. Рассказал ей о своём решении уйти из РПЦЗ в греческое православие.
Она была со мной во всём согласна. Только очень за меня переживала, выражала сомнения по поводу греческого Патриархата. Действительно, поначалу пришлось тяжело, но постепенно двери в греческую Церковь открылись. Меня приняли в монастырь на Сорокадневной горе в Иерихоне. Затем я оказался в лавре св. Саввы Освященного в Иудейской пустыне.
Туда и пришло печальное известие о внезапной кончине отца Даниэля. Перетрудившись на своём шофёрском послушании, он впал в кому и, так и не выйдя из неё, скончался.
А с Зоей Александровной мы встретились ещё через семь лет, во время моего приезда в Москву. Тогда она уже была очень нездорова, но всё помнила. Наши встречи в Израиле, отца Даниэля, светящегося любовью к людям. О его любви к Богу можно было только догадываться по тому, с каким смирением он принял те великие испытания, которые выпали ему на его жизненном пути. И в этом они были с Зоей Александровной как родные брат и сестра.
И сегодня я благодарю Господа за то, что, не будучи достоин дружбы двух великих людей, настоящих исповедников Христовых, получил её как дар свыше, как благословение Божие. †
