12 июня
12-е число прошло без происшествий. Ночь спал плохо. С утра занялся осмотром своего провианта и снаряжения; спасибо, что не сам укладывал – вот теперь на полдня интереса, а во-вторых, наверное, протестовал бы против обилия всего сверхнасущного, но теперь благословляю позаботившихся, так как и путь далек, и потребителей сколько угодно.
Осмотревши вещи, занялся обозрением своей позиции – купе, чтобы получше устроиться. Как подобает истинно русским людям и христианам, первая моя забота была украсить свою походную храмину иконами: без них как-то неуютно и на душе непокойно. Устроился и радуюсь, как дитя... Смотрю на фотографию церкви, вспоминаю, как я шел, бывало, служить, вот на эти ступеньки всходил, на этой дорожке говорил с народом... а вот видна школа... в ушах воскресает веселый смех детей, вот мой домик, окошко; вглядываюсь, представляется, что смотрит лицо милой Оли, мамаши или дорогих деток... как они любили взором провожать и встречать меня... ах, далеко, далеко уже это теперь и еще дальше будет... Жутко!
Как я всегда был счастлив в моей семейной жизни. Как мне благодарить Бога, что Он удостоил меня принять под свой кров престарелых родителей и хотя немного послужить им. Вот и утешение, какого не купить за миллионы: на войну меня проводили и благословили родители своею рукою! Оля, родная моя Оля! Так и звучат в ушах ее слова: "Хотя бы раз мы поссорились в нашей прошлой жизни, все бы легче было прощаться..." Да, жили душа в душу, и не только в смысле земной любви и общения, но и в высшем смысле: во все, во что верю я, верит и она, к чему стремлюсь я, что предпринимаю, она вполне разделяет... Как хорошо трудиться вдвоем: посмотрю на церковь, школу, дом – ее участие везде, везде... Благодарю ее за все прошлое счастье!.. Группа с духовными детьми... Дорогие мои, сколько вы явили мне, грешному, любви и сочувствия!..
Ряжск; два часа стоим; пробовали пищу – хуже тульской. Идем обедать и на будущее время решаем, что Гуров[*1] будет у нас хозяином. Господи, прости, начинаю грешить – есть скоромное, но что же делать в дороге; успокаиваюсь тем, что духовник разрешил. С нами обедал и едет племянник черногорского князя, молодой человек, Владо Божиевич Петрович, который по своему желанию идет постоять за искренне любимую им Русь-матушку. Он очень образованный, учился в Париже и Женеве; я часто с ним говорю; он очень любит Россию и от всего в восторге.
Едем дальше, на станциях стоим страшно долго. Я хожу проведать своего Друга[*2]; его полюбили все солдаты за кротость – смирнее всех в эшелоне.
Пока все здоровы и благополучны. Солдаты на стоянках резвятся, как дети, кувыркаются, рвут цветы, траву, украсили свои вагоны древесными ветвями, как в Троицын день. Никто из них не скучает. Кругом мелькают деревни, церкви, поля, леса, равнины... Хлеба плохи, погода прохладная, дождь; мы оделись во все теплое. Станция Сухарево. Подъезжаем, служится всенощное бдение. Служил молодой священник, пели два телеграфиста. Поставили свечи, приложились к Евангелию и поехали дальше... На душе стало легче, как будто камень свалился... как много значит привычка освящать богослужением праздничные дни.
13 июня
В 4 часа меня разбудили, подали телеграмму от М. П. Степанова[*3] – очень было приятно. В 9 часов утра подъехали к станции Фитингоф; стоянка час, решили здесь служить обедницу. Я попросил у начальника станции разрешения совершить богослужение в станционном зале, что он сейчас же и сделал. Тогда я и Михайло[*4] вынули походные ризы, Евангелие и крест – великой княгини Елисаветы Феодоровны, подаренные полку... зажгли свечи. Пришел генерал, офицеры, солдаты, и мы не спеша отслужили обедницу. Умилительно было чрезвычайно, пели все и молились от души. Вот уж благодарили мы тогда святой обычай ставить на станциях иконы; надо было видеть радость всех – от высших и до низших, все говорили одно: "Слава Богу, теперь и для нас настоящий праздник!" Я даже проповедь говорил на тему, данную дневным Евангелием, о необходимости смириться и в испытании не роптать на Бога, а веровать, молиться и твердо надеяться на помощь Божию. Было много народа и постороннего; при целовании креста я раздавал солдатам и народу книжки и листки, а господам офицерам – ладанки с 90-м псалмом; все благодарили. Поехали дальше.
По дороге среди прекрасной местности на остановках часто играет музыка, и это хотя немного развлекает. По случаю воскресного дня на станциях масса народу, кричат нам "ура", просят сыграть "Коль славен", дают солдатам молоко, яйца, солому, папиросы...
Приехали на станцию Пачелма; стоять два часа. Для нас накрыт большой стол; сели всей компанией обедать, вызвали музыку, которая играла весь обед; время прошло оживленно. Сюда прибыли окрестные помещики с семьями. Внимание нам оказывалось повсюду самое сердечное. При криках "ура" поезд наш тронулся; пошли чудные леса. Ночь наступила дивная, лунная; приехали на разъезд тридцать первый, и здесь снова стоим час среди дремучего леса, облитого светом луны! Что это за восторг, такой ночи никогда не забуду. Конечно, о сне никто и не думал, все офицеры вышли гулять, а солдаты аукались, и отзвуки голосов их разлетались далеко-далеко.
14 июня
В 9-м часу утра подъезжаем к Пензе. Пенза расположена на горе и производит прекрасное впечатление; хорош вокзал. Поехал посмотреть город и купить кое-что. Насколько хороша Пенза из окна вагона, настолько же грязна и неприглядна внутри. Наш Орел – столица перед нею. Тронулись далее. Путь лежит среди дремучего краснолесья; остановились на разъезде Алеевка и пошли гулять по лесу.
15 июня
Утро. Приехали в Сызрань; город в стороне. Получил телеграммы из Орла, от духовных детей. Встретили эшелон Нежинского полка и с ним принца Персидского[*5]; приятно было повидаться, я так любил его всегда. Тронулись и мы с Михаилом; в купе у генерала отпели панихиду по его брату Александру на ходу. Завиднелась красавица Волга. По ее берегу мы ехали целый час; что за красота, что за многоводье!.. Идут пароходы в пять этажей, тянутся баржи, плоты, всюду жизнь, движенье! Предстояло переехать Волгу по мосту длиною верста с четвертью. Я сел на площадке вагона и, вооружившись биноклем, стал смотреть. Красивее и грандиознее зрелища я и представить себе не могу; описать не берусь, это надо видеть; я даже боялся ехать, как будто по ниточке какой шел поезд и вот-вот она порвется, но Господь помог: проехали благополучно. За Волгой уже другая картина; степи и природа мне знакомее, более походят на Морозовскую[*6], население реже. В Самару приехали уже в 9 часов вечера. Город хороший, но вокзал плохой.
16 июня
Сегодня так прошел день, что и писать нечего: все повторилось, что и прежде. Приехали в инородческие места: татары, башкиры, мордва, черемисы. Продают кумыс.
Бугуруслан очень красивый город издали, только лишен растительности. Целый день едем отрогами каких-то гор. Обедали в Абдулино, пища была плохая. Все здоровы.
17 июня
Уфа. Утро. Чудный вид на город, расположенный на крутой горе. Длинный мост через реку Белую проехали благополучно; мосты все охраняются часовыми. От самого Бугуруслана стали попадаться татарские деревни с мечетями. Странное с непривычки впечатление производят эти минареты с полумесяцами... в России и – полумесяц свободно сияет над селом, а говорят еще о русской нетерпимости. И сколько таких сел проехали мы?!
Но до чего страшны татары здесь, в своей обычной обстановке, грязны и безобразны; башкиры тоже. Я раньше думал, что только наши мужики отличаются нечистоплотностью, однако и инородцы такие же; постройки их точь-в-точь русские, мечети деревянные, небогатые. В Уфе на вокзале встретил меня подполковник Быков с женой, бывший у меня в Орле; очень хорошие люди; провели со мной полтора часа. В 9 часов тронулись далее. Нас предупреждали в Уфе, чтобы мы весь день не ложились отдыхать, смотрели в оба, так как виды откроются очаровательные.
Действительно, что пришлось увидеть, то и описать трудно. С одной стороны большая река Белая, по которой плывут пароходы, плоты; с другой – горы, сплошь покрытые дремучими лесами. Это начались предгорья Урала; но эти виды были только цветики, ягодки же впереди. Станция Аша Балашевская. Подъезжая к ней, мы увидели огромную гору, покрытую лесом, конусообразную – как будто кто нарочно убрал ее зеленью. Все назвали ее "красавица", да и по достоинству! Тронулись далее и буквально замерли от восторга; все высыпали к окнам, боялись потерять мгновение: переезжаем Уральские горы, едем по берегу горной и быстрой речки Сим, между огромных гор и скал; все покрыто чудным лесом! Горы и скалы одна причудливее другой: то конус, то опрокинутая чаша, то вдруг совершенно отвесная скала страшной высоты, из красного камня, как обрубленная и полированная, с трещинами, пещерами! Живо представилась Афонская гора с ее подвижниками. Смотря на эти горы, скалы и пещеры, так и кажется, что вот-вот выйдет из них какой-нибудь старец вроде о. Петра Афонского и благословит нас, но... это только кажется, на самом деле всюду грязные татары и заводские рабочие!
Вдруг сердце замерло: мы несемся в упор прямо на огромную скалу... Еще минута – и разобьемся, но внезапный поворот – и пред глазами эта гранитная громада открыла как бы зияющий зев, готовый поглотить нас... она, оказалось, рассечена могучею рукою человека на две гранитные половины, и мы несемся по длинному каменному коридору; невольно у всех вырвался крик восторга... вылетели из каменных объятий и снова мчимся, извиваясь змеею по берегу рек Сима и Юрюзани. Какие чудные горные реки, быстрые, бурные; часто встречаются малые водопады. Коридоров было несколько. До вечера видели два завода сталелитейных с заводскими селами. Как красиво они расположены между горами, производят совершенное подобие аулов; живут, очевидно, зажиточно: соломы нигде не видно, везде крыши деревянные и железные. Особенно поразила меня белая часовня на высокой-высокой горе над заводом: стоит, как святой часовой, над Уралом, выше всех минаретов и осеняет крестом своим всех этих тружеников стали и угля, копающихся в уральской старой груди! Ах, красота, красота природы, как она возвышает душу, приближает к Богу!..
Офицеры говорят мне: "Смотря на окружающее, можно ли не верить?" Да, если бы всегда и все обращали внимание на окружающее и искали истины, то много-много природа помогла бы нам! А все-таки мы уже оканчиваем Европу и въезжаем в Азию... Прощайте, европейцы, мы становимся уже азиатами, но, поверьте, любить вас искренне не только не перестали, но еще больше любим, сердце так и рвется к вам, только вас здесь не хватает, кажется, бросил бы всю эту красоту и полетел к вам...
Однако стальная машина не дремлет, а все тащит, не к вам, а от вас, все вперед и вперед! Дорога крайне опасна: с одной стороны отвесные скалы, с другой – быстрая река, а поезд бежит, постоянно изгибаясь, то вправо, то влево; случись крушение – спасения нет! Что за воздух в горах, как он чист и свеж, настолько, что на очень далеко отстоящей от нас горе собравшаяся вокруг костра толпа рабочих разговаривает между собой и мы слышим даже отдельные слова... Вечер; всходит огромная луна; как горный фонарь, выходит, осматривает: все ли горы в порядке и на местах, не нарушили ли данной им Творцом гармонии? Вот он (фонарь) в верху горы, вот нырнул в долины и медленно, покойно уходит в высь небес... Все в порядке, горы – не грешные люди, они не пойдут против законов Вседержителя!.. А вот каким темным покрывалом ложится тень от больших гор на меньшие и на долины. Ах, эти долины! Они сейчас скроются в этом темном покрове, а как они хороши днем, при свете солнца!.. Змейкой бегут по ним серебристые горные ручьи, переливаясь тысячами самоцветных камней... Ярко зеленеет трава, прямо блестит, ни пылинки, и все покрыто цветами разных сортов, точно ковер, подобного которому не было даже у Соломона.
Я забрался на открытую платформу, сел на козлы командирского экипажа и отдался в уединении думам о пережитом сегодня.
18 июня
Встал в 3 часа утра; от сильного тумана ничего не видно. В 4.30 приехали в Златоуст. Осталась одна станция – и Европе конец. Решили отслужить молебен на границе. Проехали станцию Уржумка – последняя европейская, и я начал служить молебен; во время пения тропаря святому Митрофанию тихо, замедливши ход, подъехали к заветному каменному столбу – границе Европы и Азии и при пении "Иисусе Сладчайший, спаси нас", "Пресвятая Богородице, спаси нас" переехали границу; я, стоя на площадке вагона, благословил Европу, затем, обернувшись, благословил Азию. Минута эта была памятная на всю жизнь; по окончании при пении "Спаси, Господи, люди Твоя" все прикладывались ко кресту, я обходил вагоны. Горы оканчиваются.
Проехали станцию Хребет и теперь зигзагами спускаемся с Уральских гор в сибирские долины. Сейчас Челябинск, здесь дневка. Слава Богу, первую часть пути совершили благополучно, только одна лошадь пала во 2-м эскадроне. В 4 часа вечера приехали в Челябинск; города почти не видно: он на равнине в двух верстах от станции.
Господи, что здесь, на военной платформе, творится, прямо столпотворение вавилонское: собралось шесть эшелонов наших да столько же 52-го Нежинского драгунского полка; масса лошадей прямо около платформы в куче, все привязаны к временным веревочным коновязям; ржание, визг, крики солдат на лошадей, масса оружия, седел, фуража, солдат, офицеров... все суетятся, кричат, спрашивают... затрепали бедного коменданта!.. На самом вокзале не лучше, тоже толпа, и притом не только наполняет зал, но прямо на платформе расположились дамы, сестры милосердия, врачи, офицеры, солдаты, серые мужики; все это сидит, иные прямо на полу, другие на чемоданах, узлах!.. Здесь же едят, пьют чай, снуют носильщики, орут благим матом дети!.. Захотелось мне пойти в буфет выпить воды содовой; вхожу, едва протолпился, спросил бутылку клюквенного квасу, так как вода выпита вся (жара здесь более тридцати градусов), кое-как выпил, сам подошел к буфету – заплатить, никто не спрашивает платы: нет возможности уследить, все столы заняты сплошь и междустолия...
Бежит солдат и говорит мне: "Вас спрашивает какой-то священник!" Иду и кого же вижу? Брат о. Аркадия из Екатеринбурга приехал встретить меня. Я был очень рад ему, поговорили с ним около часу. В это время приехала Наталья Аф., и я поехал к ним на их городскую квартиру. Еду на извозчике в город... широкие улицы, хорошие дома, даже электрическое освещение; одно плохо – улицы все немощеные. Город большой – до тридцати тысяч жителей. Меня поразили здешние лошади: маленькие такие, но сильные и бегут страшно быстро; растительность на них очень большая, грива – до земли. Проехали мимо красивого женского монастыря, рядом духовное училище с отдельною при нем церковью. Встречаются прямо-таки поразительной архитектуры дома, построены сплошь из гранита, например железнодорожное собрание. По приезде на квартиру выпили по стакану чая и с г-ном Карцевым отправились в баню...
Хочу завтра поисповедаться и приобщиться Святых Тайн; о, если бы это удалось, как я был бы рад! Радушная хозяйка к нашему возвращению уже приготовила уху и мягкую постель. Приятно отдохнуть после долгого путешествия в вагоне! Много получил здесь писем от духовных детей.
19 июня
Ночевал у Карцевых; встал в пять часов утра и отправился в женский монастырь исповедаться и приобщиться Святых Тайн. Пришел в монастырский собор как раз в то время, как монахиня только что начала читать правило ко святому причащению; я прослушал его. Затем явился молодой монастырский священник, оказавшийся нашим, воронежским, даже соседом из Россоши; он предложил мне отслужить литургию, на что я с радостью согласился. Поисповедавшись у старца, я совершил святую литургию, первую в Азии.
Отлично пели монахини. Приятно было служить: и храм прекрасный, и пение стройное, но люди – ни души знакомой, родной... так и замрет сердце, как оглянешься на народ! Как я рад, что приобщился Святых Тайн, где теперь еще придется?!
У игумений, по приглашению, пил чай. Монахини очень ласково приняли меня. Простился и отправился на станцию. Стоит сибирский поезд, везет пассажиров на Иркутск, и между ними отряд сестер милосердия...
Посмотрел я на них: почти все завиты, напудрены, надушены, затянуты в корсеты и довольно свободно позволяют ухаживать за собой совсем незнакомым им офицерам!.. Больно чрезвычайно смотреть на это; утешаюсь одним, что там, на полях битв, увидя страдания людей они забудут о себе и послужат ближним всей душой. Подали поезд. Нам отвели чудный пульмановский вагон второго класса; мне дали отдельное купе, и я устроился в нем, как дома, с полным комфортом.
ПРИМЕЧАНИЯ
[*1] Офицер Черниговского полка.
[*2] Лошадь о. Митрофана.
[*3 ]Генерал-лейтенант, состоящий при его высочестве московском генерал-губернаторе.
[*4] Церковник.
[*5] Принц служил в Черниговском полку и, будучи магометанином, очень уважал о. Митрофана.
[*6] Село, где прежде служил о. Митрофан, в Воронежской губернии.
Источник: Православие и мир
