Недавно мне дали ссылку на небольшую заметку из "Литературной газеты" . В ней врач "Скорой помощи" рассуждает, сколь поразила его смерть священника, во время которой ему по долгу службы пришлось присутствовать. Врач часто видел последние минуты пациентов. Они для большинства умирающих сопровождаются ужасом и страхом. Здесь же, у священника, все было иначе.
Впрочем, вот рассказ врача:
"Мне никогда не забыть, как однажды по вызову наша бригада приехала к пожилому священнику, которого свалил инфаркт. Он лежал на кровати в тёмно-синем подряснике с небольшим крестом в руках. Объективные данные говорили о кардиогенном шоке. Давление крайне низкое. Больной был бледен, с холодным липким потом, сильнейшими болями. При этом внешне не просто спокоен, а АБСОЛЮТНО спокоен и невозмутим.
И в этом спокойствии не было никакой натяжки, никакой фальши. Мало того. Меня поразил первый же заданный им вопрос. Он спросил: "Много вызовов? Вы, наверное, ещё и не обедали?" И, обращаясь к своей жене, продолжил: "Маша, собери им что-нибудь покушать". Далее, пока мы снимали кардиограмму, вводили наркотики, ставили капельницу, вызывали "на себя" специализированную реанимационную бригаду, он интересовался, где мы живём, долго ли добираемся до работы. Спросил слабым голосом, сколько у нас с фельдшером детей и сколько им лет.
Он беспокоился о нас, интересовался нами, не выказывая и капли страха, пока мы проводили свои манипуляции, пытаясь облегчить его страдания. Он видел наши озабоченные лица, плачущую жену, слышал, как при вызове специализированной бригады звучало слово "инфаркт". Он понимал, что с ним происходит. Я был потрясён таким самообладанием.
Через пять минут его не стало..."
Многих эта заметка оставила неравнодушными. Она действительно "трогает" сердце, тем более что рассуждений о смерти у нас хоть и без табу, но молчаливо избегают. Сегодня более привлекателен принцип, еще Владимиром Высоцким определенный:
Может, лучше про реактор,
Про любимый лунный трактор...
Общество, где главная составляющая – блажь тела и нега души, не любит рассуждать о том, что никак не вписывается в яркие рекламные ролики комфорта и благополучия. О смерти – только в некрологах да в криминальной хронике, где речь идет лишь о способах убийства, о бессилии стражей порядка и психологической наклонности убийц.
Нет желания писать о смерти. Тем более смерти собственной. Даже в наших православных издательствах и СМИ тема кончины и загробного бытия проходит по касательной (назовите хоть одну толковую книжку на эту тему). Куда интересней говорить о раскладе епископских кафедр, границах Церкви и нужности иконостаса вместе с церковнославянским языком. Здесь блещут искрометными мыслями, приводят громоподобные аргументы вкупе с цитатами, а страсти накалены так, что от тихого вопроса, который надобно задавать всем и каждому ежедневно: "Како мне умирати будети?", просто отмахиваются. Хотя прекрасно все знают, что есть две непреложные истины. Первая – все умрем. Вторая – неизвестно, когда.
Истины есть, а забот о достойном обрамлении этих законов никаких. Лишь, когда смерть касается твоей семьи, твоих друзей или родных, то, стоя у гроба, невольно примеряешь его на себя, а столь распространенное "все там будем" не облегчает ни страха, ни горя.
Можно побороть этот страх? Православие утверждает – можно, а врач "Скорой помощи" примером о смерти священника доказывает это утверждение. Надо думать о смерти, чтобы побороть страх смерти. Простая формула, и тут вполне срабатывает амвросиевская поговорка "Где просто, там ангелов со сто". Чем скорее до твоего сознания дойдет необходимость быть готовым к смерти, тем меньше останется страха.
У человека есть разум; сталкиваясь с каким-нибудь вопросом, он обдумает все возможности. Может случиться так, а может, и иначе. Даже если проблема и совсем маловажная, разумный человек непременно обсудит обе возможности. Здесь же, встречаясь с этой абсолютной серьезностью – собственной смертью, которая непременно возникнет у каждого, мы очень часто поступаем иначе. Варианты не разбираются, дата отбрасывается на философское "не скоро", а утверждение, что лишь Господь определяет сроки, к себе не применяется.
Удивляет одна очевидная несообразность. Мы разумны, практичны, а многие из нас в день нынешний и прагматичны. Разум наш обдумывает все возможности и планирует различные варианты, сталкиваясь с объективными событиями. Смерть – абсолютная объективность, но она почему-то не становится проблемой на протяжении всей жизни. И, лишь оказавшись на пороге ухода с этого, пусть сложного, но знакомого мира, выясняется, что ступенька этого порога нам не под силу. За ней то, чего не знаем и о чем не стремились узнать. Отсюда страх, а за ним и ужас. Мы боимся смерти намного больше, чем она того заслуживает.
Это происходит потому, что неизбежность смерти не становится главным ориентиром в нашей жизни. Знаменитая "память смертная" даже среди православных стало обиходным выражением, никак не отражающемся на повседневности дел земных. Лишь вечером, когда внимательно читаем вечерние молитвы, напоминается: "Се ми гроб предлежит: се ми смерть предстоит". Но и эта строчка молитвенного правила очень часто прочитывается скоренько, без ударений, придыханий и, главное, – без мысли.
Обратите внимание, что в Каноннике последование молитв на сон грядущий имеет разделение. После "Достойно есть" идет "Отпуст", а затем положена еще молитва свт. Иоанна Дамаскина. Там молящийся должен указать на место своего сна и произнести: "Неужели мне одр сей гроб будет...". Теперь вопрос. Как часто мы вдумчиво и серьезно совершаем это требование обязательной для верующего человека молитвы?
Батюшка, о котором идет речь в "Литературке", по всей видимости, неукоснительно придерживался этого правила. И не только его...
Практическая жизнь священника ежедневно и ежечасно прикасается к смерти. Нас даже воспринимают частенько, как напоминание о грядущем и неизбежном собственном отпевании. Кстати, именно поэтому и стараются загрузить несвойственными для священнослужителя неуставными делами социального и хозяйственного плана. Священник хозяйственник и строитель всегда более "выгоден" миру, чем тот, кто постоянно зовет к покаянию и твердит: "Ты о смерти подумал?"
В смерти нас страшит неизвестность, а что со мной будет? Для этого священника неизвестности не было. Он знал, что его ожидает, и именно поэтому его до последней минуты заботят судьбы тех, кто остается пока здесь, на этой стороне бытия. Умирающий священник беспокоится не только о проблемах тех, кто его окружает в последнюю минуту, он продолжает выполнять дело Христово – любить. Здесь не меркантильное собирательство "добрых дел" и "благородных поступков", здесь знание о том, что доброта и любовь взаимны и именно они уменьшают страх смертный. Да и чего бояться, если любовь пронизывает все? И горнее, и дольнее.
Страх смерти верующего человека иной. Тут боязнь остаться вне любви Божией, то есть не наследовать Царство Божие.
Как его побороть? Руководств множество. Вот одно из них.
"А что препятствует нам войти в царствие Божие? Сказано: "Исполни заповеди", тогда спасешься. А так как мы немощны, испорчены, подвластны или доступны бесам, то Господь дал нам покаяние и другие Таинства. Если искренно покаемся, то Господь прощает нас, т.е. очищает нашу душу от греховных язв и обещает кающемуся Царствие Божие. Седмижды семьдесят раз на день покаешься и столько же раз получишь прощение. Если же ты не веришь Слову Божию, тогда, конечно, будешь страшиться, подпадешь власти бесов, а они замучают тебя. Ты, очевидно, как фарисей, хочешь опереться на дела свои, хотя и бессознательно, может быть. А ты будь, как мытарь, то есть все спасение возлагай на милосердие Божие, а не на свои исправления, и тогда выйдешь из этой жизни, как мытарь из храма – оправданным, т.е. войдешь в Царствие Божие". (Игумен Никон (Воробьев), "Письма о духовной жизни")
Именно на милосердие Божие возлагал свои упования умирающий священник. Этим смерть и победил. Поэтому она для него – не фатальная зловонная тетка с косой, а всего лишь необходимое и ожидаемое жизненное событие...
Источник: Православие и мир
