У Гурьича

Чем ни занимаюсь сегодня, за что ни берусь – перед глазами всё стоит вчерашний день. И думается как-то не так, как прежде думалось. Словно за каждым делом и словом видится другое, более важное, значимое. То, что объясняет их, полнит смыслом. А сама я всё ещё там, на той стороне Волги. Хожу и слушаю. Хожу и думаю. И словно вот-вот откроется что-то.

И человек этот. Чудной какой человек. И чудный. Василий Гурьич.

И глаза его.

Заглянула в них, словно это только вход, начало, а за ними – неведомое, люди и судьбы, лета и вехи...

А так-то, если на полтона ниже взять, ездили мы вчера на ту сторону Волги, по грязям да хлябям осенним, не застряв в них чудом, до Мышкина, на пароме через Волгу переправились, а там уж и недалеко она – Учма. Деревенька домов на полста, есть совсем старенькие, развалившиеся, а есть и новые, заносчивые, с дорогим автомобилем за воротами.

Насквозь почти проехали мы ту деревеньку, у резной калитки остановились и с хозяином поздоровались. Здравствуй, Василий Гурьич, это мы к тебе приехали, встречай да привечай.

И повел он нас в терем свой чудесный, весь словно из кружева деревянного свитый. Да разве опишешь красоту такую! Нужно видеть, а лучше осязать, руками трогать и вдыхать древесный запах. До чего же славный он! Как запах хлеба, только что выпеченного, и всяк на том языке запахов понимает прежде других языков.

Ходили мы по дому и дивились. Ничего нет здесь инородного, всё вокруг на хозяина похоже, всё его руками сделано, оттого и родное ему. Но лучше всего – кресла, каждое из целого пня выдолблено. С места сдвинуть и не пробуй, а посидеть – можно, почувствовать себя человеком основательным, стоящим, под стать креслу. И стол деревянный с основанием в три обхвата.

– Должно быть, долго делать такое кресло пришлось? Сколько – год, два? – спрашиваю.

– Ну, я по вечерам только, а так, если не отрываться, может, за неделю б управился.

Молчу в ответ. Верю.

Пили горячий чай, на скамье посиживая, ведя неторопливый разговор. А чаю напившись, отправились мы за Гурьичем на Волгу.

Тихо на Волге. Деревья на том берегу в воду смотрятся, лес верхушками вверх и вниз – посмотришь подольше и не знаешь уже, который из них настоящий. Чуть красок осенних осталось – бледно-бурый, серый, рыжевато-ржавый...

Неслышно движется вода. Солнца нет да и дождя тоже. Вот и хорошо, вот и идём тихонько по берегу.

Мальчик мой тоже с нами, вижу его, он доволен и оживлён. А стало быть, и мне на душе спокойно. И рассказывает нам Гурьич историю этих мест.

Историю о Константине, что имел княжеский титул и в родстве с императорами византийскими состоял. Как приехал он в Московское государство, сопровождая княжну Софью, невесту великого князя Иоанна Третьего. И как отказывался от подарков великокняжеских, что прочие греки с радостью принимали – города в управление и сёла в вотчины. О том, как подружился Константин с угличским князем Андреем, братом великого князя Иоанна Васильевича.

И о том, как направился он однажды, сопровождая святителя Иосафа, в Ферапонтов монастырь, посмотреть на иноков тамошних и поучиться у них боголюбию. И как было ему явлено: увидел он во сне Мартиниана, бывшего игумена здешнего монастыря. Сидел Мартиниан на престоле, с большим жезлом в руке.

– Постригись! – сказал Мартиниан.

– Не постригусь, – отвечал Константин.

– Постригись: если не пострижёшься, прибью тебя этим жезлом.

И поднял Мартиниан свой жезл и хотел ударить им Константина. Закричал тот от страха, проснулся. И упал в ноги игумену и архиепископу, умоляя их постричь его. И был пострижен в иноки и наречён Кассианом...

Тихонько Гурьич всё это пересказывает.

Идёт себе по краешку воды, остановится, железяку подберёт, какую в руках покрутит, какую в карман, какую назад положит. Ещё одну. И ещё. Да и железяки непростые всё – полподковки да гвоздик, петелька да крючок, не поймёшь, для чего такой пригодиться мог.

Помолчит и снова заговорит.

Поплыл Кассиан вверх по Волге к князю Андрею Угличскому. Немного до Углича не доплыв, при впадении Учмы вышел он на берег для ночлега. Да и остался здесь.

Сначала крест поставил, а потом уж шалаш для жилья. Крест сначала, стало быть. Попозже и келейку небольшую. А затем с помощью друга своего князя Андрея стал монастырь возводить. Первым построен был храм в честь Успения Божей Матери, потом трапеза и кельи для братии.

Приходили сюда из двора и постригались здесь, а другие являлись уж иноками из обителей, иногда отдалённых. Когда пришла пора игумена поставить, Кассиан отказался, назвавшись лишь строителем.

Мальчик мой тем временем на берегу играет, достаёт из воды железяки разные и горкой складывает, чтоб с собою богатство это увезти. Вот шпингалет дверной, а вот осколок чугунного котла – видно, велик был котёл. А вот пряжка, должно быть, от конской подпруги или седёлки.

То ли слушал он рассказ, то ли нет, да только видно, что и его секреты этого места тронули: рассматривает чудные железяки, лоб морщит.

А Гурьич идёт себе по мелководью, дальше рассказывает.

Раз разлилась весной Волга и затопила монастырь, разрушила деревянные строения, а многие совсем смыла. Огорчились тогда иноки и хотели разойтись, искать себе другое прибежище, но Кассиан говорил им, что будет им помощь и утешение, если только веру не потеряют.

Отправился Кассиан в Углич к князю Андрею. И попросил он помочь перенести монастырь на более возвышенное место. Немедля послал князь Андрей съестных припасов для братии, а после – плотников, которые обустроили монастырь на новом, безопасном месте. И новую, вторую церковь построил Андрей – в честь Рождества святого Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.

Более десяти лет ещё прожил Кассиан – одевал сирых, давал приют и пропитание странникам и не имеющим крова. 2 октября 1504 года предал он душу Господу и погребён был здесь...

Идём по берегу тихонько, а там, где нога ступила, озерцо остаётся. Широкая коса вдаётся в Волгу, давно уж идём, а мыс всё не виден.

А Гурьич тем временем про чудеса говорит Кассиановы.

На противоположном берегу Волги жили муж Дометиан и жена его Гликерия. И вот пришёл Дометиан в монастырь и рассказал, что видел он Кассиана ездящим по ночам на белом коне и в белых ризах вокруг обители. В правой руке держит тот множество зажжённых свечей, от которых весь монастырь и округа сияют. Объехав обитель, возвращается Кассиан к месту своего упокоения, и сами отверзаются перед чудотворцем врата монастыря.

А через год случилось разорение города Углича поляками. Спрятались уцелевшие угличане в Учемской обители. Враги подступили к Кассианову монастырю. Один хотел на коне в ворота въехать, хоть и отговаривали его товарищи. Лишь только конь переступил подворотню, сбросил он всадника. Ударился тот головой оземь и стал точно бесноватый. Связали его, отвезли за две версты от монастыря да срубили голову.

– Кто это бесноватый? – сын мой спрашивает. Слушает, стало быть, хоть и виду не подаёт.

500 лет стоял монастырь на высоком берегу. А в тридцать втором лагерь в нём сделали. Храм Иоанна Предтечи взорвали, а из кирпича заключённые соорудили лагерные постройки. Потом перевели лагерь в новое место, взорвали и эти постройки. В музее, что во дворе у Гурьича, хранится часть искорёженной церковной ограды, сквозь которую берёзы проросли.

Словно и не было ничего. Только глаза опустишь – и удивишься, отчего под ногами красное с зелёным перемешано. А это кирпичное крошево от взорванной церкви мхом покрыто – высоко вода поднималась. Бабушки учемские говорят, что кто хворый придёт на это место, так и отпустит его, а то и вовсе излечится.

Поднялись на холмик, к часовенке. А часовенка без дверей да окон срублена. С главой, на старинный манер крытой лемехом – доской фигурной осиновой. И крест рядом стоит. Над Кассиановой могилою. Да над костями и монахов, и зэков тех.

Гурьич сказал, сначала он крест поставил, а уж после часовенку срубил.

– Отчего дверей нет? – спрашиваю.

– Зачем дверь? Придут, нагадят... Вон, видишь? – говорит Гурьич, на главу указывая. – Из ружья постреляли. Я поднимался, смотрел – всё продырявлено.

А мальчик мой ключик нашёл в воде. Что отпирал он когда-то, нам уж не узнать. Радовался мальчик – что за ключик чудесный! И такой гордый был: ведь как-то в песке его углядел.

Хоть и жалко было, а только пришлось ключик Гурьичу отдать. Другие же сокровища, что сынок мой собрал, Гурьич на берегу оставил. Пусть там пока побудут. Подождут, пока принесёт их Гурьич в музей, надпись сделает с объяснением. И будут храниться в музее железяки, что в округе найдены да Волга возвращает понемногу.

Теперь вот и ключик тот. †