Политическое православие в России, пережив невероятное возрождение с падением атеистического режима пятнадцать лет назад, сегодня вошло в состояние тяжелого и затяжного кризиса, и требует кардинального переосмысления. На первый взгляд, антиклерикальная критика представляет Православную Церковь чуть ли не новой правящей партией, навязавшей стране свою старую идеологию, да и сами православные политики часто делают вид, что их окончательная победа остается вопросом ближайшего времени. Действительно, за последние годы Церковь в России имела беспрецедентное распространение, начиная от постоянного роста приходов и заканчивая таким триумфальным событием, как воссоединение Московского Патриархата и РПЦЗ 17 мая 2007 года.
Однако мы вынуждены жестко и жестоко признаться в том, что все успехи политического православия за все эти годы были возможны не столько благодаря, сколько вопреки самому православно-политическому движению. Только личная воля многих священников и отдельных православных активистов, помноженная на инерциальную благосклонность некоторых государственных деятелей, включая, между прочим, обоих президентов, и Ельцина, и Путина, позволила политическому православию обрести тот призрачно-торжествующий характер, который мы наблюдаем сейчас, если, конечно, вообще наблюдаем. А если нет, то тем более правдивы эти слова, ибо задачи Православной Церкви в России гораздо более серьезны, чем остаться лишь "традиционной конфессией" этнического большинства, временно терпимой либерально-светским государством.
До сих пор православно-политическое движение в России, если вообще возможно говорить об этом явлении как чем-то более-менее целостном, объясняло все свои проблемы сугубо внешними обстоятельствами, и крайне редко решалось посмотреть на себя со стороны, увидеть причины всех проблем внутри самого себя. Наши православные политики совершенно уверены в том, что их идеология, в каком бы виде она не преподносилась, заведомо привлекательна для большинства народа и обречена на успех, нужно лишь подождать какое-то время. Но время проходит, годы идут, и торжество политического православия откладывается на потом, и само оно становится лишь частью, лишь оттенком общей пестрой палитры современной российской политики. Почему это происходит? Есть сильный соблазн успокоиться и свалить всю ответственность на внешние причины: секуялярное государство, агрессивное либеральное лобби во власти, очередной антицерковный заговор. Но подобные ответы ничего не решают, они только оставляют нас топтаться на месте и ждать у моря погоды. Если мы вообще хоть немножечко отдаем себе отчет в том, где и когда мы находимся, то мы должны понимать, что секулярной современная система государственности стала далеко не вчера, что либеральное лобби пришло не для того, чтобы уйти, а антицерковные заговоры будут всегда, пока существует Церковь, то есть до конца времен. Поэтому сводить все свои проблемы к внешним факторам исторически бесперспективно, да и догматически неверно: христианство учит свободе и ответственности человеческой личности, а не ее зависимости от внешних сил. Именно этот мировоззренческий момент, отличающий христианское вероучение от всех остальных, имеет в политическом православии определяющее значение, и именно забвение тех постулатов, которые выражают сущность христианства, приводит современное православно-политическое движение к положению архаичной языческой секты, доживающей свой век в быстро меняющейся империи.
Основная, коренная, смысловая причина кризиса политического православия в современной России – это сознательная интерпретация самого Православия в качестве очередного этнографического культа, породившего свою собственную местечковую субкультуру, но при этом претендующего на статус государственной религии не по праву истины или даже силы, а по праву срока давности.
По этому поводу можно сказать, что народное христианство во всем мире всегда было "этнографическим" и "субкультурным", однако в данном случае речь вообще не идет о восприятии народа, речь идет только о том политическом активе, который выступает "от имени народа" и глубоко убежден в том, что реальный русский народ полностью разделяет его выступления. В политологических терминах идеология подобной категории активистов называется "старой правой", хотя сам по себе этот термин слишком широк для подобного маркирования. "Старые правые" – это лишь все те правые, кто отрицает необходимость модернизации своего политического языка и использования современных технологий миссионерской борьбы. В первую очередь это связано с тем, что "старые правые" в принципе настроены антимиссионерски, ибо их главная задача состоит не в том, чтобы открыть свою идеологию современному миру, а только в том, чтобы сохранить в своем маргинальном пространстве ту уютную субкультурную атмосферу, которую они сами себе создали за годы позднесоветского и постсоветского существования. Поэтому сама задача миссионерства воспринимается ими как нечто совершенно ненужное и, якобы, чуждое православию, под которым они понимают собственную, "непередаваемую" субтрадицию, и именно по этой причине, если они однажды решают привести кого-либо в Церковь, то это пришедший неофит подвергнется не столько воцерковлению, сколько осубкультуриванию. Например, такой неофит никогда не узнает о догматике Вселенских Соборов, но зато он с самого начала крепко запомнит необходимость канонизации "старца" Григория Распутина, чему и посвятит всю свою энергию.
С середины 90-х годов "старым правым" начали себя противопоставлять "новые правые", как правило, молодые активные люди, которые не столько даже используют современный политический язык, сколько уже сами являются его носителями и не воспринимают старо-правую субкультуру. Однако и среди "новых правых", очевидно вытесняющих сегодня "старых" просто по чисто возрастным причинам, сохранились определенные эскапистские настроения, признаваемые ими чуть ли не за главную сущность консерватизма и "правизны" вообще. Эта тенденция свойственна также и большинству "старых правых" на Западе, которые во главу угла ставят идею этнорегионального своеобразия и суверенитета, а любое смысловое оправдание этой суверенности считают проявлением космополитизма, навязанного им "иудео-христианской универсалией", почему многие из них и впадают в откровенное неоязычество. Если же до этого экстрима дело не доходит, то тогда они начинают "освобождать" свое христианство от всего, что противоречит в нем их национальному язычеству, – от ветхозаветного креационизма и новозаветного универсализма, от трансцендентной теологии и персоналистической антропологии. В итоге двоеверные интуиции "старых правых" постепенно обретают вполне логическое оформление в виде идей оккультного и маркионитского толка, которые и составляют на сегодняшний день философскую основу большинства так называемых "консервативно-революционных" движений.
В связи с этим также и среди самих "новых правых" произошло определенное размежевание на "неоконсерваторов" ("неоконов") и "палеоконсерваторов" ("палеоконов"). Последних трудно упрекнуть в излишнем архаизме и обскурантизме, свойственном "старым правым", но они унаследовали от них главное – императив принципиального изоляционизма, психологии романтической резервации, комплекс фатальной политической агарофобии, страха открытого бесконечного пространства современного мира, который они с удовольствием называют "падшим", считая свое гетто оазисом подлинного спасения. Именно этим палеоконсерваторы отличаются от "неоконов" – сторонников активной и перманентной миссионерской экспансии, являющейся неотъемлемым качеством Вселенской Церкви и необходимым историческим заданием для той христианской страны, которая хочет считать себя "катехоном" и Третьим Римом.
Идеологические противоречия между "старыми" и "новыми" правыми, между палеоконсерваторами и неоконсерваторами начали обретать свое политическое звучание только в последнее время, когда право-консервативные идеи в целом получили свою легитимность в результате кризиса либеральных реформ и выходят на мэйнстримные позиции, во всяком случае, среди идеологически мотивированной части политического класса. Иллюзорное ощущение "общей победы", хотя бы и грядущей, вынуждает всех правых консерваторов, наконец, ответить на вопрос – за что на самом деле все это время шла борьба, и какой на самом деле они хотят видеть Россию? И вот в ответе на этот вопрос выясняется, что православное христианство вовсе не является для многих наших правых мировоззренческой основой их политической позиции, а в лучшем случае, остается лишь чисто культурологическим, если не сказать, эстетическим приложением к чему-то иному, как то – банальному цезаризму, шовинизму, евразийству, сталинизму и т. п. И когда кто-то из правых начинает заявлять по этому поводу какой-либо протест и напоминать о православном христианстве как не то, что о главной, а – единственной – основе своей идеологии, то его тут же обвиняют в "западничестве" и "космополитизме", если не в прямой измене России и русскости.
Но не будем здесь говорить о прямых противниках Православия "справа" (хотя, что может быть "правее" Православия для самого православного сознания?), ибо в данном случае речь идет только о тех, кто называет себя представителями православного большинства, но, в итоге, оказывается главным реальным противником любой православной миссии внутри самого политического православия, мотивируя свой пещерный эскапизм ревностным служением идеалам "Православия, Самодержавия, Народности". Здесь вспоминается, как историк Сергей Соловьев писал об авторе этой придворной формулы графе Уварове: граф "придумал эти начала, то есть слова...православие – будучи безбожником, не веруя в Христа даже по-протестантски; самодержавие – будучи либералом; народность – не прочитав ни одной русской книги, писавший постоянно по-французски или по-немецки". Ситуация во многом аналогична. К этому еще стоит добавить, что Уваров был увлеченным членом масонской ложи и любителем Элевсинских мистерий, и подлинные убеждения современного "православного" эскаписта будет налицо – какая-нибудь трудно скрываемая ересь гностического типа, консервативно-революционный утопизм, презрение к настоящему национализму и настоящей демократии.
О "православности" этой позиции мы уже сказали – достаточно отметить тот факт, что само слово "православие" в этой среде воспринимается не столько как подлинное христианство, сколько как нечто выделенное из христианства вообще и самому христианству противостоящее, ибо понятие христианства вынуждает их признать свою близость с западным католичеством и протестантизмом, коих они ненавидят больше любого доморощенного сатанизма. Но насколько их можно считать подлинными "монархистами"? Ведь до сих пор нет никакого общего согласия между теми, кто называет себя монархистами в отношении той единственной кандидатуры, которая достойна стать монархом, и возрождение монархии они воспринимают как личный политический проект, и даже в мыслях не допускают победы "альтернативного кандидата", в случае чего они вновь начнут свою "консервативную революцию". Точно так же остается весьма открытым вопрос об их приверженности настоящему политическому национализму, ибо никакой нации без государя они не мыслят, а идею национальной демократии воспринимают как порочное проявление секулярного западничества. Более того, многие наши "палеоконы", считая себя ярыми патриотами, при этом абсолютно убеждены, что русский народ, по определению, совершенно несамостоятелен, пассивен и развращен, и ему требуется суровый "отец", который будет его казнить и миловать, и только тогда "Россия возродится". О том, что такие мысли суть проявление чудовищной, зоологической русофобии – они не догадываются, и совершенно не верят ни в какую национальную республику в России, ни в какие демократические выборы как нечто "несвойственное русскому менталитету".
Таким образом, обвиняя своих оппонентов – неоконсерваторов – в антинародном элитаризме, сами они могут надеяться только на один путь своей политической победы – стратегию "заговора", когда несколько мифических "истиннорусских" офицеров при благословении некоторых "истинноправославных" батюшек в один момент решат все вопросы. Это может звучать смешно, но это основная идея-фикс наших ревностных изоляционистов, и можно было бы продолжить смеяться, если бы это не влекло за собой великую трагедию – трагедию непонимания современным российским обществом жизненно важных ценностей политического православия, дискредитированного подобными "опричниками".
Конечно, все политические устремления наших ревнивых "старых правых", наших унылых и хмурых "палеоконов" абсолютно утопичны, и им самим нравится фантасмагорическая природа их программ и манифестов, ибо она позволяет им не выходить за предел собственного круга. Если же кто-то из них вдруг оказывается в избирательных списках заведомо непроходимой партии или мелькнет лишний раз в телевизоре, то они уже считают это событие своим "взятием Зимнего", что по-своему можно понять, так как на большее они не способны, а точнее говоря – сами не хотят. Но вся проблема заключается в том, что эта изначально пораженческая и отступательная позиция "ревнителей не по разуму" навязывается приходящим в политическое православие неофитам как единственно возможный поведенческий стандарт и клонирует их образ в новых количествах и качествах.
В итоге задача реального воцерковления страны подменяется задачей возрождения династической монархии или установлением чрезвычайной диктатуры, и цитаты из какого-нибудь итальянского язычника-оккультиста Юлиуса Эволы становятся более популярны, чем из русского православного богослова отца Александра Шмемана, ибо первый – "монархо-фашист", а последний – "либерал-экуменист". И это еще можно было бы как-то понять и простить, если бы сейчас были 90-е годы, когда безраздельное господство либерально-западнического лобби казалось самым страшным злом, но это происходит в конце 2000-х, когда сам Президент с удовольствием цитирует Ивана Ильина, останки которого недавно с почестями перезахоронили в Москве и за цитирование коего в 90-е годы Никиту Михалкова либеральные СМИ обвиняли в "фашизме".
Строить сегодня православную политику на антизападничестве и антилиберализме – неактуально и неадекватно, а, следовательно, контрпродуктивно для самой Православной Церкви. Проклятиями адрес "безбожной Америки" и "свободного рынка" сейчас уже никого не удивишь, и ничего особенно нового на этом пути сказать уже нельзя. Особенно это стало очевидно после "оранжевой революции" на Украине и появления в самой России "национал-оранжистского" движения, которое к общему патриотическому удивлению не только не отрицала западные ценности рынка, демократии и прав человека, но наоборот, взяло их себе на вооружение, обрушив основную свою критику вовсе не на либерально-западническую идеологию, а на архаично-монархическую идеологию "старых правых", которую национал-оранжисты обвинили в заведомом соглашательстве с любой азиатской диктатурой в России и назвали ныне популярным словом "фофудья".
У православных консерваторов среди антиоранжистского лагеря возникла неприятная дилемма: либо согласиться считать себя сторонниками азиатского тоталитаризма, либо перестать быть православными консерваторами. Эта дилемма убивала православный консерватизм и наши "палеоконы" так и не смогли ее решить для себя, – в итоге те, кого можно назвать "неоконами" пошли третьим путем и вынесли неприятие какого-либо "азиопства" и тоталитаризма принципиальным пунктом своей политической программы. И теперь, постфактум мы можем признать, что этот вызов национал-оранжизма был по-своему провиденциальным: политическое православие обнаружило свою неоднородность и неоконсерваторы показали обществу, что можно быть сторонником Третьего Рима, но вовсе не сочувствовать "третьему рейху". Можно быть православным и не быть евразийцем. Можно быть православным и не быть монархистом. Можно быть православным и не тосковать по плановой экономике. Из этого, конечно, не следует, что нужно быть православным и быть атлантистом-либералом-рыночником, как спешат передергивать ошалевшие от этого разрыва "старые правые", но из этого следует только то, что вопросы геополитики, государственного строя и экономики принципиально вторичны для православного сознания и их решение зависит от задач миссионерской целесообразности, и более ничего иного.
Освободившись от каких-либо внешних и случайных ассоциаций, политическое православие обретает ту ценность, которая для самого христианства является ключевой и которую ненавидят наши изоляционисты – ценность Свободы, неотъемлемого качества сотворенной Личности. Обратите внимание, когда наши "старые правые" с неохотой обращаются к миссионерству, они воспринимают его не как стратегию убеждающего диалога, а только как магическую инсинуацию, взывающего не к сознанию самостоятельной личности, а к коллективному бессознательному "этноса", "нации", "расы", "космоса" и т. д., как будто речь идет не об универсальном мировоззрении, а о локальном мироощущении. Поэтому они так не любят "проклятый рационализм" и прячутся за стихийные эмоции "любви к родине", "памяти предков", "государственного чувства" и т. д., что само по себе тоже хорошо, но не составляет самого христианства, а может привести к обычному язычеству, чем они, собственно, и довольствуются. Открытый и логичный диалог чужд и неприятен изоляционистскому духу. Точно так же ему глубоко чужда и неприятна самостоятельная политическая борьба, без опоры и надежды на всесильное государство и инерцию народа, которую предлагают неоконсерваторы, ему чужд клерикализм – единственно возможная программа политического поведения Церкви в "открытом обществе". А хоть и в "закрытом" – откуда взялось представление о том, что российское государство и общество само по себе, по какой-то имманентно присущей им "традиции" неизбежно вернется к православию? Да и зачем вообще называть это "возвращением", как будто все русское общество когда-то было насквозь воцерковленным и нужно лишь восстановить это состояние, а не стремиться к новым достижениям, о которых наше прошлое даже и не мечтало?
Зададим себе прямой и неожиданный вопрос: а зачем самой Церкви сегодня возрождать монархию? Об этом наши православные монархисты не подумали. Ссылки на исторический опыт более чем сомнительны. Самый чистый в этом отношении из всех русских государей, тогда еще великий князь, Иван III, восприемник византийской миссии, долго покровительствовал ереси, той самой "жидовствующей", даже поставил митрополита-еретика, пока не потребовалась неукротимая воля святого Иосифа Волоцкого, чтобы положить этому конец и выдвинуть идею сильной и обеспеченной Церкви, а ведь у него была большая оппозиция и среди клира, причем весьма достойная! Что же говорить о других, уже первый царь Иван IV просто убил святого митрополита Филиппа и учинил опричинину. Московское Патриаршество было установлено при действительно тишайшем царе Феодоре, а после его самочинной отмены Петром I все двести лет монархии Романовых оно так и не возродилось, пока Церковь не осталась предоставлена сама себе в безвременье "февральской" республики. Это только факты, и они заставляют задуматься – задуматься над тем, насколько серьезно можно говорить о Симфонии Церкви и государства, когда последнее не чувствует своих ограничений со стороны первой.
Сегодня, когда Русская Церковь действительно полностью свободна от государственного контроля, зачем ей придумывать себе нового "внешнего епископа", который сегодня слушается Патриарха, а завтра его же сошлет куда подальше, если не хуже? Возникает абсолютное ощущение, что реальные задачи и даже просто безопасность Церкви совершенно безразличны нашим изоляционистам, что им главное – придумать себе нового сурового "отца". А дальше, видимо, рождаемость повысится и урожаи умножатся, от того только, что сильная власть пришла – молочка принесла.
На сегодняшний день для настоящих "новых правых", клерикалов и неоконсерваторов нет ничего хуже, чем вновь раствориться в общепатриотическом болоте и облагораживать своим присутствием очередные пикеты против приезда очередной неблагочестивой поп-звезды. Лучше быть одному и хоть что-то реальное делать, чем быть "всем вместе" и ничего не делать. Никаких сожалений, порицаний и проклятий в адрес "старых правых" нет и совершенно не надо. Многим из них нужно сказать спасибо и поклониться в ноги за то, что они делали двадцать-пятнадцать лет назад, когда на бесптичье и пингвин казался белопечным орланом. Некоторые из них вообще до сих пор представляют собой национальное достояние, с которого надо пылинки сдувать. Но для того, чтоб быть допущенным к ядерной кнопке, мало быть национальным достоянием, нужно еще в технике разбираться.
Поэтому речь идет не о том, чтобы перестать совместно пить чай или даже что покрепче, а в том, чтоб перестать зависеть от тех людей, кто до сих пор борется с советской властью, или пытается ее вернуть, что, в общем одно и то же. Клерикализм рождается не из ощущения мнимой победы, а из осознания постоянно возможного поражения, не из наивного восторга о том, "как много у нас православных", а из жесткой и жестокой констатации того, насколько реальное большинство русского народа еще недостаточно воцерковлено, и насколько реальная политическая элита вообще равнодушна к Церкви, и как много для всего этого сделали наши политически православные, и чего больше не надо делать, чтобы все это исправить.
Источник: Храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне
