Борис Константинович Репин родился в 1941 году в Восточном Казахстане. По образованию энергетик. Его статьи и рассказы печатались в журналах, выходящих в Казахстане и России. Живёт в Подмосковье.
Бабушка Елена Филипповна получила от старшего сына письмо, в котором он сообщал, что наконец-то дела его отладились и он выхлопотал отпуск. "Так что жди, мама, к концу лета", — с трудом разбирая незнакомый почерк, читал внук Васька — десятилетний мальчуган и краем глаза наблюдал за бабушкой.
Ваське было известно из рассказов, что дядя Ваня, один из оставшихся в живых бабушкиных сыновей, ещё в Финскую войну пропал без вести. Позже неожиданно пришло письмо от него, что жив-здоров и воюет теперь уже с немцами. В конце войны после тяжёлого ранения лечился в госпитале где-то в Прибалтике, потом женился да так и остался навсегда в тех краях. Васька никогда не видел дядьку и знал его только по фотографиям, висевшим на стене в аккуратных коричневых рамочках.
Васькин отец, младший брат дяди Вани, погиб в сорок третьем под Орлом, о чём сообщалось в похоронке, которая хранилась с разными бумагами в шкатулке под образами. Мать свою Васька помнил плохо. Ему было неполных пять лет, когда она утонула в реке. В тот солнечный летний день сельчане сплавляли сено с другого берега Иртыша, и лодка, в которой находились люди, на середине реки опрокинулась. Васька с бабушкой Еленой прибежали к берегу, когда утопленники уже лежали на песке, накрытые белой холстиной. Из всего этого он и запомнил только, как голосили и причитали деревенские женщины; потом его увели к соседям, и он жил у них до тех пор, пока не пришла бабушка и не забрала его домой.
— А почему мама с работы больше не приходит? — как-то спросил Васька бабушку.
— Мама к отцу уехала, внучек, далеко-далеко, — ответила бабушка и, спешно отвернувшись, концом чёрного платка прикрыла глаза. Платок этот с того памятного дня она уже не снимала и чаще обычного молилась на образа.
Мама, однако, всё не приезжала. Со временем Васька привык к этому и даже перестал ждать. Много позже, когда пошёл в школу, понял он, что мама не приедет никогда. Бабушку больше не расспрашивал, да и она старалась не заводить об этом разговоров. Так и жили. Правда, частенько он ловил на себе непонятные бабушкины взгляды. А то, бывало, вздохнёт она украдкой, погладит Ваську тёплой ладонью по голове и, забывшись, печально скажет:
— Сиротинушка ты моя беззащитная…
— Почему сиротинушка, бабуля? — удивится Васька. — Мы же с тобой вдвоём живём.
— Живём, живём, внучек, — поспешно соглашается она и, тайком утирая слезу, крестит его.
Васька не понимал, почему бабушка называла его сиротинушкой, но детское чутьё подсказывало, что нужно как-то подбодрить её, и он говорил тогда:
— Потерпи, бабуля, вот подрасту ещё немного — и буду защищать тебя.
От кого защищать, он не знал, но чувствовал, что говорит что-то важное. Бабушка улыбалась и, ласково потрепав Ваську за вихры, говорила:
— Ступай на речку, к ужину рыбки, может, поймаешь, защитничек. Да чтоб к обеду не опоздал, я щей зелёных наварю.
Обрадованный Васька брал удочку и стремглав улепётывал к реке.
И вдруг в их относительно спокойную и размеренную жизнь вместе с письмом от дяди Вани вошло беспокойство. В ожидании его приезда промелькнуло лето. Васька уже пошёл в школу, а весточки так больше и не было. Днём бабушка работала в колхозном телятнике, вечером управлялась по хозяйству, а после ужина, убрав посуду со стола, до самой темноты сидела у окна и смотрела на реку. Васька догадывался, почему она смотрела именно в ту сторону. Так уж была расположена их деревня, что, откуда бы ни шёл или ни ехал человек, он обязательно будет плавиться через реку. Часто с другого берега слышался призывный крик: "Лодку давай!"
Всякий раз бабушка подскакивала со своего места и просила Ваську:
— Ты бы сбегал, внучек, посмотрел: а как дядька твой приехал?
А сама выдвигала из-под кровати кованный жестью старый деревянный сундук, вынимала цветастый платок, повязывала голову и вновь садилась к окну. Васька понимал, что если сейчас, сию же минуту, он не сбегает к берегу, то бабушка не успокоится. И он бежал, хоть и был уверен, что бежит напрасно. Все сроки, означенные в письме, уже давно прошли.
В тот вечер, как обычно после ужина, Васька готовил уроки, глубокомысленно уткнувшись в учебник математики, а бабушка сидела у окна, на своём излюбленном месте, и вязала шерстяные варежки. За окном накрапывал нудный осенний дождик. Под порывами ветра жалобно скрипели дряхлые оконные ставни, да время от времени доносился прощальный крик диких гусей, стаей проносящихся в непроглядном пасмурном небе. Васька слышал их печальные крики и думал: "Эх, дядя Ваня, дядя Ваня! Лучше бы и не обещал совсем, что приедешь, а то бабуля извелась, ожидаючи". Он взглянул на бабушку, затем укоризненно, в который уж раз, на рамку с фотографией и наконец, не выдержав, взял учебник и пересел поближе к печке. Потом, когда погасили свет, Васька долго не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к вою ветра, вздыхал по-взрослому. И вдруг, перекрывая шум дождя, с реки донёсся усиленный ветром тот самый призывный крик: "Лодку давай!"
Васька приподнял голову и обратился в слух. Сомнений не было — с того берега просили лодку. Тревожно и радостно сжалось Васькино сердце. Его как будто скинули с постели: он живо отбросил одеяло, нащупал на табуретке одежду и, на ходу одеваясь, выскочил в сенцы. Поёживаясь под холодными струями дождя, Васька бесстрашно нырнул в ночь. На краю деревни остановился, прислушиваясь, и вновь, теперь уже совсем отчётливо, услышал: "Лодку давай!"
Этот тревожный зовущий голос подстегнул Ваську, и он, как нахлёстанный, вновь побежал. Лодку отыскал не сразу. В темноте кое-как нащупал большой амбарный замок и в отчаянье чуть не заплакал.
"Опять, паразит, примкнул и вёсла наверняка спрятал, — с негодованием и тоской подумал он о хозяине лодки. — Сам в тёплой постели дрыхнет, а человек мокнет под дождём. И почему такие люди на свете живут?"
Исправных лодок на всю деревню было только три, сельчане знали их наперечёт и пользовались по нужде. Но ещё весной одну из них раздавило льдом, другую унесла шуга, а эта принадлежала Гришке — конопатому деревенскому пройдохе. Гришка в ледоход выловил её в реке, подправил, просмолил и держал на своём замке, разрешая пользоваться только за бутылку. Днём Васька не задумываясь нашёл бы выход из положения, а в такую темень растерялся. Он метался по берегу, пока случайно не наткнулся на крупный булыжник. Обрадованный, вернулся и начал что есть мочи колотить по замку.
— Дядя Ваня, я сейчас приплыву, вот только замок сыму, — крикнул он в темноту и, сбивая в кровь пальцы, продолжал стучать булыжником. Наконец, ржаво звякнув, замок отвалился. Васька торопливо забросил цепь в лодку и сильно оттолкнулся от берега.
"А вёсла-то поискать забыл", — обожгла запоздалая мысль, но лодку уже подхватило течение, и раздумывать было некогда. Поднатужившись, Васька оторвал одну из деревянных сидушек и, орудуя ею, как веслом, погнал тяжёлую лодку к противоположному берегу. Ничего непривычного для него в этом не было, ведь Васька родился и вырос на Иртыше, и править лодкой ему приходилось по-всякому. Сейчас он грёб сидушкой изо всех сил то с одной, то с другой стороны, и лодка, преодолевая течение, упрямо продвигалась вперёд. Время от времени Васька кричал в темноту, чтобы подбодрить себя и чтобы голос его слышали на том берегу. Тёмные волны жутковато шипели и бесновались за бортом, обдавая его холодными брызгами. Страха не было. Васька успел шепнуть два заветных слова, и теперь водяной был ему не страшен. Научила его этой нехитрой премудрости бабушка Елена, и ещё много чего другого знал он от неё. Это были его секреты, и держал он их в строгой тайне.
Вскоре обозначилась полоска прибрежного камыша. Васька развернул лодку против течения, бортом к берегу.
— Сюда, сюда греби! — неожиданно близко раздался незнакомый мужской голос, и Васька почувствовал, как лодка резко остановилась. Это незнакомец обеими руками ухватился за борт и, стоя по пояс в воде, придерживал её, а затем легко перевалился через борт. Лодка угрожающе накренилась, зачерпнула воды, но всё же устояла на плаву.
— Ну и погодка разыгралась, язви её, думал уж, ночевать придётся под дождём, — добродушно произнёс незнакомец, стягивая с ног кирзовые сапоги и выливая из них воду. — А ты, малец, никак переправщиком работаешь? — обратился он к Ваське. — Чей будешь? Звать-то тебя как?
Ничего схожего с фотографией, висящей в комнате на стене, в этом человеке не было, и разочарованному Ваське вовсе не хотелось разговаривать, но, пересилив себя, он всё же с достоинством сказал:
— Васькой меня зовут. И никакой я не переправщик совсем.
— А где у тебя вёсла, Васька? — встревожился незнакомец. — Нас же унесёт неведомо куда!
— Нету вёсел. Хозяин их прячет на ночь. Жадина, — спокойно ответил Васька и, ухватившись поудобнее за сидушку, начал с силой загребать чёрную, как дёготь, воду.
— Ну и ну-у-у, — неопределённо протянул мужчина. — Дай-ка я поработаю, а ты отдохни малость. Устал, однако? — и он сделал движение к корме.
— Сиди уж, а то, чего доброго, перевернёмся. Плавать-то, поди, совсем не умеешь?
— Умею, умею. Я ведь тоже на Иртыше вырос, Вася, — поспешно заверил незнакомец и добавил: — Мокшанов я, Николай. Может, знаешь?
Как не знать Ваське, если жили они с дедом Мокшаном по соседству! Он даже слышал от взрослых, что Николай как будто бы пропал без вести на войне. Значения слова "безвести" Васька тогда не понимал, но уж очень оно было похоже на страшное "похоронка", поселившееся с той поры навечно в каждой деревенской избе.
"Вот радости-то деду привалило!" — завистливо подумал Васька, а вслух спросил:
— Так ты же, дядя Коля, кажись, без вести пропал?
— Как видишь, не пропал, — непонятно усмехнулся Николай.
— А чего ж ты тогда дедушке писем не писал?
— Так получилось, Вася. Не мог я писать оттуда, где находился. — И, чтобы быстрее закончить этот, видимо, трудный для него разговор, напомнил: — Ты греби, греби, а то деревни уже не видно.
Конечно, не мог Васька знать о том, что Николай Мокшанов не пропал без вести, как сухо сообщалось во фронтовой бумаге, а в начале войны попал в плен, бежал из лагеря к своим, свои же осудили его на казавшийся бесконечным срок. Теперь он возвращался домой откуда-то из Сибири.
— А я бабушки Елены Ковалевской внук. Мы тоже ждали — дядю Ваню. В гости. Всё лето ждали! Он, как и ты, без вести пропадал. Потом нашёлся, прислал письмо весной. Да так и не приехал…
К берегу причалили далеко за деревней. Васька взял цепь, спрыгнул на песок и, шлёпая по воде, поволок лодку подальше на сушу, чтобы не сбило волной. Потом, укрывшись Николаевым плащом, продрогшие, они шли к деревне напрямик, разбрызгивая сапогами жирно чавкающую осеннюю грязь.
В дом Васька хотел было проскользнуть незаметно, но бабушка всё же услышала его шаги, окликнула беспокойно:
— Васятка, ты чё это не спишь? Никак бегал куда?
— Да к Тольке Филимонову бегал, бабуль, рыбачить завтра уговаривались, — не моргнув глазом соврал он и скользнул под одеяло. Бабушка понимающе вздохнула.
— Ну-ну. А по дождю-то зачем бегаешь? Можно и утра дождаться.
За окном, не унимаясь, голодной собакой завывал ветер, бросал в окошко каплями дождя; за печкой монотонно и нудно поскрипывал сверчок. Бабушка ещё раз тяжело вздохнула, прошептала что-то и затихла.
На следующий день после школьных уроков Васька тайком от бабушки сел писать дядьке письмо. В самом начале, как и положено, передал привет от бабушки и от себя, пожелал ему здоровья и долгих лет жизни. Потом передал поклоны от соседей, сообщил, что Николай Мокшанов наконец-то с войны вернулся — считай, один здоровый мужик на всю деревню, с дедом теперь жить будет. Написал и о том, что всё лето работал с бабушкой в колхозе — погонщиком на сеноуборке, что на трудодни они получили аж два центнера пшеницы да отходов пуда три в придачу.
"А ещё, дядя Ваня, картошка у нас в этом году больно здорово уродила, так мы с бабулей поросёнка купили у Митрофановых, кормить-то есть чем. — Васька передохнул немного и перешёл к главному: — Приезжай, дядя Ваня, а то бабуля шибко переживает, и мне хочется свидеться. А как прознала, что Николай Мокшанов с войны вернулся, так слезам удержу нет совсем, прямо не знаю, что с ней делать. А мы с тобой будем рыбачить на Иртыше, рыбы у нас тьма. Крючки не привози, я их сам умею делать из проволоки, они у меня даже лучше магазинных получаются. А вот жилки на леску, если достанешь, привези, у нас её днём с огнём не сыскать. Я бабулю прошу, прошу, а ей всё некогда в район съездить, то то у неё, то другое не ладится. Да и болеть она часто стала".
Васька внимательно перечитал написанное, и показалось ему, что какое-то не очень убедительное письмо получилось. Он подумал и приписал торопливо: "А вообще-то мне ничего не надо, дядя Ваня. Всё у меня есть. Лучше приезжай сам, отдохнёшь у нас тут, бабуля пироги с капустой и калиной такие печёт — аж пальчики оближешь. К сему целуем и ждём в гости. Бабушка Елена Филипповна и я, твой племяш Васька".
