Лоскутки

Нужно ли нам, православным, одобрять политическую борьбу, экономическую конкуренцию, другие человеческие "ристалища"? Нам, между прочим, говорят: смотрите, все это развивает человека и общество, устраняет монополизм, препятствует застою! Да, развивает, устраняет, препятствует. Монополизм в экономике и застой в политике – вещи нехорошие, и обществу нужно их избегать. Между прочим, мудрые цари и элиту меняли, и монополистов обуздывали. А теперь давайте задумаемся: чем хуже конкуренции, например, война? Она еще лучше развивает экономику, двигает вперед науку и технику, стимулирует мысль и культуру. И вот здесь секулярные гуманисты споткнутся и скажут нам: нет-нет, войны не надо.

Однако война – лишь наиболее грубое проявление гордыни, жажды власти и денег. Более тонкое проявление того же самого – современный политический и экономический процесс. И он в корне противоречит евангельскому идеалу любви, общности, единства, жизни ради веры и ради ближнего. Да, в политической и экономической конкуренции есть позитивные стороны. При ее помощи можно уйти от большего зла – от тирании, от рабства, от той же войны. Но и добром она не является. А потому вряд ли может быть "включена" в христианский общественный идеал.

"Да будут все едино" (Ин. 17. 21) – этими словами Господа Иисуса вдохновлялись многие энтузиасты движения за единство тех, кто именует себя христианами. Движение получило название "экуменического", хотя более неудачного термина нельзя было придумать. "Экуменизм" – буквально, "вселенскость" – есть нечто совершенно размытое, и кто-то под этим термином может понимать всеправославное единство, а кто-то – чуть ли не учение о "равноистинности" всех мировых религий. На самом деле на Западе, где этот термин и родился, под словом "экуменизм" понимаются именно межхристианские отношения, и тот же Всемирный совет церквей как главная институция экуменического движения не является ни "сверхцерковью", ни средством "объединения разных религий" – утверждающие это в наш век доступности официальной информации не могут не понимать, что говорят неправду.

С пятидесятых по восьмидесятые годы экуменическое движение вобрало в себя много искренних людей, среди которых было немало православных христиан. Достаточно упомянуть имена митрополита Никодима (Ротова), митрополита Дамаскина (Папандреу), отца Виталия Борового. О единстве молились и мечтали миллионы простых христиан, десятки "неформальных" активистов – вспоминаю, например, чудесного Сандра "Ригу", собиравшего у себя в московской коммуналке молодых людей разных конфессий и в итоге отправленного властями за решетку. Словом, энергии и искренности у движения было немало. Что же "не сложилось"? Почему экуменический энтузиазм в девяностые годы сменился кризисом, скепсисом, разочарованием, а в начале нового века – бюрократической рутиной на фоне полного отсутствия живого интереса?

На мой взгляд, причина – прежде всего в том, что за основу объединительных усилий приняли не высоту веры и жизни апостольской Церкви, а приземленный "общий знаменатель" мира сего, удобное для него "христианство" – выхолощенное, тлеющее, "выживающее", удобно приспособленное к практическим нуждам (сегодня вообще самые активные и "нужные" люди в межхристианских структурах – это те, кто занимается политикой, деньгами и гуманитарной помощью). Соль потеряла свою силу. И, по Евангелию, ничто уже не сделает ее соленою (Мф. 5. 13). Помимо этого, межхристианский климат сильно испортила миссионерская агрессия в православных странах, а еще больше – попытки пересмотра христианской нравственности: оправдание гомосексуализма, блуда, маловерия, секулярного образа жизни и вообще всего, что для грешного человека хорошо и приятно. (Дескать, разве добрый Бог может это запретить?)

Так что же, нам нужно навсегда забыть мечту о единстве тех, кто с верой произносит имя Христово? Сказать, что, если инославные веруют неправильно, то пусть себе и гибнут? Вообще отрицать у них искреннюю веру и стремление к спасению? (Последнего, думаю, не рискнет сделать даже самый жесткий ригорист, если он хотя бы иногда общается с лучшими из инославных хрсистиан.) Думаю и надеюсь, что многие инославные общины (не только отдельные личности) еще не утратили навсегда путь к подлинному единству с нами – единству в истинной вере, в апостольском горении, в независимости от духа века сего.

Некоторые русские православные участники межхристианских встреч, особенно в семидесятые-девяностые годы, привыкли говорить на Западе одно, а дома – другое. Главное было – всем понравиться, и там и там сорвать аплодисменты. Так же сейчас поступают многие западные православные. Но в век интернета, когда то, что ты сказал в Женеве, через пару часов уже известно в Москве или Афинах, такое, слава Богу, уже невозможно. Приходится – и опять же, слава Богу – в ущерб лицемерно-хорошим отношениям, всяческим любезностям и приятностям говорить нашим западным собеседникам о том, что реально думают и делают в нашей Церкви. Даже если пацифистам не нравится, что у нас освящают ядерные ракеты. Даже если шведские лютеране ужасаются, понимая, что у нас вряд ли кто-то признает крещение, совершенное пасторшей, "женатой" на другой пасторше. И что молиться с ними мы не будем. Так гораздо лучше, чем прятать глаза, боясь быть "нецивилизованными". Правда, кто-то в очередной раз удивится: "А почему так? Мне вот отец N говорил, что вы вообще-то толерантные, только вот демократии и плюрализму должны подучиться да в рынок войти"...

Однажды в журнале для авиапассажиров ныне покойной компании "Сабена" я прочел, о чем не следует говорить в общественных местах по мобильному телефону: о сексе, политике и религии. Это, наверное, для начала. Скоро вообще запретят публично говорить обо всем, что реально волнует людей. Не надо тревожить сон разума...

Придет ли вновь Запад ко Христу? Если и придет, то не постепенно и не сейчас. Ничто так не убивает веру – а также и мысль, и творчество, – как сытая, спокойная, предсказуемая, самоуверенная жизнь. И нам нужно напоминать Западу об этом – напоминать для того, чтобы не угасли небольшие, "немагистральные" очаги духовной жизни, которые там теплятся. И для того, чтобы люди, живущие в западных странах, хотя бы в минуту испытаний или перед смертью обращались ко Христу. Но вот обратится ли западное общество в целом? Сможет ли вновь наполнить храмы, которые превратились в подобие скучных райсобесов или клубов для пенсионеров и домохозяек, где говорят не о жизни и смерти, а о правах женщин и об изменении климата? Наверное, все это переменится тогда, когда кончится спокойная жизнь, когда грозная мировая реальность выплеснется на улицы тихих европейских и американских городков. А это более чем возможно.

Иногда от наших нецерковных современников можно услышать, что Православие более эмоционально, чем католичество или протестантизм. И это при том, что католическая мистика и молитвенная практика уже веков пять насквозь пронизаны чувственностью, граничащей с сексуальностью, о чем прекрасно пишет Алексей Ильич Осипов. Многие же направления протестантизма – это сплошные ахи, вздохи, пританцовывания, а то и вовсе катания по полу в экстазе. Православие сохранило трезвенное отношение к человеческим чувствам, понимание того, что во многом их контролирует враг нашего спасения. Впрочем, все ли это сознают? Не идем ли мы все чаще на поводу у западного сентиментализма? Не наполнены ли пустой, глупой, ложной чувственностью многие наши брошюры, фильмы, песни? Надо бы почаще поверять это все настоящим Православием, верой отцов Церкви и учителей аскетики...

В одной французской католической газете прочел статью, призывающую православных к общему празднованию Пасхи. Естественно, нам объясняется, как полезно христианскому Востоку принять западную пасхалию. И как вредно ее не принимать. В ход идут все аргументы, все "кнуты" и "пряники". Смените календарь – и вас лучше будут понимать на Западе, где вы живете в меньшинстве, в диаспоре. Выбросьте "отстающие часы" – и наша радость будет общей. Последуйте примеру доброго самарянина, перейдите границы условностей, – и люди к вам потянутся. Помните, что все разделения от диавола, а единство от Бога. Наконец, позаботьтесь о мире, о взаимном общении, о проповеди среди обмирщенных людей! Читаешь все это – и сразу же задаешься очень простым вопросом. Братья католики, если вам так дороги мир, общение и жажда совместной проповеди, если вы так хотите вместе воспеть "Христос воскресе!" – никогда не думали о том, чтобы изменить свою собственную пасхалию? Об этом в статье нет ни слова, ни намека...

Еще два слова о том, что христианам якобы нужно бежать за "прогрессом" и за общественным мнением. Отец Войцех Гертых, один из наиболее умных сегодняшних католических богословов, ближайший советник Папы, однажды произнес прекрасные слова: "Тот, кто в Церкви хочет быть модным, очень быстро устаревает".

Один профессор-католик называет Реформацию "деформацией", а реформированные церкви – "деформированными". Оставим без комментариев, а то пасторы этих церквей опять обидятся и будут озабоченно спрашивать: "Вы все-таки считаете нас христианами или нет?"

Впрочем, российские "лидеры общественного мнения" иногда сильно наговаривают на протестантов, приписывая им ультрарыночное мышление и чуть ли не социальный дарвинизм. Вот однажды Петр Авен написал, что Россия должна, наконец, принять "протестантскую этику", главный принцип которой банкир формулирует так: "Богатство – отметина Бога". Но на самом деле даже баптисты и пятидесятники отнюдь не отрицают идей умеренности, христианской справедливости, помощи тем, кто не может заработать себе на хлеб. Не ободряют они и вызывающей роскоши.

А самая интересная метаморфоза произошла с реформатами – преемниками тех самых кальвинистов, которые создали веберовский "дух капитализма". Сегодня руководители реформатских церквей стали самыми настоящими левыми. Современную мировую экономическую систему они фактически приравняли к ереси. Вот что постановил собор реформатов мира в 2004 году: "Мы отрицаем культуру прогрессирующего потребительства, конкурентную алчность и эгоизм неолиберальной системы глобального рынка, равно как и любой другой системы, отрицающей альтернативы... Мы отвергаем идеологии и экономические режимы, ставящие прибыль выше людей". Участники конгресса осудили "теологию, утверждающую, что Бог – только с богатыми, а в бедности виновны сами бедные". Итак, прямые идейные потомки Жана Кальвина и Джона Нокса вовсе не одобряют всего того, что, если верить Веберу, выросло из первоначального реформатства. Не стоит ли к этим людям внимательно прислушаться?

На одной конференции некий лютеранский пастор сказал: "Давайте уберем из Евангелия слово "Бог", и оно станет платформой для диалога с атеистами". Может, тогда лучше вообще о Евангелии не говорить? Там так много "недиалогичного"... Оставить только про левую щеку, да добавить что-нибудь про экологию и демократию.

Некоторые идеологи секуляризма продолжают говорить о "научном мировоззрении", которому, дескать, нет альтернативы и которое якобы может, в отличие от мировоззрения религиозного, продвигаться на государственном уровне. Но, простите, о каких науках идет речь?! На однозначных фактах могут быть основаны только выводы точных наук, да и то лишь в определенной, "технической" их части, мало влияющей на мировоззренческие споры. Грубо говоря, сколько будет дважды два, точные науки сказать могут, а вот как возник мир – нет. В последнем случае мы имеем дело лишь с догадками и противоречащими друг другу гипотезами. И не случайно писал святой Василий Великий: "Эллинские мудрецы много рассуждали о природе, – и ни одно их учение не осталось твердым и непоколебимым: потому что последующим учением всегда ниспровергалось предшествовавшее. Посему нам нет и нужды обличать их учения; их самих достаточно друг для друга к собственному низложению".

Теперь возьмем историю. Твердых фактов в этой науке, особенно если говорить о событиях двух-трехтысячелетней давности, а уж тем более о древнейших временах, – не так уж много. Причем история всегда включает в себя интерпретацию этих фактов. Кто-то, например, скажет, что религия дана Богом, кто-то – что она придумана людьми. Кто-то считает, что миром правит экономика, кто-то – что воля народов и политиков, кто-то – что Бог или "судьба". В исторических исследованиях нет и не может быть единственной "научной позиции", если только речь не идет о подтверждении или опровержении какого-то отдельно взятого факта. Что уж тогда говорить о философии, психологии, социальных науках! Любые утверждения, что в этих областях мысли есть "аксиомы" и "факты" – ложь. Есть нечеткие и спорные термины, есть мнения, теории, интерпретации, в том числе навязанные публике и потому ставшие "общепринятыми", "научными". Никакого права на исключительное положение в обществе и государстве они не имеют.