Новость – "Солженицын умер" – за какие-нибудь четверть часа облетела ночную Москву. На телевидении, видимо, всю ночь кипела работа, потому что сюжеты пошли в эфир совсем скоро, а к утру зрителю уже даже рассказывали биографию писателя в картинках.
Я не большой любитель обсуждать, кто правильно скорбит, а кто неправильно. Я, скорее, о профессиональной деформации личности телевизионщика – при которой смерть вообще и смерть большого писателя в частности – только повод для торопливого, бессмысленного и совершенно ненужного высказывания.
Корреспонденты бегом-бегом перечисляют "основные вехи биографии". Николай Захаров на НТВ сыплет скороговоркой: "Дальше трибунал, приговор, срок 8 лет и вечная ссылка". РЕН ТВ проводит ликбез: "Имя Солженицына узнали далеко за пределами СССР. В своей стране он стал запрещенным". Когда долгую и трудную жизнь укладывают в десять секунд эфира, смысловые звенья вываливаются, факты не стыкуются друг с другом, получается абсурд. Так в одной детской книжке персонаж послал жене телеграмму со словами: "люблю никогда целую либо семьи Ёшкин", желая сказать, что глава семьи любит ее, как никогда, и целует больше, чем когда-либо.
Первый канал, наоборот, долго и обстоятельно показывает ворота солженицынского дома (такой репортаж с места событий) и опрашивает троице-лыковских соседей. Те делятся ценными воспоминаниями: "Вот я много раз видела, как сюда подходили девушки, женщины молодые, и им, наверное, были даны какие-то ответы". Корреспондент разговорился с "сыном покойного" и уведомляет общественность: по словам сына, "Наталья не готова к общению с журналистами". Вдову нобелевского лауреата, главу фонда Солженицына можно было и по имени-отчеству назвать, но телевидение от этих условностей отмахивается.
Дальше в сюжете о жизни писателя Анна Нельсон произносит следующий закадровый текст (дословно!): "Его биографию интеллигенция заучивала, как катехизис: десять лет ГУЛАГа за написанное письмо другу детства, где критиковал Сталина, затем реабилитация и жизнь в глухой провинции. Там поражал коллег-писателей тем, что мелким почерком составлял список из десяти пунктов основных мировых проблем, требующих немедленного решения. Наконец, историческое событие: журнал "Новый мир" с "Одним днем Ивана Денисовича", после которого к фамилии Солженицына надолго приклеится слово "запрещенный" – на Родине". Здесь что ни слово – то жемчуг скатный; даже разъять этот шедевр на смысловые куски и указать на ошибки (и фактические, и стилистические) – и то невозможно: нужен трехстраничный комментарий.
Телеканал "Россия" тоже не отстал в метании скатного жемчуга: перлов щедро отсыпают в каждом выпуске "Вестей". Вот неопознанный автор сетует: "Проблемы со здоровьем в последние годы мешали классику русской литературы часто появляться перед камерами". А то бы он, понятное дело, не отказал бы себе в удовольствии. Пришел бы в студию, поотвечал бы на вопросы ведущей: "Александр, а вот расскажите зрителям – вот вы как обычно пишете?". Гуля Балтаева в тех же "Вестях" косноязычно пышет гражданским пафосом: "Он требует – именно требует, а не просит – обратить чиновников внимание на положение народа". Даже ясную речь самого Солженицына комментарий Балтаевой перемалывает в такую же кашу: "Каждый из нас рождается с задатками", – сказал писатель в одном из последних интервью. Неоригинальная, в общем-то, мысль воспринимается совсем иначе из уст человека, писавшего историю и ставшего историей еще при жизни. "Задача человека – не извратить их, не повредить их, не попортить, а сколько-то увеличить", – считал Александр Исаевич".
Нет, иногда все-таки лучше жевать, чем говорить.
Солженицын в прошлом году не смог приехать на вручение Государственной премии. Прислал на церемонию видеообращение, в котором сказал: "При конце моей жизни я могу надеяться, что собранные мной и потом представленные читателям исторические материалы, исторические сюжеты, картины жизни и персонажи прожитых нашей страной жестоких и смутных лет вступят в сознание и в память моих соотечественников".
Но боюсь я, что с такой памятью и с таким сознанием уже ничего не сделать.
Источник: Новая газета
