Вейль С. Тяжесть и благодать. – М.: Русский путь, 2008. – 266 с.
Вера не предполагает двусмысленности. Любая экзегеза выходит за рамки традиционной религии и становится частью религиозной философии, науки (религиоведения) или постмодернистской игры.
Книга известного философа и богослова ХХ века Симоны Вейль (1909–1943) опровергает подобный подход. Теолог моделирует свою картину мира на антиномиях и парадоксах. И это не поза или изощренная постмодернистская провокация еще до эпохи постмодерна. В своих построениях Вейль всегда была предельно искренна. Как, впрочем, и во всей своей жизни. Будь то увлечение левыми течениями, участие в Гражданской войне в Испании на стороне республиканцев или же работа в комитете "Сражающаяся Франция" генерала Шарля де Голля.
Симона Вейль – прямая ученица Блеза Паскаля. Точнее, его афористичных "Мыслей". Но если автор знаменитых "Писем к провинциалу" при всем своем экзистенциальном звучании ("Иисус Христос пребывает в смертельных муках до конца мира: поэтому нельзя спать все это время") остается заложником веры в прогресс и связанного с ним историософского оптимизма, то Вейль – дитя века трагедии двух мировых войн и Холокоста, когда мыслишь парадоксами и "добро как противоположность злу в каком-то смысле ему равнозначно".
Парадоксы у Вейль диалектически разрешаемые. И в книге есть подобные диалектические метаморфозы. "Безграничность – испытание единого. Время – вечности. Возможность – необходимости. Изменение – неизменности". Что, впрочем, не отменяет их парадоксальности.
Вот несколько из них. Для философа сомнение – это форма богоборчества, но угодная Богу: "Из двух людей, которые не убеждались лично в существовании Бога, ближе к нему тот, кто его отрицает".
Подобным теологическим прочтением она легитимизирует и другие сферы человеческой деятельности. С одной стороны, Вейль до конца жизни отрицала социальную несправедливость, видела мистику в физическом труде, сравнивая его с таинством евхаристии, и с нескрываемой симпатией рассуждала о "совершенно невероятном будущем – идеале испанских анархистов", которое "меньше подвержено деградации и гораздо менее отличается от вечности. Если же согласиться с его невозможностью, оно перенесет нас в вечность". Считала, что грех – это "незнание человеческой нищеты". С другой – не без вызова заявляла: "Опиум народа – не религия, а революция", выявляя иллюзорность последней. Да и к войне отношение у Вейль было неоднозначное. Она считала необходимым "снова и снова прилагать усилия к тому, чтобы место насилия в мире заняло действенное ненасилие", невольно предвосхищая концепцию другого не менее великого мыслителя и политика ХХ века доктора Мартина Лютера Кинга (вспомним его знаменитое: "У меня есть мечта..."). Вместе с тем Вейль допускала и войну, правда, при условии "сохранить в душе нетронутой любовь к жизни; но никогда не обрекать никого на смерть, если сам не согласен ее принять". Тем самым все эти сферы, а главное – идеи, лежащие в их основах, становятся "укорененными" в божественном начале.
И это очень важно для сохранения самих идей. Ведь "после гибели идеи остаются трупы".
Источник: НГ-религии
