15 мая 1945 года внезапно скончался Чарльз Уильямс (год его рождения — 1886-й). В Оксфорде рассказывают, что Льюис бежал на очередную встречу "инклингов" в кабачке "Орёл и ребёнок" и по дороге узнал, что Уильямса увезли в больницу. Там он вскоре и умер.
Инклингами назывались оксфордские учёные, собиравшиеся дважды в неделю, чтобы поспорить о словесности, об истории, о философии и богословии. В отличие от большинства коллег, они верили в Бога. Среди них были католик Толкин, англикане Уильямс и Льюис с братом Уорреном, антропософ Барфилд. За исключением антропософа все были правоверны и считали своей верой то, что Льюис, используя слова протестантского богослова Ричарда Бакстера (1615–1691), назвал "просто христианством".
Кабачок, который в просторечии именовался "Птичка и младенец", существует и сейчас. Уголок над столиком увешан фотографиями инклингов. Слово это перевести трудно, здесь — и "чернила" (tink), и "намёк" (inkling), и подражание англосаксонскому языку. Члены этого довольно текучего сообщества собирались не только в "Птичке", но и в университетских комнатах Льюиса. Они читали друг другу свои романы, сказки, саги, трактаты и много спорили. Такой спор воспроизвёл по отрывкам из писем их нынешний поклонник и последователь Питер Крифт.
Уильямс присоединился к инклингам позже других. До войны 1939–1945 гг. он жил в Лондоне и работал в издательстве "Оксфорд-пресс". С началом бомбёжек оно переехало в Оксфорд. Сперва Уильямс не имел к университету прямого отношения, потом получил степень магистра honoris causa и стал иногда читать лекции. Одна из них, о Милтоне, чрезвычайно существенна, поскольку разбивает созданный романтиками миф о благородном, свободолюбивом Сатане. Уильямс резонно возвращает привычное, прежнее толкование этого "образа": превозносящийся завистник, который не может вытерпеть, что кто-то (Кто-то) выше, чем он.
Студенты полюбили Уильямса; его любили всюду, но не все. Печального и замкнутого Толкина неприятно поражала совершенная его открытость, безотказная общительность. Кроме того, сам себе не признаваясь, Толкин ревновал к нему Льюиса, который сравнивал Уильямса с ангелом. Многие считали, а Элиот писал, что Уильямс похож на святых. Судить об этом можем и мы, читая его книги.
Статей у него — множество, но здесь речь идёт о романах и трактатах. Романов — точно семь; некоторые изданы по-русски. Пока я посоветовала бы прочитать "Войну в небесах" и (с большими оговорками) "Иные миры". К остальным — если не ошибаюсь, изданы ещё два — по-видимому, нужны пространнейшие предисловия.
Пересказывать их нелепо, скажу прямо о главных "идеях" Уильямса. Одна из них сводится к приятию Божьего мира в самых разных его проявлениях. Уильямс с удивительным бесстрашием отвергает путь отказа — не аскезу, а именно отказы от веселья, дружбы, даже какой-то ангельской влюблённости. Последняя тема, очень дорогая для него, подробно изложена в трактате "Образ Беатриче". Однако в жизни она привела к большим страданиям. Его коллега по издательству, которую он называл "Селия" (на самом деле она была Филлитой, Филис), долго пребывала с ним в нежной и чистейшей дружбе, похожей на отношения супругов, достигших золотой свадьбы; но устала и вышла замуж, от чего Уильямс очень страдал. В книгах его у такой любви — более счастливая судьба.
Другая, ещё больше сокрушающая сердце, по-английски называется coinherence. Слово, почти совсем непереводимое; лучше всего его можно понять, припомнив призыв апостола "носите бремена друг друга". Со свойственной ему простотой Уильямс толкует это прямо — например, герой "Сошествия во ад" берёт на себя, перенимает мистический ужас Полины и советует ей перенять страх её давно казнённого предка. Написано это так, что я, старый переводчик, сидела без толку над чистым листом бумаги и досиделась до уильямсовского чуда: издательство "Северо-запад" исчезло, попросив напоследок прощения за то, что расторгает договор.
История в духе "самой жизни" вводит в самый центр того, о чём мы пытаемся написать. Собственно говоря, это невозможно, и я скажу только, что в Оксфорде живёт стойкое предание: Уильямс предложил Богу свою жизнь за тех, кто страдает от войны, и умер ровно через неделю после установления мира. По другому преданию, ради умирения народов предложил свою жизнь "добрый Папа Ян", Иоанн XXIII, скончавшийся через полгода с небольшим после кубинского кризиса.
Чтобы снизить неизбежный пафос, перейдём к маленьким радостям повседневной жизни, цветочкам у Крестного пути. Читать Уильямса трудно, стихи его очень темны, хотя однажды, после перелёта в Америку, они мне сами открылись (потом закрылись). Участники конференции 2000 года честно признавались примерно в том же. Именно там, на краю Лондона, радости просто расцвели под его эгидой — по дому и саду ходила любимая собака, мы подолгу ели исключительно вкусные вещи, читали по ночам Агату Кристи, а днём — список королев, помогавших с XI века "Фонду св. Екатерины", в чьих владениях нас разместили. Старые дамы, у которых Уильямс снимал в Оксфорде комнату, рассказали, среди прочего, что работал он в маленькой ванной — в комнате не было то ли света, то ли места для стола. Привёз меня из аэропорта дорогой отец Сергий Гаккель; а когда мы вошли, немного опоздав, Стивен Меткалф, первый докладчик, читал райские строки о розовом саде из элиотовских "Квартетов", чтобы показать, что они созданы под влиянием Уильямса.
На равных с ангелами
Томас Стернз Элиот
Этот текст, переведённый Н. Л. Трауберг,
был опубликован 25 мая 2000 г.
в газете "Русская мысль" (Париж)
От переводчика
55 лет назад, 15 мая 1945 г. умер Чарльз Уильямс (родился он в 1886 г., как Гумилёв и Ходасевич). Поскольку именно он предложил христианам "носить бремена друг друга" в самом буквальном смысле — брать на себя чужую боль, чужой страх, чужие испытания, — некоторые подозревают, что он обещал Богу свою жизнь за прекращение ужасов и бед, связанных с войной. Заметим, что он особенно страдал, когда Лондон стали осыпать снарядами "Фау" (сам он вместе со своим издательством был в безопасном Оксфорде). И тут случилось интересное событие: сидя в бомбоубежище, Дороти Сэйерс читала присланного им Данте — и, забыв обо всем, начала переводить "Божественную комедию". Для неё, для Льюиса, отчасти для Элиота и уж точно для своих коллег Уильямс был чем-то вроде знакомого святого или ангела-хранителя.
А почему — сказал сам Элиот в радиопередаче, текст которой опубликован в еженедельнике "The Listener" (1946, 19 дек.). Её мы и предлагаем нашим читателям.
Наталия Трауберг
Чарльз Уильямс умер летом прошлого года. За то время, которое у меня есть, очень трудно передать впечатление от его многообразного творчества. Если вы заглянете в справочник "Кто есть кто", то узнаете, что Чарльз Уильямс родился в 1886 г., учился в колледже св. Албания и в Лондонском университете; получил степень магистра в Оксфорде и писал самые разные книги: стихи, пьесы, литературную критику, исторические биографии, работы по богословию, несколько романов. Внушительный список для человека, умершего в 59 лет. Но из справочника вы не узнаете, что большую часть своей жизни Чарльз Уильямс проработал в издательстве, а вечерами читал студентам лекции по английской литературе. Зная это, вы поймёте, как мало времени у него оставалось, чтобы писать книги. Некоторые из его книг явно сделаны наспех; большинство своих пьес он писал на заказ к определённому сроку. Поэтому лишь очень немногие работы Уильямса хороши в литературном отношении. И чтобы оценить его по достоинству, мы должны не брать наугад какое-то одно или несколько его произведений, а рассмотреть литературную деятельность Чарльза Уильямса в целом. Я думаю, что он обладал редким талантом, и считаю его творчество необычайно значительным. Но в чём эта значительность, объяснить не так просто.
Для начала я дам обзор трудов Чарльза Уильямса, чтобы сориентировать его новых читателей, а затем попытаюсь объяснить, что же такое почти в каждой его книге я считаю поистине поразительным. Я не стану ничего говорить о биографиях Генриха VII и Иакова I, поскольку они, хотя и хорошо написаны и свидетельствуют о глубокой компетенции автора, почти ничего не говорят о нём как о человеке. И я бы не советовал читателям начинать с его поэзии. Его ранние стихи написаны довольно традиционно; позже Уильямс выработал свой собственный стиль. Однако его поздние и лучшие поэмы не так просты для чтения. Он умел писать ясно и просто, но в этих поэмах он рассчитывал на наш труд. Немногие из нас досконально знают легенды о короле Артуре, а Уильямс не переставал восхищаться ими и на эти сюжеты писал свои поэмы. Сначала лучше почитать его романы, литературно-критические статьи, богословские работы. Литературная критика Чарльза Уильямса, замечательная сама по себе, поможет лучше понять и другие его произведения. Я считаю, что его эссе о Мильтоне в серии "Классики мировой литературы" просто необходимо прочесть, чтобы понять Мильтона. Его исследование о Данте и "Божественной комедии" в "Образе Беатриче" окажется хорошим введением не только в творчество Данте, но и в творчество самого Уильямса. Кроме того, у него есть и богословские работы: небольшая книжечка "Он сошёл с небес" — великолепное и чёткое объяснение одного из основных догматов христианства. Объёмная книга "Нисхождение голубя" — не более не менее как исследование о действии Святого Духа в истории, одна из самых интересных и захватывающих книг по богословию, которые мне довелось прочитать.
Я хочу подробнее остановиться на романах Уильямса, поскольку считаю, что именно с них следует начинать знакомство с его творчеством. Его романы совсем не похожи на романы других авторов. Эти романы даже пользуются успехом, поскольку это фантастические боевики. Но, во-первых, это очень хорошие боевики. Они необычайно увлекательны. Во-вторых, они написаны глубоко верующим христианином, который хочет сообщить нам что-то очень важное. То, о чём хочет рассказать Чарльз Уильямс, — не просто нравственное учение, не просто догматы. Работа воображения в его рассказах основана на знании невидимого мира по личному опыту, так как он воспринимал духовный мир так же явно, как мир, который нас окружает, и наш мир становился для него необыкновенно интересен, ибо Уильямс всегда обнаруживал в нём действие мира невидимого. Он был убеждён в том, о чём писал. Видя все события и всех людей в свете Откровения Божьего, он раскрыл нам, невидящим, смысл нашей жизни на земле, показал, какая роль отведена нашим эмоциям и что стоит за событиями, которые с нами происходят.
Романы Чарльза Уильямса — всего их семь — не все одинаково хороши. Но это не его вина; просто с одними сюжетами ему повезло больше, чем с другими. Я думаю, что его романы надо прочесть все и, по возможности, в том порядке, в каком они написаны. К счастью, первый, "Война в небесах", — лучший из них; сюжет его связан со Святым Граалем, знаменитой чашей, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь нашего Спасителя. Святой Грааль попадает в современную Англию, и разворачивается борьба за обладание им, в которую включаются силы добра и зла. Эту книгу можно сравнить только с повестью Честертона "Человек, который был Четвергом". Я думаю, что сравнение окажется не в пользу Честертона. Уильямс не одарён честертоновским юмором и склонен к парадоксам. Зато он в своих романах не читает мораль; он не ставит перед собой задачи преподать урок или обратить читателей в христианскую веру. Уильямс просто хочет рассказать удивительную и загадочную историю и знает, как это сделать: он пишет о добре и зле, о неизбежной близости человека к раю или аду только потому, что на свете нет ничего более интересного.
На людей, которые с ним встречались, Чарльз Уильямс впечатления не производил. Это был некрасивый человек в очках, довольно тщедушный, скромный. Но когда он начинал говорить, его жизнелюбие, его ум и доброта поражали всех. А если его собеседники были людьми тонкими и наблюдательными, они замечали, что ум его необыкновенно восприимчив. Чарльз Уильямс видел духовный смысл гораздо шире, чем другие, как некоторые люди могут различать тончайшие оттенки цвета или слышать полутона в обычном диапазоне. Те, кто подмечал в нём это, вдруг понимали, что за его добродушием, за его кристальной честностью и простотой стоит гораздо более редкий дар — смирение; то смирение, которое в любой компании покоряет и смягчает самых заносчивых и укрощает самых наглых. В разговорах с друзьями он невероятно фантазировал, рассказывая страшные, увлекательные, иногда забавные истории. Его ум вмещал многое: страсть к поэзии и цепкая память позволяли ему при случае подолгу читать наизусть любимые им "Потерянный рай" Мильтона или "Прелюдии" Вордсворта. Но, умаляя себя перед людьми, я уверен, он был бы абсолютно на равных, если бы в комнате вдруг явились привидение, ангел или злой дух. Он знал, как обходиться с обитателями иного мира, потому что воспринимал тот мир так же просто, как этот. Если бы мне предстояло провести ночь в доме, где есть привидения, с Чарльзом Уильямсом мне было бы не страшно.
Моя попытка создать у вас представление о Чарльзе Уильямсе — вступление к его книгам. Главная тема всех его рассказов — борьба добра и зла. Уильямс знал зло, потому что знал добро. Он понимал зло не вопреки своему целомудрию и чистоте, а благодаря им. Он не был пуританином, потому что не боялся зла. Прочитав несколько его романов, вы лучше поймёте его комментарии к "Хаосу" во вступительной статье к поэме Мильтона: Уильямс не стыдился восхвалять, а не уничижать добродетель, целомудрие. И ещё вы поймёте, что нашёл Уильямс у Данте — его взгляд на романтическую любовь, его убеждённость, что за любовью между мужчиной и женщиной порой скрыто проявляется откровение Божьей любви.
Вряд ли можно назвать Уильямса мистиком. Мне кажется, что из всех людей, которых мне приходилось встречать, Чарльз Уильямс ближе всего к святым. Если называть мистиком человека, который разорвал свои отношения с миром, целиком посвятив себя созерцанию, то таким мистиком Уильямс не был. Он был прежде всего и во всём — мистиком христианским. Сам он, правда, этого термина не признавал. Чарльз Уильямс как мистический писатель (а это не писатель, который пишет о мистицизме) кажется мне единственным в наше время, когда мистические способности исчезли почти полностью. Как я уже говорил, он был человеком, одновременно живущим и в материальном, и в духовном мире, человеком, для которого оба эти мира были одинаково реальны, потому что на самом деле это один мир.
Если его романы можно считать христианским чтением, то его книги по богословию можно сравнить с самыми захватывающими бестселлерами. В его романах есть страницы, где с поразительной точностью описывается особый опыт, который многим из нас пришлось испытать один или два раза в жизни и который мы не можем облечь в слова. Есть страшные своей достоверностью страницы о повреждении и исканиях человеческой души; есть страницы, посвящённые последней битве за наше спасение. В его богословских работах идеи и доктрины так же реальны и увлекательны, как мотивы и причины преступлений в детективе.
Чарльз Уильямс пока ещё недостаточно оценён — по двум причинам. Во-первых, как я уже сказал, едва ли каждая из его работ может быть признана вполне совершенной в литературном отношении — Уильямс обладал более незаурядным даром, чем писательский. Во-вторых, способность воспринимать ту реальность, к которой Чарльз Уильямс пытался привлечь наше внимание, почти утрачена в том мире, где мы с вами живём. Вот эту атрофировавшуюся способность он и старается пробудить в нас своими книгами. Я не имею в виду, что Уильямс — христианский писатель, а мир перестал быть христианским, потому что всё не так просто. Сейчас у нас много христиан, которые верят в духовную реальность, но не познали её на личном опыте. У них нет осознания христианства, а есть лишь стремление к нему. Оказаться лицом к лицу с тем, что видел Уильямс, — самое главное для тех, кто считает себя христианином, как, впрочем, и для всех остальных.
Перевод с английского
Мужество молиться*
Митрополит Сурожский Антоний (Блум)
…Христос говорит о чистом оке, чистом зрении, которое необходимо для того, чтобы увидеть вещи, как они есть, не набрасывая на них потемнение нашего зрения или тени и неверные очертания, которые искажённый взор создаёт в нашем воображении. Но чистого ока недостаточно. Нужно ещё найти правильную позицию. Нужно найти расстояние, откуда взгляд охватывает весь предмет и не ослеплён им. (…) То же самое касается человеческих отношений. Нужно найти расстояние, которое определяется не пространством и временем, а внутренней свободой — такой свободой, которая нас тесно соединяет, но не связывает по рукам и ногам.
Быть может, то, что я хочу сказать, лучше пояснить на примере, чем долгими рассуждениями. В замечательной книге английского писателя Чарльза Уильямса "Канун Дня Всех Святых" (All Hallow's Eve) выведена молодая женщина по имени Лестер, которая погибла при авиационной катастрофе. Её душа освободилась от тела и открывает новый мир, которого она никогда не замечала и в который только что попала: мир невидимого стал для неё единственной подлинной реальностью. А видимый мир ускользает от её взора, от видения сердцем. В какой-то момент она оказывается на берегу Темзы. Она видела реку много раз, видела её воду — грязную, жирную, отяжелевшую всеми отбросами Лондона, и эта вода вызывала в ней отвращение. Но теперь она освободилась от тела и больше не связывает всё на свете лично с собой, и она видит воды Темзы как бы впервые. Она видит их как нечто, вполне отвечающее тому, чем они должны быть, чем должна быть река, проходящая через большой город. Да, эти воды густые, грязные, они несут к морю все отбросы города. Но такими они и должны быть, они соответствуют своей роли, они подлинны. И как только она их видит как факт, принимает их полностью, как только она не реагирует на них эмоционально и не может испытывать к ним физического отвращения, поскольку у неё нет тела, которым она могла бы в них погрузиться, нет губ, которыми могла бы этой воды напиться, она прозревает глубину этих вод. Через первый слой сгущённости она начинает различать слой за слоем более чистые воды. Чем глубже она видит, тем они становятся прозрачнее, до момента, когда где-то в сердцевине этой воды (которая казалась Лестер непроницаемой, пока она отбрасывала на неё собственную потемнённость) она видит чистый ручей, видит первичную воду, какой её сотворил Бог, и в самой её сердцевине — сверкающую, чудесную струю — воду, которую Христос предложил самарянке. Освободившись от самой себя, Лестер стала способна видеть то, к чему она раньше была слепа. Сквозь менее плотные слои она обнаруживает всё более блистательную, светоносную прозрачность. (…)
На первой странице той книги… Чарльз Уильямс показывает нам душу своей погибшей героини на одном из лондонских мостов, где её настигла смерть. Она стоит там уже некоторое время. Она ничего не замечает вокруг, кроме самой себя, той точки земли, где стоит, и самолёта, который, разбившись, убил её. Она ничего не видит, потому что сердцем ни с чем не связана. Мост она видит пустым, хотя на самом деле по нему беспрерывно снуёт толпа. Дома по обоим берегам Темзы для неё — хмурые стены с серыми глазницами; окна то освещаются, то гаснут, но ничего не значат для неё, в них нет ни смысла, ни содержания. У неё нет ключа к тому, что её окружает, потому что она никогда ничего не любила и чужда этому обыденному миру. И вдруг по мосту проходит её муж, теперь овдовевший. Они замечают друг друга. Он — потому что любит её, хранит её в сердце, оплакивает её и ищет её в незримом. Лестер видит его, потому что он — единственный, кого она когда-либо любила своей жалкой, эгоистичной любовью. Он — единственный, кого она способна увидеть. Она видит его. Он проходит. Но в этот миг её сердце проснулось, и через мужа она осознаёт всё, что с ней связано: мужа, их дом, всех, кто им обоим нравился. И постепенно через это таинство любви она начинает меняться и открывает для себя тот мир, в котором жила, не зная его, и одновременно тот огромный, глубокий мир, в котором живёт теперь. Эти два мира взаимно проникают один другой, соприсущи друг другу: вот суть философской теории Ч. Уильямса. Потому что мы видим только то, что любим. Нам кажется, будто бы видим то, что нам ненавистно; на самом деле ненависть нам представляет искажённые образы, уродливые карикатуры. А безразличие, равнодушие — слепы.
* Перевод с французского. Название оригинала — "La Priere" ("Молитва").
