Сегодня к текстам Ветхого и Нового Заветов обращаются художники самых разных направлений, религиозных убеждений и взглядов. Библейские сюжеты, веками составлявшие важнейшую тему мирового изобразительного искусства, а в ХХ веке отошли далеко на задний план, оказались почти забыты, вновь обретают первостепенное значение не только в церковном искусстве – иконописи, монументальных росписях храмов, но и в современной станковой живописи и графике. Библия заново прочитывается глазами современных людей, казалось бы, утративших веру, выросших в атмосфере атеизма, скептицизма, материалистического безбожия.
Для Мая Митурича обращение к Библии на первый взгляд неожиданно (вплоть до 90-х годов он не рисовал ничего подобного), а по существу – закономерно. Художник, многие годы отдавший иллюстрированию книг для детей, создавший удивительные по ясности мировосприятия, чистоте и светлой радости прочтения образы персонажей Маршака и Чуковского, японских, английских, русских сказок, "Одиссеи" Гомера и "Маугли" Киплинга, "Алисы в стране чудес" Кэрролла и "Питера Пэна" Барри, в своих акварелях, рисунках, масляной живописи воспевший незамутнённый, первозданный мир природы Подмосковья и Гималаев, Японии и Сахалина, – он не мог не обратиться к Книге, созданной людьми, столь же близкими к природе, к божественному "началу начал", сколь близки по сей день охотники, оленеводы, рыболовы. Близки все без исключения дети мира.
Выполненный в 2006–2007 годах цикл больших картин на темы первых книг Ветхого Завета всеми своими корнями уходит в творчество Мая Митурича – иллюстратора и пейзажиста. В этих картинах отозвались и весёлые контрасты чистых красок "Сказок дедушки Корнея", и прозрачность морских просторов и скалистых берегов Эллады, отличавшую иллюстрации к Гомеру и пейзажи, сделанные художником в его путешествиях на греческие острова. Из "Книги джунглей" Киплинга перешли в "Библию" Митурича и таинственная сказочность природы, и её жестокость, и бесконечная жалость автора к детёнышам, беспомощным существам, обречённым на гибель беспощадным миром джунглей. От фрески в Палеонтологическом музее, написанной Маем Митуричем и его другом, прекрасным художником Виктором Дувидовым и изображающей первобытный лес, первобытных вымерших животных, проникли в библейские картины стволы бамбука, хвощи и цветы лотоса, древние, как сотворение мира.
К мифологическим, ветхозаветным сюжетам Май Митурич впервые обратился в 1992 году, когда им был написан очень "вольный", почти абстрактный в своей призрачной условности "Георгий Победоносец". Столь же уникальны были и две его большие картины на мифологические сюжеты: "Золотой век" и "Изгнание". В первой три светлые, лёгкие как воздух фигуры простирают руки к белому диску светила, поют ему гимн – и кажется, сама живопись звенит какой-то удивительно чистой, нежной мелодией. Всё искусство Митурича – отголосок "золотого века", воплощение мечты человека о счастье единения с природой, о мировой гармонии. "Изгнание" – хрупкие белые фигурки Адама и Евы, как наскальный рисунок на глыбе камня, отхваченной, отторгнутой, как бы отколотой от массива гор тёмной извивающейся гигантской полосой то ли трещины, то ли Змия, того, что был "хитрее всех зверей". Летят, распластав крылья, прогоняют изгнанников три недобрые птицы, тёмные, как Змий, и убегают из рая вместе с несчастными детьми белые звёздочки цветов, сползают к переднему краю картины, исчезают за краем.
Новые работы и близки тем, прежним, и отличаются от них своей чёткой литературной определённостью. Цикл, названный "Козни Змия", объединяет сюжеты "Адам и Ева. Грехопадение"; "Изгнание из рая"; "Ноев ковчег. Всемирный потоп"; "Вавилонское столпотворение"; "Жертвоприношение Авраама"; "Сусанна и старцы"; "Умаление Змия". Все они повествуют о роковой для людей роли зла, олицетворённого в Змии, который совращает, искушает людей, противостоит Божественному началу в человеке.
"Грехопадение" (2006 год). Прозрачный, легко, почти призрачно прописанный маслом большой холст – тонкая гармония светло-зелёного, золотистого, розового. В этом туманном, как сон, видении райского сада такими же лёгкими призраками предстают и спокойно лежащий на траве Адам, и Ева, тянущаяся к соблазнительному яблоку, только ветви "древа познания добра и зла" обретают более тёмный, лиловато-серый цвет. Сливаясь с ними, оплетает всю сцену коварный Змий – как бы и ствол, и ветви, и камни, и он сам, искуситель, повинный в грехе поверивших ему детей.
Змий таинственно присутствует и в других "ветхозаветных" картинах Мая Митурича 2006 года, сделанных буквально на одном дыхании. "Жертвоприношение Авраама". На вершине конуса охристо-золотистой горы крохотный Авраам заносит нож над телом покорно лежащего на камне-алтаре совсем уж крохотного ребёночка Исаака, а над ними, в пространстве необъятного светлого неба, возникает огромный, как облако, белый ангел, останавливающий нож, готовый вонзиться в тело жертвы. А на первом плане, у подножия горы, притаившись среди серых камней и приняв их окраску, предвкушает убийство мальчика Змий, рискнувший "искусить" самого Бога, заставить Его совершить непоправимое зло.
Змий царствует и в сцене "Всемирного потопа" – причудливом сочетании красивой поэтической сказки – перламутрово-сине-зелёного моря с грядами белых зигзагов-волн и маленьким золотистым ковчегом, одиноко носящимся на поверхности вод, – с вполне реальной трагедией. Всё пространство под водой "составлено" из тонко, одним контуром очерченных тел – людей и животных, погубленных безжалостным потопом. Только прожорливые акулы блаженствуют на выпавшем им на долю, неслыханно щедром "божественном пиру" да ликует Змий – родственное водным стихиям земноводное, неуязвимое для потопа...
Полным олицетворением беспощадного зла предстаёт Змий в "Изгнании из рая" – новом варианте этой сцены, захватившей воображение художника ещё в 1997 году. Картина обрела более тонкое цветовое звучание; более чётко обозначился её зрительный и смысловой центр – маленькие, очень изящные, золотистым силуэтом выступающие на фоне светлого блика и озарённые им, как солнечной короной, фигурки Адама и Евы. Изгнанники рая, уносящие в себе его отсвет, выступают резким контрастом к надвигающейся на них сизо-чёрной тьме – огромной дуге Змия, обвивающего свет, стремящегося удушить его. Сподручником Змия предстаёт Ворон, чёрным крестом пикирующий вниз, угрожая несчастной паре, да иное, зловещее звучание обретают белые соцветия на первом плане – цветы зла. Не Бог, не ангел с мечом – это Змий лишил человечество рая...
"Вавилонское столпотворение". Стройная розовая башня возносится к голубому небу, и по ней спиралью поднимаются сопровождаемые погонщиками ослики и верблюды, которые везут строительные материалы наверх, туда, где идёт работа и гордо указует на небо "главный архитектор" в красной тунике. Поднимающиеся по спирали караваны образуют на башне декоративный фриз, напоминающий древнеегипетские росписи, и вся сцена пронизана духом самозабвенного, радостного творчества людей, крохотных, как муравьи. Но зловещим облаком оплетает башню коварный Змий и мечутся вокруг злые птицы... Противостоящее божественному творчеству созидание во имя гордыни, покушающееся на прерогативы Бога, обречено на разрушение...
"Сусанна и старцы". На первом плане – обнажённая, легко очерченная женская фигура осторожно ступает в воду, а позади, из густых зарослей деревьев, жадно смотрят на неё уродливые старческие лица и, сливаясь с ними по цвету, свисает сверху союзник и наставник этих бессильно-похотливых старцев: маленький вредный Змий.
В последней картине – "Умаление Змия" – всё пространство холста заполняет красивый "первобытный" пейзаж, и откуда-то изнутри просвечивает, прорывается то ли окно, то ли чей-то горящий глаз, а спереди справа, в крохотной лужице Змий, ставший совсем уж жалкой змейкой, пытается поймать удирающих от него лягушек.
В этих "библейских" холстах, приближающихся по технике масляной живописи к акварели и написанных прозрачно, легко, открытыми, чистыми оттенками золотистого, розового, голубого, зелёного, серо-лилового цветов, пронизанных светом, звучит нота грусти и чувства какой-то не заслуженной человеком несправедливости. Зло, олицетворённое в Змии, беспощадное к людям, надвигается на них, губит, подвергает мучительным искушениям. Зачем? За что подвергнут страшному испытанию несчастный Авраам, такой крохотный и слабый перед лицом грандиозной Божественной силы, явившейся в облике ангела, заполонившего всё небо?
Неужели и впрямь являла угрозу Богу хрупкая башня, не достигавшая и облака?
Почему понадобилось обрекать людей и животных в пищу торжествующим акулам?
Такое неожиданное ощущение в сочетании с детской непосредственностью и яркой сказочностью заставляет предположить, что Май Митурич – художник, смотрящий на мир чистыми детскими глазами, ощущающий мир с детской непосредственностью, прочитал тяжёлые, грозные, полные мистической силы строки Ветхого Завета так, как мог бы прочесть и осмыслить ребёнок, подмечающий то, что веками проходило мимо сознания взрослых. Что во время всемирного потопа остались – не могли не остаться – невредимыми рыбы, злые акулы-каракулы... Что только вчера родившиеся на свет Адам и Ева были не исполненными гордыни ослушниками, а детьми, шаловливыми и невинными, как все детёныши мира... Что сокрушение Вавилонской башни подобно тому, как неизбежно разваливается старательно воздвигнутый ребёнком на пляже песочный замок...
Зло не в людях, не в их изначально греховной природе – оно вне человека, "внеположно" людям. Именно так ощущают дети. Ребёнок нашаливший, сотворивший что-то дурное, знает, что поступил нехорошо, но чувствует: он не виноват, что-то злое овладело им, вселилось в него, заставило мучить кошку, не слушаться маму, грубить ей...
"Не я, мною, мною!" – отмахивалась великая Ермолова, когда после спектакля восторженные поклонники говорили: "Как вы чудесно играли, Мария Николаевна!" Как многие гении, Ермолова ощущала: ею творит Бог.
Но "творить мною" может и зло – первозданный хаос, Сатана. Детское сознание не допускает абстрактных символов Добра и Зла – они персонифицируются в образах мудрого волка Акелы и злого тигра Шер-Хана, добрых и злых волшебников. Вселенское зло у Митурича, воплощённое в коварном Змии, в конце концов умаляется до жалкого червяка, умеющего "уловить" жалких старикашек, но не способного догнать прытких лягушат... Зло обречено на гибель, как это и подобает сказке.
Пронизанный строго выверенным ритмом свет, радостное многоцветие в картинах Мая Митурича преодолевают тьму, торжествуют над злом, как торжествуют свет и светоносный цвет во всём его творчестве живописца, акварелиста, детского иллюстратора, удивительным образом "соединившегося" в этом ветхозаветном цикле – поэтической библейской сказке. †
