Проблема догматического сознания в Церкви возникла не сегодня, она существовала всегда. Начиная с первых веков церковной жизни, богословие, как попытка транслировать и определить церковное Предание в качестве канона веры, сталкивалось с некоторой оппозицией сторонников аскетической практики, видевших в самом принципе богословского устремления соблазн умственной гордыни опасность святотатства. Завет не исследовать того, что выше человеческого разума и вообще человеческой меры, можно прочитать у очень многих отцов, учителей духовной жизни. Так, в частности, попытка Оригена переосмыслить Предание Церкви в понятиях греческого любомудрия сразу обрела не только горячих сторонников, но и не менее горячих и убежденных противников. И лишь историческое становление христианства, как религии, призванной стать творческим принципом новой – христианской – цивилизации, что предполагало воцерковление не только общественной и частной жизни, но и всей области культуры, неизбежно означало включение классической философской проблематики в сферу христианской богословской мысли.
Заметим при этом, что богословские споры 4-8 веков, не были уделом лишь малочисленных богословских партий, так как это было бы сегодня в современном научном сообществе, или даже в современном богословии, а были напротив предметом активного интереса и участия церковных масс, и дело здесь не только, а скорее всего не столько в церковной интуиции простых мирян, а совсем в другом...
Греческий культурный феномен заключался не только в создании яркой и красивой мифологии и искусства, а во внесении в массовое сознание философской проблематики и самого принципа философствования, как инструмента познания окружающего мира и самого человека. Этот принцип и любовь к философствованию вообще, как особенность эллинского менталитета стали уникальной общественной страстью, подобной пристрастием к конским ристалищам, и во многом определили тот потрясающий накал церковной борьбы за православную догматику, который так поражает наше воображение и вызывает удивление сегодня. Философствовать для человека эллинской культуры было вполне естественно, хотя эта общественно-культурная страсть прямиком вела к вопрошанию Пилата: "Что есть истина?", т.е. к полному релятивизму в религиозном познании и даже философском. И христианство принципиально согласилось дать прямой ответ на этот самоуверенный софизм.
Совершенно естественно, что в такой ситуации само возникновение богословия как церковной дисциплины, или даже шире, как отличительного феномена духовной жизни христианской Церкви, своей причиной имело вхождение Церкви в культурно-философский контекст эллинизма. Эллинизм с его страстью к любомудрию, при посредстве святого мученика Иустина Философа, получил культурные и духовные права в церковной жизни. С переносом центра проповеди и вообще жизни Церкви из Палестины и мест концентрации иудейской диаспоры в культурные центры античности, население которых были совершенно эллинизированы, должен был измениться и сам язык христианского благовестия, поэтому могли воспринимать любое религиозное учение через призму классической греческой философии, которая и была генеральным семантическим кодом античности.
Насколько рождение христианского богословия было органично включено в культурный контекст эпохи, говорит сама атмосфера арианских споров, в которые были вовлечены самые широкие слои общества, для которых может быть и ускользали некоторые тонкости богословия, но была понятна само наличие богословской и философской проблематики в христианском вероучении. В качестве другого примера укажем на беседы на Шестоднев святого Василия Великого, в которых он, обращаясь к социальным низам, ставит перед ними проблемы философского порядка, достаточно трудные для понимания и адекватного восприятия даже образованному человеку современности.
Если говорить в общем, то необходимым будет признать, что Церковь заговорила на языке классической античной культуры не только богословствуя, но и молясь Богу (гимнография), и подвизаясь (аскетика). То есть практически весь контекст христианской жизни стал формулироваться в определенных понятиях и ментальности античности. Это было подмечено еще А.Гарнаком, и вызвало шквал уничтожающей протестантской критики по отношению ко всему святоотеческому наследию. Это общеизвестный факт.
С тех пор эта тема утратила актуальность, и в научных кругах общепринятым стало понимание, что само по себе явление эллинизации было совершенно естественным и оправданным в рамках объективного исторического процесса, оправданным, по крайней мере, не меньше, чем влияние семитских и вообще ближневосточных культурных парадигм на мир и язык и символику Ветхого Завета. Надо полагать, что культурная среда, в которой происходит таинственный процесс воплощения Слова Божия, является частью Божественного промысла, и потому не нуждается в наших оправданиях, хотя подчас требует пояснений и комментариев.
Прошли века развития человеческой мысли и культуры и сегодня мы имеем настолько иную картину понятийного языка человеческой, во многом, постхристианской цивилизации, что признанные авторитеты и властители дум античности и средневековья Платон и Аристотель выглядят почти персонажами из лавки древности. Можно даже сказать, что о них еще помнят только благодаря христианскому православному богословию, их воцерковившему и потому увековечившему. Это нисколько не бросает тень на догматическую систему доказательств православного богословия, а наоборот делает честь богословскому творческому подвигу святых отцов, но в то же время дает возможность понять причину появления христианской недогматической философии, пытавшейся найти иную систему координат в новом культурном и мировоззренческом контексте. И сегодня мы, действительно видим, что мировоззрение современного человечества, его культурный код выглядит совершенно иначе, и это порождает неизбежную проблему понимания, отклика, как минимум, на христианскую керигму. Проблема возникновения мультикультурного сознания глобального общества неизбежно ставит и проблему адекватного языка христианского благовестия. А если вспомнить о трагедиях 20 века, которые коренным образом изменили и этическую картину европейского мира, то мы признаем, что мы не имеем права замыкаться в рамках картины мира, уместной в девятнадцатом веке, но уже недостаточной для понимания современных процессов в веке двадцать первом...
В нашей стране проблема выглядит еще острее, после массовой и длительной насильственной секуляризации и атеизации нашего общества, в условиях усиливающейся гуманитарного и шире – культурно-исторического невежества нашего народа, богословское слово Церкви из живого отклика на умственные и духовные искания человеческого существа, взыскующего живой и реальной Истины, превратилось в восприятии многих наших соотечественников в бессмысленную и непонятную формулу, которую надо выучить и принять как заклинание, вся сила которого в магической силе звуков и речевой конструкции.
К этому фактору добавляется и другая особенность ментальности современного человека, который устал от прописных истин и ищет, как правило, только душевно комфортный картины мира, не требующей от него ни осмысления, ни усилия, но где все зависит от особенностей психологического склада греховной личности. Еще о.Георгий Флоровский с горечью отмечал, что "мы живем теперь в век умственного хаоса и распада". Это говорит о том, что для современного человека вообще не свойственно догматическое мышление, именно как мышление. Поэтому кризис догматизма в массовом сознании обернулся плюрализмом в области внутренней рецепции религиозной системы. Церковь и ее вера как бы растворяется в обрядовом благочестии, тем самым закрывая от людей саму евангельскую перспективу и смысл существования Церкви, как уникального места встречи со Христом и спасения человеческой целостности – "вохристосовления", по точному слову преп.Иустина Поповича.
Конечно, в этом контексте можно вспомнить слова св.Григория Богослова, что богословствовать может не каждый, не каждому это дано, и это, безусловно, верно. Но не стоит и забывать о том, что возможность заниматься богословием святитель связывал вовсе не с интеллектуальной потенцией, а с широко понимаемым духовным аскетическим подвигом христианина. А это многое меняет. Это значит, как минимум, что поиск богословской истины входит в состав подлинного христианского пути, но только требует особой ответственности. Также в охранительных видах можно еще ссылаться на силу Священного Предания, на его незыблемость. И это тоже верно и оправданно, но, во-первых, Священное Предание основывается на неписанном апостольском Предании, не знавшим еще догматического языка Церкви, а во-вторых, весь корпус Священного Предания Церкви существует исключительно в контексте Священного Писания, которое для современного эмпирического православного христианина, а тем более нецерковного обывателя, представляет собой поистине terra incognita.А ведь, по свидетельству прот. Георгия Флоровского, "Церковь никогда не видела в своей догматической системе некую замену Священного Писания". Эти слова известного богослова, как мне видится, могут служить определенным ключом для изменения ситуации в нашей керигме.
Поэтому, как мне представляется, исправление ситуации надо начинать с возврата к изучению и постижению тексту Священного Писания, к его интерпретации в духе и букве Священного православного Предания, к возвращению к традиции библейского мышления. А традиция библейского мышления возвращает нас к подлинно христианскому отношению к истории и современности. Отношению духовному, разумному и берущему свое начало в Священной книге Спасения всего человеческого рода, где цель всей земной истории – это Христос и Воскресение.
Однако, стоит честно признать, что Священное Писание, питавшее жизненными соками христианскую мысль на всех уровнях церковного организма, утратило в нашем повседневном церковном сознании и благочестии это уникальное место. А ведь еще такой замечательный представитель традиционного монашеского подвига как преп. Серафим Саровский, указывал, что ум христианина должен как бы "плавать в Священном Писании", имея в виду весь корпус Откровения, и сам включал в свое аскетическое делание обязательное изобильное чтение Нового Завета. К сожалению, этот совет преподобного не был по-настоящему услышан в том смысле, что, по-прежнему, массовое церковное сознание сегодня не унаследовало стремления в поучении и научении в Слове Божием.
Пока же мы, вместо того, чтобы учиться видеть мир с свете Слова Божиего и мыслить его категориями Святых Отцов, то и дело сталкиваемся с тем, что церковные люди прекрасно ориентируются в свойствах священной воды или точном знании, о том перед какой иконой надо молиться в тех или иных обстоятельствах обыденной жизни, но совершенно, тотально невежественны в области содержания веры. И это не только частное наблюдение, а итог многочисленных репрезентативных социологических опросов по РФ, которые дают убедительную картину полного, скажу даже скандального религиозного невежества православно ориентированной части нашего общества. И эти опросы действительно репрезентативны. Могу добавить к тому и собственные печальные наблюдения, которые основываются на результатах бесед с крестными при подготовке к крещению.
Уже широко отмечалось, что большинство маргинальных течений современного российского православия берут свое начало в богословском, духовном невежестве верующих, которые недавно, а многие и давно, слышали с амвонов не экзегезу Священного Писания, не глубокую беседу о духовных составляющих христианской жизни, не призыв к подлинному покаянию – изменению ума, духа, а увлекательные рассказы о чудесах, угрозы Антихриста, уже как бы печатающего весь мир тремя шестерками в виде бар-кодов и ИНН и т.д. и т.п.
Все это заставляет нас вернуться к тому святоотеческому богословскому наследию, которое составляет подлинное сокровище Церкви, "сокровище благих" (tesauros ton agathon), но не просто вернуться, но самим проникнуться его духом и затем напитать этой душепитательной пищей верных, души, которых жаждут чистой воды и свежего воздуха святоотеческого богословия. Но преподавать его можно только в контексте современного культурного языка и ментальности, которые, еще раз повторюсь, очень далеко отстоят от той цивилизационной среды, в которой проходили свой духовный путь вселенские учители и святители нашей Церкви. Можно говорить о пошлости современной культуры, ее поверхности, но стоит признать, что если ее невозможно воцерковить, то использовать ее в качестве медийного языка придется, как бы это ни казалось неприятным.
Керигма Церкви, обращенное к человечеству на непонятном языке – это не керигма. Пятидесятница убедительно показала, что Церковь в Духе Святом обращается к каждой личности на понятном ему языке. Поэтому и нам надо искать тот понятийный аппарат, доступный современному сознанию, и учиться говорить на языке современной философии и культуры, свободно ориентироваться в главных интеллектуальных течениях современности, уметь схватывать их проблематику, переосмысливать по мере надобности, подобно тому ,как переосмысливали отцы Церкви классическую греческую философию. Как пример такого подхода, или как укор, обращенный нам, могу указать на замечательную во многих отношениях книгу будущего римского папы, тогда еще Иосифа Ратцингера "Введение в христианство", недавно изданную у нас в России.
И еще в этой связи, стоит наверное вспомнить о наличии в нашем православном наследии не только магистральной линии догматического богословия свв. Каппадокийцев, великих представителей Александрийской школы, преп. Иоанна Дамаскина и т.д., но и незаслуженно отодвинутого на второй план сирийского богословия, представленного такими гигантами, как преп.Ефрем Сирин (мар Афрем) и Исаак Сирин (мар Исхак), чье наследие дошло до нас в донельзя грецизированном виде, затушевавшем особенности самой восточно-сирийской духовной ментальности, духовной традиции, как замечал еще С.С.Аверинцев, чрезвычайно близкой русской по своему внутреннему складу. Что же было характерно для раннего богословия ближневосточной части Ойкумены? Здесь традиция не могла опираться на фундамент классической греко-римской культуры, но зато вполне уверенно чувствовала на почве глубокого и внимательнейшего вчитывания в текст Слова Божиего, воспринятого, как богатейший источник литургического, гимнографического и поэтического творчества. Этот подчеркнутый символический библеизм в области богословия поражает, когда знакомишься с переводами с сирийского, а не греческого извода творений этих великих святых Православной Церкви. Действительно, поэтико-символический подход преп. Ефрема противостоит греческому логизму и аналитизму, как свидетельствуют исследователи его богословского творчества. О чем это говорит? Думаю, что наряду с господствующей традицией богословского дискурса философского типа существовал в древности и существует сегодня как потенция – возможность иного подхода, который можно выразить словами С.Брока : "The third approach is that of engagement, an engagement above all of love and wonder." Я не думаю, что только этот опыт будет единственным продуктивным ответом на поиск нового языка нашей богословской проповеди, но он (этот язык) должен быть найден. Этот поиск будет уже успешным, если он по-настоящему начнется.
И в заключении хотел бы отметить, что речь идет прежде всего о том, чтобы нам научиться открывать дверь в сокровищницу церковного богословия не для извлечения из нее бисера для метания перед свиньями, а для того, чтобы нам не быть осужденными за то, что мы не хотим войти в нее сами и не даем это сделать другим.
Источник: Сайт Калужской епархии
