Бывают удивительные встречи, которые могут перевернуть наше сознание, наполнить наше существование светом и смыслом. Так, общение с человеком глубокой молитвенной жизни открывает для нас двери в пространство иной, духовной реальности, где живо ощущается присутствие Бога и сердце отзывается на Его призыв. Но таких людей сегодня немного. Как писал старец Иосиф Исихаст: "Уйдут сокровища в сокровищницы Бога и наступит голод, когда не слышится слово Божие. Светильники угасают. И мы идем во тьме осязаемой. Слово о том, как спастись, редко слышится...". Тем ценнее становятся для нас свидетельства опытных духовников, в основе которых лежат не только знания, почерпнутые из книг и поучений святых отцов Церкви, но то, что было пережито и прочувствовано самим человеком.
Сегодня мы предлагаем вашему вниманию размышления протоиерея Валериана Кречетова, которому посчастливилось общаться с удивительными подвижниками Православия. Отец Валериан говорит о духовных проблемах и бедах современных христиан, о традиции и важности сохранения преемства в Церкви, о духовничестве и своих духовных наставниках, вспоминает о той православной России, которую уже потеряли, но дыхание которой еще ощущается, и одно прикосновение к ней бывает целительным для наших мятущихся душ.
"Ключ к будущему заключается в прошлом"
Прежде всего, нужно задуматься над тем, что сейчас происходит в жизни и что предшествовало этому. Потому что ключ к будущему, как говорят, заключается в прошлом, а любое настоящее – это уже прошлое. И когда мы рассматриваем настоящий момент, мы должны помнить, что ему предшествовало.
Мы говорим об изменении государственного строя в России – ему предшествовала длинная история. Началось все с декабристов. Как нас в свое время учили – и хорошо учили – декабристы разбудили Герцена, Герцен еще кого-то там разбудил, потом все проснулись и затеяли всю эту возню... Эту возню затевали сто лет, так что не на пустом месте возникло то, что возникло.
А самое главное – все, что происходило в обществе, имело духовные корни, которые были повреждены еще с петровских времен, когда было упразднено патриаршество. Само понятие "патриаршество" включает в себя слово "патриарх" – "древний родоначальник". В Ветхом Завете патриархами именуются родоначальники колен, отсюда понятие "патриархальность", предполагающее единоначалие, иерархию и преемственность поколений.
Так, внешняя сторона – это только проявление того, что внутри. Как сказано "от избытка сердца говорят уста": от благого сокровища износится благое, а от неблагого – неблагое. И вот то, что внутри накапливалось, стало выходить вовне. Выходить в словах, в литературных произведениях, которые формировали мышление.
Человек большей частью не оригинален. Я уже не говорю "объективен" – он практически не может быть объективен, потому что он – субъект. Объективность бывает только как изречение того, что дает Господь. Потому, что человеку это "дано". Дано... от кого? Если от Бога – тогда оно объективно, несет в себе слово Божие.
Даже средства литературы вынуждены признать воздействие на человека мира духовного. Пушкин написал: "Когда Божественный глагол до уха чуткого коснется, душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел". Есть такое в Библии изречение: "От человека произволение сердца, а изречение уст – от Бога".
В жизни существуют вещи, которые изрекаются, а потом проверяются, а точнее свидетельствуются ею. Но есть то, что сохраняется. То, что по преемству, по преданию передается из поколения в поколение. То, что в первообразе существует в Церкви. В Церкви существует Священное Предание и Священное Писание.
"Преемство – это то, что передается при живом общении"
Но записанное не охватывает всего того, что происходило. Вот, бытовой пример. Как люди сидели? Сидели они калачиком, или положив ногу на ногу, или скромно? Это надо видеть.
Вот правила хорошего тона – это же правила поведения православного христианина, их даже не записывали, они передавались их поколения в поколение. Например, когда взрослые или старшие по чину входили, все вставали – это было обычным явлением, в присутствии старшего не полагалось сидеть. В присутствии архиерея не могут сидеть без его разрешения, в присутствии пресвитера не могут сидеть диаконы, а миряне тем более. Это то, что называется преемство, традиция, то, что передается. Хотя вначале это происходило просто и естественно – из дани уважения, дани почтения, и только потом стало правилом.
Так, одним из главных условий истинной веры является преемство – непрерывное и живое. Существуют многие вещи, которые и в жизни, и в Церкви передаются от человека к человеку при живом общении. Некоторые вещи невозможно повторить. Нужно слышать, как их произносит человек. Мне вспоминается отец Николай Гурьянов, с которым Господь меня сподобил много общаться, или же отец Иоанн Крестьянкин – читаешь его проповеди, и представляешь, как он это говорил, когда я его слышал...
Живое преемство в Церкви – вещь очень важная, даже необходимая. Приобщение к преемству Церкви, пожалуй, и есть воцерковление. Потому что это не только "ходить в церковь". А как ходить в церковь? С каким смыслом все это делать? Есть такой святой новомученик отец Сергий Мечев. Я очень много слышал о нем от его духовной дочери, Елены Владимировны, моей тещи. Он был одним из примеров такого истинно церковного человека...
Почему он называл приход "богослужебно-покаянной семьей"? Потому что он ставил во главу угла богослужение. На самом деле: вся жизнь православного человека всегда была связана, прежде всего, с богослужением. Даже весь распорядок быта согласовывался, как бы примыкал к тому, что совершается в Церкви. По-настоящему весь быт русского народа строился так – когда была Святая Русь.
Чего сейчас не хватает современным людям – так это именно этого. Даже когда уже был атеизм, когда царило безбожие, и другая идеология насаждалась, еще сохранялось преемство. При советской власти еще были "царские" люди, с той закваской, с теми манерами.
Я помню себя еще мальчиком. Мы привыкли подходить под благословение, целовать руку – это выражение благоговения, это естественно, ничего тут особенного нет. Я знал, что полагалось и женщине руку целовать. И вот когда я попал в Москву из районного города, из Зарайска, где я родился, и оказался в высшем обществе, я подошел и поцеловал руку одной старой даме, и она была поражена: откуда такое воспитание? А это было просто православное воспитание, а вовсе не великосветское. Так, я никогда не садился, пока мне не скажут... И многие говорили: "Какой воспитанный мальчик!". Не такой уж я был воспитанный, конечно, просто я вырос в церкви.
А потом, когда это поколение стало уходить, все это стало растворяться, и церковное преемство тоже, хотя некоторые принципы все же нам были переданы. Например, то, что свою жизнь надо строить по церковному календарю. Никаких мероприятий, празднований не совершать под великие, двунадесятые праздники и в субботу вечером – в это время все должны быть в церкви. Это один из принципов.
О листьях и плодах
Современный быт тоже вполне можно устроить по православному календарю. Кстати, в старину люди так и жили. Откуда все эти приметы погодные: "Евдокия – капельница", "Алексей – с гор потоки"? Люди знали, что происходит в церкви, и смотрели, что происходит в природе, когда-то выставляли пчел, на Георгия – скотину выгоняли...
Быт был церковный. Рассказывали, что когда ударяли в колокол, в будние дни люди трудились, но когда ударяли Символ веры, до Пресуществления Святых Даров, люди останавливали лошадь, снимали шапки и молились. Когда ударяли "Достойно есть" – продолжали трудиться.
Сейчас эту традицию утратили. Есть вещи, которые и сейчас знают, например, что на Сорок мучеников жаворонков пекут, в Среду Крестную крестики пекут – часть традиций осталась, но часть утрачена. Вообще, православные традиции в быту очень украшают жизнь, разнообразят ее. Сколько радости, когда сначала без масла, а потом – с маслом. Такая радость! Ну а рыба-то – вообще уже пляшут... И настолько это все с любовью в Церкви, такая во всем постепенность: предпраздненства, попраздненства – они приучают к степенности во всем. К несчастью, у нас многие пренебрегают церковным уставом...
Да, это не главное, но я слышал, будучи на Афоне, замечательное изречение: "Когда Господь смоковницу проклял, не было на ней плода. Она когда покрывалась листьями, приносила плод, а тогда она листьями покрылась, а плода не принесла. Почему-то так было. Здесь символический смысл: это внешняя деятельность без внутреннего подвига. С одной стороны, внешнее, когда нет внутреннего, – это бесплодная смоковница. Но с другой стороны, плод обычно не приносит дерево, на котором совсем нет листьев. Листья должны быть". Другими словами, дерево без листьев не плодоносит. Даже для плода духовного нужно внешнее делание. Поклоны, ступени устава – они дисциплинируют, все время напоминают о том, что ты – верующий, о том, что ты – в Церкви, о том, что ты – православный. Начинаешь поститься и понимаешь, что ты не должен вести себя так, как прочие. Кстати, сейчас приближение к Церкви "постом" происходит у многих – глядя на других, они тоже начинают соблюдать пост. Я слышал такой пример, что один протестант заинтересовался Православием и решил соблюдать пост по-православному. Год или два он соблюдал, а потом сказал: "Я стал православным", – настолько это внешнее делание его внутренне перестроило.
Особенно важна преемственность для священника. Очень важно сохранение благодати, благоговения – к храму, к богослужению, к престолу, вообще к святыне. Мой отец окончил семинарию при Патриархе Алексии I. Тогда, после войны, выпускников было немного, и поэтому сам Патриарх присутствовал при выпуске. Он сказал: "Все вам простит русский народ, но он не простит одного – неблагоговейного отношения к святыне". К несчастью, у современных кандидатов в этом отношении какой-то такой... пробел. Видимо, им не приходилось, может быть, встречаться с настоящими священниками, старого покроя, как говорят. Я помню, однажды один батюшка был в гостях, там его, видимо, угощали... ну, он веселый такой пришел, вошел в алтарь и думал пройти вокруг престола. И там был священник, отец Николай Морев (ему было под 90 лет, около шестидесяти лет он священствовал и прошел тюрьму), который ему сказал: "Только через мой труп. Назад!". И не пустил его. Вот с каким благоговением относились священники к алтарю. Это очень важно. Еще у Иоанна Кронштадтского это есть: "Не привыкайте служить". И мой отец мне всегда говорил: "Священническое служение – это служение, а профессия у тебя просто должна быть, мало ли что придется в жизни делать. Многие апостолы были рыбаками, каждый имел какую-то профессию". Поэтому я по настоянию своего отца окончил институт, стал инженером-механиком, проработал три года на Урале и только потом уже пошел служить.
"Мы приняли эстафету XIX века"
С детства у меня была эта мечта. Мне иногда говорят: "Вот, батюшка, просто у Вас так жизнь устроилась". Конечно, это не от меня зависело, что я родился у таких родителей. Отец в свое время попал в тюрьму и сидел там с архиереями и со священниками, среди которых многие канонизированы, побывал на Соловках. Мама тоже прошла школу крепкой веры. Ее духовный отец был священник Владимир Воробьев из Николы в Плотниках – туда и папа мой ходил. И я с детства, с пеленок был в церкви. В шесть лет я стал прислуживать в храме. Вообще, в этом отношении к нашему поколению особая милость была. Моя первая учительница была 1884 года рождения, т. е. мы приняли эстафету конца XIX века. У нас было слышно, как муха пролетит на уроке, такая стояла тишина. Современные педагоги такого себе уже не могут представить. Вот какое было воспитание.
Потом, когда я уже прислуживал в храме, вернулись священники, которые прошли тюрьмы, и, конечно, они совершенно по-иному относились к богослужению, которого были долгое время лишены. Они благоговели. Для них служить – это была милость Божия. У нас в череду "переслужил лишнего" иногда батюшки говорят. Богу лишнего не переделаешь! Они были рады, что есть возможность служить. Как говорят: "Не пришлось, а сподобился". Совершенно другое отношение было и к тому же посту... В тюрьмах совершенно было нечего есть, только баланду, поэтому постная пища была для них райской пищей.
Я до сих пор вспоминаю войну, послевоенные годы – я был тогда ребенком... Иногда сейчас можно услышать: "Есть нечего". Да вы не знаете, что такое "есть нечего". Вам не хочется просто есть, а "есть нечего" – это вообще нет ничего, что можно съесть. Вот это – не дай, Бог.
Не говоря уже о том, что я, например, окончил школу при керосиновой лампе. Электричество в школе только было. И керосинчик тоже экономить нужно было – его было не достать. А таких понятий, как "телевизор", "компьютер", и вовсе не было. Что говорить, радио не было! Мне иногда говорят: "Батюшка, у вас слух хороший". – "Слава Богу". – "А почему так?". – А потому что старший брат сделал детекторный приемник, и нужно было прислушиваться, чтобы что-то услышать, и у меня, видимо, за счет этого развился тонкий слух.
С детства быть в Церкви...
С детства я пел и читал в церкви, причем я начал читать одновременно и по-русски, и по-церковнославянски. И когда стал священником, я мог спокойно прочитать на память "Шестопсалмие", даже часть паремий.
Моя душа очень тянулась к службе, к богослужению, и я молился Матери Божией, чтобы я сподобился послужить. Об этом никто не знал, это была моя детская молитва. И вот я служу.
Я не могу сказать даже, что я "пришел" к вере – я был там. Для меня другого понятия не было. В моем воображении мир невидимый всегда существовал. Я очень любил жития преподобных. Монахиня, которая меня духовно, можно сказать, воспитывала, привлекла меня мудрым приемом. Она говорила: "Я безграмотная, ты мне почитай". Ну, я-то, конечно, грамотный, и в пятом классе я ей читал "Аскетические опыты" и "Отечник" епископа Игнатия Брянчанинова. А она мне все объясняла. Конечно, начитавшись духовных книг, светскую литературу я уже читать не мог. Думал: что за белиберда такая? Даже Достоевского при всей его глубине одолел только одних "Бесов". Для меня вся литература в одну строчку из Маяковского укладывается: "Изводит единого слова ради тысячу тонн словесной руды". Из светской области я только музыку очень люблю, особенно оперу, знаю почти весь оперный басовый репертуар, слушал записи Шаляпина. Отец мне говорил: "Слушай хороших певцов". Я пел с детства и до сих пор пою.
Это очень важно, чтобы дети с детства были в церкви. Церковь – она душу перестраивает, потому что это – настрой тишины, мира, любви. Даже во внешнем смысле пение и чтение в церкви развивает и голос, и слух. Когда я мальчишкой в 17 лет попал в авиацию, то проходил медицинскую комиссию – как дунул тогда, мне и говорят: "Поете?". – "Да".
И в физическом смысле развивает – детям очень трудно стоять на месте, а стояние терпение вырабатывает. Я знаю спортсменов, которые 10 минут не могут простоять в церкви – начинает все болеть. Так что воцерковление во всех отношениях полезно.
И пост – с детства я постился, сколько себя помню. Ну, во время войны, в послевоенные годы – сплошной пост был. Чтобы хлебушка достать, ночь нужно было простоять, на руках писали номерочки – если до утра достоишь, то получишь полбуханочки хлеба. Вот так вот жили.
После такой жизненной школы все остальное настолько просто! Часто можно услышать, как говорят: "Сейчас жизнь другая". Так она в любой момент может измениться!
Подготовила Анна Гусева
Источник: Православие и современность
