Семинар с таким названием, рассмотревший одну из ключевых тем "Дневников" о. Александра Шмемана, состоялся в начале этого года в Москве, в Библиотеке-фонде "Русское зарубежье". В нём участвовали профессор славистики, главный редактор журнала "Вестник РХД", издатель "Дневников" и друг о. Александра Н. Струве (Париж), зам. руководителя Патриаршего центра духовного развития детей и молодёжи игумен Пётр (Мещеринов), переводчик Н. Трауберг, поэт и филолог О. Седакова, литературовед, преподаватель Библейско-богословского института св. апостола Андрея С. Панич и другие.
Отправной точкой обсуждения стала дневниковая запись о. Александра Шмемана: "Идеология – это христианство, оторвавшееся от Христа, и потому она возникла и царствует именно в "христианском мире"".
Имеет ли современная идеология религиозные корни? Не вытесняет ли она подлинный церковный смысл из некоторых сфер современной жизни Церкви? Должны ли верующие нести ответственность за идеологизацию христианства? Как Церкви следует общаться с миром, чтобы не говорить с ним языком идеологии? Над этими вопросами размышляли участники встречи.
Характеризуя состояние современной культуры, о. Пётр (Мещеринов) привёл слова из интервью О. Седаковой о том, что "культура перестала производить гуманитарные смыслы – то есть такие, которые отображают глубину, уникальность и интимность человеческой личности, её отношения с Богом, с миром, с самой собою, с другими людьми. На смену этому приходят утилитарность, массовость, техногенность, усреднённость". Последняя, превратившись в посредственность, всегда нуждается в идеологии. Аналогичные процессы происходят и в Церкви, в значительной степени подверженной сегодня влиянию общества: Церковь тоже перестаёт "производить гуманитарные смыслы", фундамент которых – Евангелие Христово. Это создаёт питательную среду для всякого рода идеологий, о чём с тревогой писал о. Александр Шмеман.
В "Дневниках", отметил о. Пётр, не часто встретишь гневающегося о. Александра, но его гнев неизбежно вызывал номинализм в церковной жизни, т.е. "самоценность идеи, отрыв идей от их воплощения". Спрятавшись за "удобное учение" о том, что, независимо от нашей греховности, Церковь всё равно свята, мы, по словам о. Петра, "аннулируем нравственную и культурную энергию и направляем наши жизненные силы на то, чтобы хорошо устроиться в мире сем, в результате чего мы нисколько не отличаемся от падшего социума, проникаясь его началами". Таким образом, хотя Православная Церковь, несомненно, "содержит полноту истины", сегодня истина эта "не раскрывается в нашей жизни".
"Оторванность христианства от Христа", продолжил о. Пётр, и Его заповедей, касающихся не только глубин личной духовной жизни, но и социального и культурного делания, приводит к тому, что жизнь многих православных людей сегодня определяется именно идеологией, будь то слепая приверженность св. отцам, Типикону, идеям "Святой Руси", "духовности" Афона, Византии и проч., о чём писал в "Дневниках" о. Александр.
Одно из культурных проявлений идеологизации состоит в том, что православие стало для многих "религией лексики": главное – правильно, "благоуветливо" говорить, а отступление от принятого сегодня церковной субкультурой словаря "воспринимается как прямое покушение на устои православия". Так лексика, теряя глубинные смыслы, превращается в идеологию и отождествляется с ней. Как вернуть языку общения Церкви с миром смысл и действенность? По мнению докладчика, путь один: "То, что говорит Церковь, она должна подтверждать очевидными делами". Так, если мы рассуждаем о милосердии, надо являть образец социальной работы, если требуем всеобщего религиозного обучения – организовать катехизацию. Если же сил для полноценной внутрицерковной деятельности накоплено недостаточно, если большинство верующих пока не даёт образец нравственной жизни, Церкви "не следует торопиться с претензиями, обличениями и требованиями в адрес общества", считает о. Пётр.
Он убеждён: "Становление христианской и подлинно культурной личности – вот единственный путь решения названных проблем". Когда число таких личностей в церковном организме достигнет "критической массы", Церковь непременно найдёт и адекватный способ общения с социумом, и "вновь сможет производить те "гуманитарные смыслы", которые столь необходимы сегодня".
Никита Струве вспоминал об о. Александре как об "абсолютно антиидеологичном человеке". И дело тут не только в уникальных условиях эмиграции, когда православная церковная жизнь была полностью свободна от какой-либо идеологии. Хотя сам о. Александр вырос в "несколько идеологизированной части русской эмиграции", где идеализировалось всё русское, дореволюционное и т. д., он упорно противостоял попыткам сводить Церковь "к нации, к прошлому" и был крайне чувствителен "к заражённости церковного общества идеологией", о чём свидетельствуют его "Дневники". По словам Н. Струве, успех этой книги, вышедшей спустя четверть века после смерти автора, говорит о том, что сегодня она "нужнее, чем когда-либо: главное – она даёт нам дышать, и сам о. Александр свободно дышит в своих дневниках, и это абсолютно противоположно всякой идеологии".
Христианское учение изначально направлено против любой идеологии, которая "защищает от встречи с реальностью", считает Ольга Седакова. Идеология, проникающая в христианство, – парадокс: "обработанный идеологически человек... защищён от встречи с Богом", он приходит в церковь, чтобы "спрятаться от Бога", а не встретиться с Ним. Церковная идеология принимает разные формы: она может быть "не только грубой, агрессивной... но и либеральной, вполне уютной, домашней; в любом случае это то, что закрывает от человека "другую реальность"", отметила выступавшая. Заражённое идеологией сознание лишено способности живого восприятия, такой человек "никогда не будет поражён по-настоящему, никогда не придёт в замешательство – то самое, в котором возрождается душа... то, что человека застигает, заставляет его всё передумать, переоценить, почувствовать "сердце сокрушенно"".
Сегодня сформировался определённый стереотип: церковный человек воспринимается прежде всего как борец, он должен "истребить "душевное" ради "духа", он не позволяет себе отвлекаться на стихи, созерцание природы и т. д., его всё время призывают, "чтобы душевного было поменьше"". Образ о. Александра, который возникает при чтении "Дневников", ломает этот стереотип: перед нами христианин внутренне свободный, с богатой душевной жизнью, любящий природу, литературу, поэзию; мнения его не застыли раз и навсегда, они формируются, меняются. Видимо, поэтому, предположила О. Седакова, "Дневники" произвели столь ошеломляющее впечатление на многих нецерковных людей и стали для них своеобразным мостиком к Церкви.
Вместе с тем, заметила Наталия Трауберг, существует опасность того, что сами "Дневники" сделаются своего рода классовым знаменем. "Всё можно превратить в "ваше – наше"", а книгу о. Александра – в идеологический "кирпич". "И мы такие: мы либеральные, мы свободные" – и вот уже готова идеологическая схема. Умение же о. Александра "радоваться благодарной радостью, как... чистый вторник, как отец Браун" у Честертона, исключает какую-либо конфронтацию. "Мы совершенно партийные существа", считает Н. Трауберг, и необходимо сломать в себе это, чему очень помогает книга о. Александра.
Светлана Панич подтвердила: для таких опасений есть основания. "Абсолютно неидеологическая книга" Шмемана была воспринята как некое идейное руководство и теми, кто увидел в ней "чуждую нам идеологию", и теми, кто воспринял её как "манифест новой духовности". Это неудивительно для постсоветского человека, который любое явление пытается втиснуть в прокрустово ложе привычных схем. Вот почему книга в России "уже возлюблена или не возлюблена, но толком ещё не прочитана", полагает С. Панич. Людям, много лет жившим по принципу "говорим одно – подразумеваем другое", трудно понять слово о. Александра, "абсолютно равное себе". И особенно это трудно тем церковным людям, в чьей среде сформировался "религиозный корпоративный жаргон", за которым "очень трудно расслышать евангельскую весть".
Проанализировав этот "религиозный новояз", С. Панич обнаружила в нём те же три признака, которыми о. Александр Шмеман описывал гордыню: "безрадостность, сложность и страх". Такой язык безрадостен, поскольку "идеологическое слово ничем не разрешается, ни к чему не выводит", не способно, как это делал пророк Исайя, "возвестить радость и надежду", и сама истина "из него выветрилась". Церковный новояз сложен, поскольку замкнут "на свою маленькую правду" и "громоздит невероятные интеллектуальные конструкции для защиты этой правды". Свойственные ему пафосность и декларативность "о. Александр называл демагогической риторикой и радовался, что этому противостоит Евангелие". По словам о. Шмемана, в современном православии "слова ни к чему не обязывают, они часть ритуала". Наконец, отметила С. Панич, в идеологии "всегда подспудно присутствует тот, против кого эта идеология направлена: противник, виноватый, т. е. "они", "те". Отсюда и особая напряжённость идеологического религиозного языка, то, что о. Александр называл "чёрной апокалиптикой": не эсхатологическая напряжённость, а инфернальная".
Язык же самого о. Александра являет "образец здравой церковности, духовного и душевного здоровья", как и вся его жизнь, добавил о. Пётр.
Проблемы современной церковной жизни, затронутые выступавшими и глубоко волновавшие автора "Дневников", заинтересованно обсуждали участники семинара. Священник с Северного Кавказа, не назвавший своего имени, рассказал, что "коробками возит" книгу о. Александра Шмемана для клириков и мирян, которые воспринимают "Дневники" как "глоток свежего воздуха".
С материалами семинара, а также с докладом Ольги Меерсон "Литургическое наследие прот. Александра Шмемана" можно ознакомиться на сайте храма свв. Космы и Дамиана в Шубине. †
