Долгое прощание

17 апреля 2008 года на 80-м году жизни ушла в мир иной Зоя Александровна Крахмальникова, религиозный писатель, публицист, правозащитник, постоянный автор и верный друг нашего журнала.

Последний путь оказался мучительно долгим. Дождь, не переставая, то лил, то моросил. Два наших ритуальных автобусика и несколько легковых машин тяжело пробирались по Москве по бесконечным пробкам... Объезд по Старо-Калужскому шоссе.

Это моё шоссе. Дальше по нему – Десна, мой домик в деревне. Ближе – знакомый правый поворот на Николо-Хованское кладбище. Именно по этой дороге пять лет назад ранней золотой осенью я возил на машине Зою Александровну на могилу её сына Сергея, на его сорок дней. Теперь рядом с сыном мы должны положить и её.

Не успели подъехать, как дождь прекратился. Солнце пробило облака, и гнетущая тягость улетучилась вмиг. Влажный воздух наполнили "Святый Боже", пасхальные стихиры, а когда опускали гроб – курлыканье неизвестно откуда взявшихся журавлей, косой клин которых низко пролетел над нашими берёзами. Женщины – среди них Наталья Бруни, Людмила Улицкая, кто-то еще в монашеском одеянии – принялись украшать могилу цветами. Красными розами выложили огромный крест, а белыми – сплошным покровом одели могильный холм. Красивее могилы я не видал.

Кто-то из них, этих жён-мироносиц, сказал потом на поминках, что в этот момент в ушах звучало: "Женщины той очарованный лик слит с твоим празднеством вечным..." – песня, которую Булат Окуджава посвятил Зое Крахмальниковой.

Она издавала сборник христианского чтения "Надежда". Надежда – лейтмотив всего творчества Окуджавы. "Надежда, я останусь цел, не для меня земля сырая..." Они дружили, она была его музой.

"Ты наша сестра, мы твои торопливые братья.
Нам трудно поверить, что жизнь коротка"...

Когда после тюрьмы, где Зоя Крахмальникова оказалась в 1982-м за свою "Надежду", она отправилась в ссылку, Окуджава прислал ей тёплые варежки. На известной фотографии она как раз в них. А когда в 1987-м вернулась в Москву, он встречал её на вокзале...

Надежда – это было её любимое слово. И она умела вселять её в других. Бывало, оказываешься у неё в гостях унылый, в растрёпанных чувствах. Попьём чайку на кухне – и всё, уходишь как на крыльях, полный сил и надежд.

Удивительно, она вникала во все мои дела, даже сугубо профессиональные. Когда в 1997–1998 годах я был главным редактором журнала "Союз дизайнеров", Зоя Александровна написала для него статью о дизайне. Она раскрывала духовный смысл дизайна как дар и поручение Творца по освоению пространства мира в формах, противостоящих серости и пошлости. "Российский мир открылся дизайну, духу творчества жизни. Дизайн – дитя света и цвета, дитя устроения и красоты. Потому он так быстро развивается в последние годы, словно хочет наверстать утраченную жажду жизни и гармонии". Заканчивается статья опять надеждой: "Россия слишком консервативна. Всегда была такой. Большевики же "заморозили" её на долгие годы. Следует, однако, надеяться, что дизайн поможет разморозить её, меняя дух, стиль и пейзаж нашей жизни".

Когда же в 1998-м я с коллегами организовал Высшую академическую школу графического дизайна, Зоя Александровна стала читать там авторский курс "Основы духовной культуры".

Зоя Александровна привела меня в 1995 году в "Истину и Жизнь", которая стала для меня на многие годы и остаётся по сей день важным и дорогим делом.

В феврале 2002 года к 60-летию главного редактора отца Александра Хмельницкого мы выпустили специальный поздравительный номер тиражом 1 экземпляр. Зоя Александровна написала в нём: "Журнал "Истина и Жизнь" появился тогда, когда ещё была свежа память о годах и десятилетиях страшных религиозных преследований, да они к тому времени толком и не прекратились. В этих условиях решиться начать выпуск независимого христианского журнала – это был настоящий подвиг. Подвиг священника. Подвиг – ежемесячно выпускать его вот уже больше одиннадцати лет. Сто тридцать четыре номера! (Сегодня уже 193. – Ред.) Сколько мы узнали из них о человеческих судьбах, о замечательных мыслителях, поэтах, писателях... Мы, авторы журнала, обязаны ему за возможность выразить нашу веру, нашу надежду на то, что Россия возродится со Христом".

Она сама писала в журнале о многом. Об открытом и бесстрашном исповедании веры, которого ждёт от нас Христос, о тайне Гефсимании как тайне божественной любви (№ 8/96). О пьянстве как грехе, ведущем к смерти, убивающем реальность, которая наследует Царство Небесное – образ Божий в человеке (№ 10/96). Об исповедниках и праведниках потаённой Церкви России (№№ 12/97–1/98). О философии и вере отца Сергия Булгакова (№ 12/01). О людях искусства: о Булате Окуджаве (№ 12/99), о художнице Лидии Шульгиной (№ 7–8/02), о композиторе Каретникове (№ 5/96), поэте Владимире Корнилове (№ 6/02)...

В последней статье есть такие слова: "Владимир Корнилов был человеком нежным и суровым одновременно – так случается с людьми, обострённо чувствующими ложь и бегущими прочь от неё. Он обладал особым зрением, рождающим чувство постоянного "гражданского беспокойства", потаённой нежности и тревоги – не за себя, за другого". Зоя Александровна видела это в других потому, что сама была такой – нежной и суровой одновременно, сама обладала тем же "особым зрением".

О Булгакове она написала: "Он был Божиим человеком. Так издавна называли людей, обладающих чувством Бога и чувством Церкви. Что же это за чувства? Вера? Не только, веруют многие, но чувство Бога, ощущение Его вездеприсутствия обретают избранные, те, кого Христос называет "солью земли"". Безусловно, она тоже принадлежала к ним.

Когда она была удостоена Премии имени А. Д. Сахарова "За гражданское мужество писателя", журнал посвятил З. А. Крахмальниковой большой материал и обложку (№ 9/99). Последняя её статья в "Истине и Жизни" – о монахине в миру Елене (Каземирчак-Полонской) – называлась "Особый подвиг" (№ 10/02). Её собственная жизнь была не чем иным, как особым подвигом.

Когда она заболела, попросила молиться за неё как за монахиню Екатерину. Оказывается, после ссылки она приняла тайный постриг. В комнате у неё всегда стоял церковный аналой. Когда совсем слегла, вдоль стенки в постели устроила иконостас, чтобы молиться лёжа. Она уходила долго. Так казалось. Теперь – что слишком быстро.

Прошу у Вас прощенья за долгое молчанье,
За быстрое прощанье,за поздние слова...

Отпевали её как Зою, но тайное стало явным, лежала она в монашеском облачении. Оно оказалось очень ей к лицу. Прекрасному, тонкому, благородному.

Когда вышла книга "Монологи о любви", которую я оформлял, она попросила меня часть тиража сохранить у себя, раздать на её похоронах. Я привёз четыре сотни экземпляров в храм Космы и Дамиана. Всем не хватило. После отпевания, которое пришлось на Вход Господень в Иерусалим, каждый выходил из церкви, держа в руках эту книгу с оранжевым иерусалимским закатом на обложке, которая ярко вспыхивала ясным огнём в тот хмурый, пасмурный день.

Зоя Александровна была пламенным борцом с комфортным теплохладным христианством. Сама была исполнена горячей, огненной веры. В этом она очень походила на отца Георгия Чистякова. Он признавал родство их душ, однажды сказал мне, вернее, громко выдохнул: "Зою я люблю"...

Слова её звучали с пророческой силой и мощью. Формулировки чеканно резки. Иногда казалось, что чересчур. Как-то я говорил об этом со своим студенческим другом и духовником, иеромонахом Иосифом (Киперманом): не слишком ли она резка в своих оценках? Он ответил: "Но кто-то же должен сказать это именно так, отчётливо и ясно".

Я был знаком с Зоей Александровной последние пятнадцать лет её жизни. Дружбу с ней мне передал как раз отец Иосиф, навсегда отправляясь в 1992 году за границу. На Святой Земле он ещё несколько раз встречался с Зоей Александровной, когда она туда приезжала. Но об этих встречах он расскажет сам. †

Крахмальникова Зоя Александровна