Словарь средневековой культуры (Рецензия)

Словарь средневековой культуры / Под ред. А. Я Гуревича. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. – 624 с. (Серия "Summa culturologiae"). ISBN 978-5-8243-0850-1

Что можно сказать о справочнике, в котором статьи "Католицизм" и "Схоластика" принадлежат перу Аверинцева, а "Викинги", "Время", "Право", "Страшный суд" и ещё два десятка статей написаны знаменитым А. Я. Гуревичем? Вероятно, только посетовать на то, что не менее знаменитому Жаку Ле Гоффу поручили почему-то всего лишь осветить тему "Труд".

Редакторское предисловие честно признаёт неполноту издания, ссылаясь при этом на аналогичный французский словарь под редакцией Ле Гоффа. Неполнота объясняется тем, что редакторы "предпочли дать ограниченное число словарных статей (чуть больше 100), но таких, которые посвящены детальному и углубленному рассмотрению предмета" (С. 18).

Отрадно отметить, что, несмотря на выход этого тома под редакцией ведущего российского представителя школы "Анналов", его авторы не разделяют оптимизм концепции "долгого средневековья", тянущегося от III до самого XVIII столетия. Кроме того, предельно честно авторы рассматривают лишь западноевропейский регион, имеющий общую константу в виде "господства латинской версии христианства – католицизма" (С. 5).

Антропологический подход авторов в изучении "истории ментальностей" позволяет проследить как генезис явлений, так и их отражение в сознании современников. Отражение, прямо скажем, искаженное. Так, в статье "Exemplum" тот же Гуревич, посвятивший в своё время жанру "примеров в проповеди" специальную монографию, затрагивает и гомилетическую тематику. Назначение примера/exemplum'a "был призван нарушить монотонность проповеди и сделать более предметной и эффективной. Используя exemplum, проповедник одновременно и развлекал аудиторию, и концентрировал её внимание, и внушал ей высшие истины" (С. 591).

Из всего разнообразия словарных статей отметим те, что раскрывают кратологическую тему в средневековом мировоззрении: "Власть правителя", "Монархия", "Империя" (автор М. Бойцов), "Инсигнии" (Я. Бак), "Коронации императоров и королей" (Р. Джексон), "Святые короли" (М. Парамонова), а также "Право" (А. Гуревич).

Не со всеми культурологическими утверждениями авторов статей согласятся, церковные историки, канонисты и просто политологи. М. Бойцовым возникновение в римском социуме императорской идеи связывается с недостатком в римском политическом словаре понятий для описания власти правителя. Позднее оппозиция imperium (Римская держава) и regnum (варварские царства) размывается в богословском осмыслении роли Рима в судьбах мира Божия: "Отведя римской империи не просто определённое историческое, но историко-символическое место в своей картине эволюции мира и человечества, поставив римскую державу в связь со вторым пришествием Христа и катастрофой конца времён, раннехристианская теология создала важную предпосылку для того, чтобы "Римская империя" продолжила свою жизнь и в средневековой Западной Европе" (С. 180). Дальнейшая судьба имперской идеи на Западе была связана с проблемой её универсализма и автономности от идеи папской власти. В связи с последним важны фигуры Карла Великого и, особенно, Оттона III, объявившего фальшивкой "Константинов дар" и воспроизведшего антично-византийский образ империи. Характерно авторское замечание о том, что "императорский сан, по мнению Оттона III, давал право руководить всеми народами и церквями. Стоя во главе универсалистской империи, император и папа должны вести мир рука об руку и при необходимости подменять друг друга – поэтому Оттон даже позволял себе подписывать папские грамоты" (С. 183).

Увы, автор здесь лишь мельком касается канонической реакции на подобные явления, как не разбирает он и вопроса параллельного существования двух универсальных империй – Карла Великого и Византийской. Принципиальный вопрос о богословской возможности наименования Империи "священной" решается им сомнительными филологическими выкладками: "В сочетании слов Sacrum imperium не содержалось никакого кощунства, что становится ясно при более точном переводе его как "Освященная империя"" (С. 186). Видимо, антропологический подход не всегда позволяет полностью осветить все аспекты освещаемого вопроса.

Тот же недостаток виден и в описании общих проблем. В принципиальной для темы статье "Право" Гуревич очень верно и подробно рассматривает уровни восприятия правовых норм в средневековым сознанием, руководствуясь при этом своей излюбленной идеей о существовании в средневековом обществе личности как меры всех вещей. Право и понимается российским медиевистом как всеобщая связь людей, регулятивный принцип социальной жизни. Конечно, трудно оспаривать правомерность такого понимания, но и односторонность такого подхода также очевидна.

Куда более удачны статьи, рисующие повседневные структуры Средних веков: "Время", "Город", "Грехи и добродетели", "Обмен дарами", "Еда", "Куртуазная любовь", "Погребение", "Праздник", "Путешествие", "Сон", "Турнир" etc. Чего стоит одна статья "Детство" (А. Гуревич), написанная не без влияния известной работы Арьеса! Почти с удивлением открывает автор для себя тот факт, что "существует немало свидетельств того, что средневековые люди вовсе не были лишены чувства любви и привязанности к своим детям, что они о них заботились и занимались их воспитанием" (С. 140).

В целом этот словарь, конечно, не претендует на некий универсализм в освещении всей средневековой цивилизации. Подход его составителей, оправданный для решения задач культурологии, должен быть дополнен иными, позволяющими подробно исследовать отдельные черты избранной темы. Примером подобного неторопливого вдумчивого подхода может служить "Опыт словаря средневековой культуры", вот уже много лет составляемый С. С. Неретиной. Позволим себе высказать пожелание, чтобы когда-нибудь русский читатель увидел выпущенные в России словари средневековой схоластики, каноники и даже византийского богословия.