В разговоре доктора философских наук Константина Семеновича Пигрова и кандидата философских наук Марины Валентиновны Михайловой обсуждались вопросы: что происходит с человеком, когда он становится телезрителем? Каковы опасности телевидения и в чем его позитивный ресурс?
Марина Михайлова: Все ругают телевидение, и все мы иногда включаем телевизор.
К. Пигров: Я бы сказал еще жестче: я ненавижу телевидение, но жить без него не могу. Я себя уважаю, когда читаю книгу. Я себя не уважаю, когда смотрю телевизор, и все-таки смотрю. Мои отношения с телевидением – долгий мучительный роман. Я смотрю телевизор больше пятидесяти лет. В середине 1950-х годов у нас появился дедушка советского массового телевидения "КВН-49".
М. Михайлова: С маленьким экранчиком огромный агрегат?
К. Пигров: С маленьким сереньким экранчиком. Там показывали фильмы и спектакли, которые меня не задевали, и включенный телевизор был мне не более интересен, чем тумбочка, на которой он стоял. А радио я ребенком и подростком воспринимал положительно, даже любил. Мне нравился "Школьный час", который начинался в пять часов вечера. Помню, там изо дня в день передавали постановку по "Кортику" Анатолия Рыбакова. А какие были дикторы на радио! В детских передачах мне запомнился выразительный голос Марии Петровой. В шестидесятые годы телевидение для меня было скучным. Тогда великий психолог Б. Г. Ананьев мне говорил: "Телевизор смотрят не потому, что это интересно, а потому, что надеются увидеть что-то интересное". Потом я сопоставил это со словами СалтыковаЩедрина: "газета напоминает некоего развязного человека, который вломился в ваш дом, развалился на диване и разглагольствует о всякой чепухе, но вы его терпите, потому что он знает что-то, чего вы не знаете". Я не терпел и не смотрел телевизор, но люди терпели, думали, там есть что-то важное.
Теперь телевидение стало интересным: красочный большой экран, от которого трудно оторвать взгляд. Скука осталась, но она стала мучительной, агрессивной: ты скучаешь и не можешь оторваться от экрана. Ближние и сослуживцы провоцируют: "Как? Вся страна смотрит сериал "Мастер и Маргарита", а ты не смотришь!" Чувствуешь себя отщепенцем. Людям кажется, что по телевизору обсуждаются важные вопросы: "Ты не знаешь, что у нас теперь генеральный прокурор не Устинов, а Чайка? Это очень важно!"
М. Михайлова: Почему?
К. Пигров: Для меня, слава Богу, пока не важно, кто у нас генеральный прокурор. Или: надо ли продавать доллары? Для меня этот вопрос никогда не стоял в практической плоскости, но если мне по телевизору "по секрету всему свету" настойчиво говорят, что нужно продавать, я не верю. Это существенно: телевидение – зрелище, которое лживо органически. Даже если по телевидению говорят правду, это становится ложью. Почему? Потому что ты слишком пассивен и – вот ключевое слово – ты безответственен. Я не на телевидении ставлю акцент, а на себе. Тобой можно манипулировать, потому что ты безответственен.
Телевидение анонимно, как будто подглядываешь в замочную скважину, в любую минуту можно незаметно уйти. Если в театре я посередине действия выхожу, это поступок. Когда я переключаю программы, никакого мужества не надо. Я могу вовсе выключить телеприемник. Но мы и не выключаем. Вопиющая безответственность зрителя: когда я смотрю три фильма сразу, я не хочу и не могу сосредоточиться. Поэтому показывать по телевидению церковные службы проблематично. Литургия превращается либо в театр, либо в подобие этнографической экскурсии. Даже показ парада 9 мая на Красной площади проблематичен: тысячи подтянутых молодых людей маршируют, а я смотрю, валяясь в кровати.
М. Михайлова: Парад изначально задуман как действо человеческое, наше отношение, память. Это на телевидении уместно. А богослужение – большой вопрос.
К. Пигров: Но и с парадом что-то не в порядке, веет дух Ленни Риффеншталь и ее фильма "Триумф воли".
Полагаю, главная проблема – зритель. Как в рецептивной эстетике Яусса центр тяжести не на произведениях, а на том, как они воспринимаются публикой, так и к телевидению нужно подойти рецептивно, понять, как оно воспринимается.
В самом телевидении есть проблематичная черта: эфемерность. Представьте себе: приходите в библиотеку, а вам книжку не выдают на дом, не дают в руки. Библиотекарь сам открывает, держит книгу, переворачивает страницы, и не всегда по твоей просьбе. Так и с телевидением: показывают новости, но когда они прошли, надо быть большим профессионалом, чтобы их выцарапать. Как бы мне хотелось посмотреть, как развертывался в новостях Карибский кризис, смерть Брежнева, начало перестройки... Есть люди, у которых монополия владения этими архивами. Успех, скажем, исторических хроник Николая Сванидзе стоит именно на том, что он имеет к ним доступ. Но каждый человек должен иметь этот доступ.
М. Михайлова: Как со старыми газетами: можно прийти в библиотеку, открыть подшивки и посмотреть. Там немало интересного.
К. Пигров: Читать старые газеты интереснее, чем свежие. Помните, у Оруэлла было министерство правды, которое вырезало новости из прошлого? У нас этого нет, но монополия на владение архивными телематериалами есть. Если телевидение откроет архивы, мы сможем преодолевать эфемерность и органическую лживость.
М. Михайлова: Часто связывают рост агрессивности в обществе с телевидением. Подсчитано: что за один час телевещания разворачивается двадцать актов агрессии в речи, визуальных образах...
К. Пигров: Я в это не верю. Когда я открываю Гомера, смотрю трагедию Шекспира, там кровь льется рекой. Рассказ всегда о том, что задевает человеческую жизнь.
М. Михайлова: Читая Шекспира, мы понимаем: перед нами художественный текст. Телевидение обладает гипнотическим эффектом реальности.
К. Пигров: Однажды на спектакле "Отелло" в латиноамериканском театре зритель выхватил пистолеты и начал палить в Яго, чтобы исправить ситуацию. Вот гипнотический эффект. Но для меня театр – возвышающее зрелище. А перед телевизором просидишь шесть часов, на следующий день вспоминаешь: что смотрел? Вспомнить нечего.
На телеэкране три главных сюжета. Первый – точное время. Если даже ничего не будут показывать, этого достаточно. Второе – погода, где воспитывается патриотизм: когда я смотрю на великую страну, где температуры так прекрасно распределены, я люблю Родину. Третье – реклама. Опыт показывает, что хорошие вещи не рекламируют, если что-то рекламируется, именно это покупать не нужно. Никто не верит рекламе, и реклама важнее товара, который рекламируется. Где теперь банк "Империал", неизвестно, но исторические миниатюры, снятые талантливыми режиссерами и актерами, остались в памяти народа.
Над рекламой надстраивается законодательство, и она его высмеивает. Скажем, высмеивается запрет показывать людей в рекламе пива. Законодатели в свете дурацкой рекламы выглядят круглыми идиотами. Никакому Кафке такое не снилось.
Слушатель: Как вы относитесь к рекламе на стихи "Девушка пела в церковном хоре"?
К. Пигров: Думаю, использование в рекламе классических текстов – большая проблема, она должна регулироваться законодательно. Лучше бы не трогать классику. Происходит инфляция, разменивание Блока на медные деньги. Реклама всегда идет в юмористическом ключе, это ключ Санчо, клоунада. Я против такого построения.
Телереклама поразительным образом задает менталитет нации. В "Дон Кихоте" Рыцарь Печального Образа и его оруженосец ведут бесконечные диалоги на разных языках: Дон Кихот говорит цитатами из рыцарских романов, а Санчо сыплет поговорками. Сегодня Дон Кихот говорил бы на языке "Властелина колец", а Санчо изрекал бы рекламные слоганы: "Надо чаще встречаться", "Управляй мечтой"... Неважно, что рекламируется. Благодаря повторению коротких, мощных по своей значимости миниатюр реклама создает менталитет нации.
Мы не любим рекламу за навязчивость, но именно она дает нам урок того, как связать вопрос о телевидении как народном развлечении с вопросом образования. Мой проект, возможно, утопический – сопоставить телевидение и учебные программы, обеспечить системное единство школьного учебника, регулярных телепередач, мультимедийных дисков и в перспективе – компьютерных игр. Телевидение, которое выступает конкурентом школы, должно стать ее союзником. Надо поставить вопрос о связи формального и неформального образования.
Не стоит на телевидение переносить школьный класс, есть другие пути. Школьная история может быть представлена в нескольких десятках высокохудожественных сериалов. То же с литературой или географией. Обратите внимание, что зрители новостей часто плохо представляют, где находятся страны, которые там показывают, какая у них история. Я могу представить себе курсы английского. Тут мне хотелось бы вспомнить о белорусском и украинском языках. Раз так случилось, что мы разделились, надо учить не только английский, но и славянские языки, это знание обогатит русского человека, возникнет языковая многомерная вселенная. Нас отучили от наслаждения математикой, а это одна из радостей жизни, и телевидение может вернуть это. А как люди любят язык! Была такая детская программа, "АБВГДейка", мои дочери по ней научились читать. А великолепные беседы о русском языке, которые были любимы народом, – где теперь эти передачи? Выход телевидения – постановка вопроса о том, что это тотально образовательное зрелище.
М. Михайлова: Как быть с финансированием? Образовательный канал – убыточное дело.
Телевидение формирует не только менталитет, но и вкус. Это уже моя утопия: если на месяц запретить всякую музыку, кроме Моцарта и Баха, люди полюбят классику. Сначала будет скучно, потом слух прочистится, а на исходе месяца они услышат, как это прекрасно. Для этого надо совершить радикальные действия. Думаю, чтобы народ полюбил образовательные программы, тоже придется запретить сериалы, криминальные новости и другой мусор.
К. Пигров: Я склоняюсь к тому, что Ваш проект – утопия. Мелос – стихия, как погода. Это не может быть законодательно отменено. С музыкой очень сложно, но работать тут надо.
М. Михайлова: На этом оптимистическом пожелании мы сегодня и закончим.
Источник: Вода живая
