Содержание истории, сформировавшееся в сознании вокруг её определений в историографии, не допускает соединения масштабов событий, происходящих под "крышей государства" и под "крышей дома" духовного наставника староверов. В настоящей статье не содержится намерения опровергнуть значение устоявшихся определений. Но размышление о сопряжении отдельной жизни и общего потока событий в гуманитарном контексте сохраняет свою оправданность, тем более, что события, казалось бы, не оставляли даже мысли о праве выбора в истории, а духовный наставник принадлежал к вероисповедному (конфессиональному) и национальному меньшинству. Таким образом, тема "история – жизнь человека из меньшинств" позволяет выявить и дополнительные, и актуальные аспекты в проблемах идентичности и аутентичности, принадлежащих к константам европейской культуры.
История под крышей дома Трифона Семёнова – духовного наставника общины староверов д. Москвино начинается с фамилии. У прадеда Трифона – Максима была не совсем обычная для крестьянина фамилия. Естественно, что у властей возникали предположения, что обычный землевладелец-арендатор присвоил себе "чужое достояние": ведь древняя фамилия предполагала и сословные привилегии, о которых носитель необычной фамилии никогда и ни перед кем не ходатайствовал. Это выглядело ещё смешнее – не иначе, как для звучности присвоил. На семейном совете решили при переписи заявлять уменьшительную форму от родовой фамилии предков, но и в таком виде фамилия возбуждала любопытство чиновников. Чтобы оградить себя от "внимания властей", с 1795 г. вновь с пристрастием взглянувших на староверов, живших за пределами Российской империи, было решено отдавать сыновей одиноким вдовам преклонных лет. Это приносило спокойствие двум сторонам: у вдовы появлялся работник, обязывавшийся вести хозяйство, досматривать землю, а работник принимал фамилию хозяйки и избавлялся от солдатчины. Хотя избежать многолетней солдатчины можно было и другим путём: так как количество рекрутов распределялось по деревенским обществам, то это общество находило и нанимало по договору добровольцев служить в царской армии. Так Трифон стал Семёновым.
В документах рождение Трифона Семёнова значится под 1852 г. Так что, когда 6 июля 1922г. в Кабинете министров в Риге решался вопрос о предоставлении Т. Семёнову – подданному Польши права исполнять обязанности духовного аставника в моленной д. Москвино, то кандидату было уже 74 года. В "Прошении" Москвинской общины от 18 мая 1922г. за подписью председателя совета общины Е. Степанова и членов совета: Г. Алексеева, Артемия Тарасова и секретаря Лукьянова (?) сказано: "Так как выше названный Трифон Семёнов человек честнаго поведения в политическом отношении, понимающий своё духовное дело ни в чём нелепом не замечен, таковой нам человек необходим". Это прошение адресовано в Центральный комитет по делам старообрядцев Латвии. На основании прошения общины в Государственный департамент Центрального комитета Павлова и товарища (заместителя) Каллистратова о возбуждении ходатайства "о разрешении выполнять обязанности наставника при Москвинской старообрядческой общине в селе Москвино, Прельской волости, Двинского уезда перед Кабинетом министров. Прошение содержит поручительство общины "за благонадёжность известного своею честностью наставника" (Государственный исторический архив Латвии. Ф.1370, оп.1, №161, л.1). После запроса (6 июля 1922г.) документов о пребывании Т. Семёнова в Латвии с 29 июня }15г. по выписке из протокола №61 от 11 июля 1922г. заседания Кабинета министров Латвийского правительства, летом и практически за месяц со стороны Латвийского государства были решены все вопросы, связанные с духовным служением подданного другого государства в Латвии. Этот расторопный министерский стиль свидетельствует о внимании Кабинета Министров как высокой правительственной инстанции к положению староверов и их духовному благополучию (Государственный исторический архив Латвии. Ф.1370, оп.1, №161, л.11).
Т. Семёнов уже служил духовным наставником, когда после двухлетних хождений по инстанциям в июне 1902 г. комитет выборных, "получив" все дозволения у царских властей, приступил к строительству моленной. Староверы строили моленные только за свой счёт. Это обеспечивало им экономическую независимость в этом вопросе и как бы предполагало их право на владение построенными зданиями. Но независимость староверов всегда оставалась испытанием для властей. Церковная собственность староверов оказывалась той "лакмусовой бумажкой", которая безошибочно и объективно вскрывала уровень защищённости собственности. Если уж моленные, построенные за счёт подданных, изымались, отчуждались и экспроприировались, то возникал вопрос, существует ли и гарантируется защита собственности вообще.
Моленная в д. Григоловщина, несмотря на проволочки чина Виленского губернского правления, всё же была построена. Деревянное выдержанное в канонах строгой простоты деревянного зодчества старо: внутреннее благолепие которой ещё помнят внучки Т.Семёнова, выстояло во Второй мировой войне. Во Второй мировой моленная была подожжена злоумышленниками-грабителями. Община знала того алчного человека, который, живя до старости и смерти, просил себе кончины. Подробный рассказ об настигавших грабителя-поджигателя после совершения злодеяния, возмездия образумил бы современных "старателей антиквариата". Но это совсем крыши и совсем иные истории.
Семья, в которой родился Трифон, была трудолюбивой. Работали по принципу: "работай, пока всё ни приберишь", т.е., работать надо столько, всё не будет сделано. Сколько? – Сколько надо. Местный землевладелец, магнат не склонен был продавать староверам землю в собственность, держал на аренде: за землю платили в течение жизни нескольких поколений, а она неизменно оставалась чужой собственностью. Такой была суть отношений, связывавших земледельцев и землевладельцев. За пределами Российской староверы готовы были на любые условия, кроме барщины, чтобы приобрести землю в собственность. Графу-магнату платили столько, сколько он указывал словесном арендном договоре, составлять письменные договоры "графская канцелярия" почему-то не желала – граф держал свою линию. Но опыт староверов и среди "графья и вяльможья" различал тех, у которых всё по закону, и которых всё "самодумом". В исторической памяти староверов, в том числе, Семёновых, при столкновении с "вельможной силой" постоянно возникал образ "Яшки-герцога" (герцога Якобса), с которым связывалось представление об идеальном отношении власти к подданным.
Предки Трифона имели дело в Риге. Известно, что Фил ат торговал пшеницей. Когда при Александре I немного смягчился чиновничий диктат в деловой сфере по отношению к староверам, рижские семейные старейшины-предки Трифона Семёнова отправили его дядей, а с ними и следующее поколение молодых на поиски леса для сплава по Двине в Ригу: дед Трифона – Максим разворачивал дело с немецкими лесоторговцами. На пути из Риги в д. Волки Семёновы – ещё носители видной в истории фамилии ненадолго обосновывались в Диене и Вилейке. Когда же были найдены пригодные для сплава и дальнейшего сбыта участки леса вдоль берегов р. Дисенки, "ригские выходцы" обосновались на лесных берегах притока Двины. Поначалу дело было семейным, сами валили, сортировали лес, спускали на воду, вязали плоты и сплавляли до Риги. За один гонок можно было купить десятину земли. Немецкий купец платил добросовестно, но и требовал пригнать "брёвнышко в брёвнышко": подрядчики в Риге не ленились – просчитывали и пересчитывали, а за каждое потерянное из гонка бревно – аккуратно отсчитывали. Ради земли рисковали сыновья Трифона – Авим и Гурий (Агура) ещё до первой мировой войны эмигрировавший "в Америку" и присылавший "при Польши" приглашение и оплаченный билет на переселение всей семье. Но оставшихся удержала на берегах Дисенки именно собственная земля. Родовые связи с Ригой сын Трифона – Авим сохранял и "при Польши", лесоторговое дело способствовало освоению плотницкого и домостроительного ремесла, которому находилось применение в Риге. В семейных "дебатах" с зятем Сергеем Фёдоровичем Михайловым-мужем Неонилы Авимовны рождённой Семёновой, Авим Трифонович повышенным тоном выделял такую особенность своей биографии: и землю купил самостоятельно, и свой дом построил он сам своими силами и своими руками. Зять же его, после уже не первой "рюмочки чайку" парировал: "А вот я зато магу и фиртыкнуть, и выфиртыкнуть и перефиртыкнуть!" На что Авим Трифонович, изучающе поглядывая на зятя, замечал: "Ну, так это шты, ты ш у нас адин такой – о-го-го, малиц! Ты ш у нас тожа со з благародных конюхов, в гимназию хадил, Пушкиных-вьюшкиных мусолил...".
Начавшиеся в начале 19-го века среди рижских староверов "прения о браке" между федосеевцами и поморцами привели к тому, что к староверам, выехавшим ранее по деловым соображениям, стали переселяться поморцы из городских семей Риги, Динабурга и других мест. Так в расположенных вдоль левого берега р. Дисенки деревнях Волки, Григоловщина, Пента и Воятино (Ваятина) поселились: Василий Афанасьевич Михайлов (из Свенцян) – предок всемирно известного иконописца Ивана Ипатьевича Михайлова (1893-1993), и работавших в Григоловщине иконописцев Ивана Васильевича Михайлова и Паладия Михайлова.
Жизнь Палладия оборвалась в молодости. Это был одарённый иконописец, ездивший на велосипеде из д. Пента в Вильну для того, чтобы заниматься иконописью у своего дяди И.И.Михайлова. В одной из таких поездок он простудился, заболел скоротечным воспалением лёгких, приведшим к смерти. По тем нескольким иконам, которые довелось видеть автору этой краткой заметки, можно судить, что подрастал иконописец, который не уступил бы в мастерстве своему дяде – И.И.Михайлову и П.М. Софронову.
Из других мест на Волковщине поселились: Гладкий, Иван Анкудинов Онуфриев, Терентий Егоров Прокофьев, Варфоломей Осипов Самсонов, Дементий Моисеев, Яков Ефимов Каменщиков (из Риги), Логгин Андреевич Ефремов (из Динабурга),Ананий Евдокимов (из Вильны), Прохор Ефимов Щёголев (из Минска) Артемий Иванов (из Вилейки), Иван Ларионов Калитончик (из Видз), Савелий Игнатьевич Позняков (из Свенцян), Корней Трифонов Корнишов (из Друи), Осип Егоров Горбунов из Поневежа поселился в Болундишках, недалеко от Волковщины. Староверы собрались из разных мест, и это приобрело в их жизни немалое значение: они принесли с собой разнообразный профессиональный и житейский опыт, будивший мысль и восполнявший знания на новом месте.
Решению проблем и трудностей социального бытия староверов способствовала духовная вероисповедная жизнь. Если невозможно было получить официальное разрешение на строительство моленной, это не означало, что духовная жизнь прекращалась. Воскресные и праздничные соборные Богослужения совершались в самых просторных собственных домах. Если же внимание властей было настолько "пристальным", что соборная служба приравнивалась к нарушению законов, молились семейной общиной в домашней моленной. Крестьянская смётка изобретала средства, защищавшие Веру и семью от полицейского произвола. Благо, местная власть не всегда и везде была такой настырной, как того требовали высочайшие повеления, да и к "денежным знакам" душа чиновничества не оставалась безчувственной. Ко всему, в делах вероисповедных приходила на помощь именитая староверская солидарность, так ослабевшая в последнее время. Всё это и многое другое, вместе взятое, привело к тому, что даже недолгая передышка от административных гонений и преследований имела итогом расцвет духовной культуры на берегах Дисенки. Дисенка не Выг, но благоприятное совпадение социальных и субъективных факторов привело к сосредоточению в обычном деревенском мире одарённых духовных наставников, переписчиков книг, певцов и чтецов. По сути, деревни: Волки, Григоловщина, Ваятина и Пента, в духовном смысле были целостным миром, в центре которого возвышалась моленная. В том мире сформировались пять духовных наставников: Трифон Семёнов (Москвино, и предположительно-Войтишки, Латвия), Иван Прокофьев (Юдовка, Латвия, современный Даугавпилс), Флор Иванов (Рокишки, Литва), Алексей Ефимов (Поневежис-Литва) был пономарём и начинал наставничество Андрей Ливерьевич Ефимов (Григоловщина, Беларусь). Из деревень на берегах р. Дисенки происходили трое иконописцев Михайловых, собиратель и переписчик книг Дионисий (Дянёс) Позняков (лицевой "Апокалипсис" его работы сохранился). О пении Трифона Семёнова сохранился отзыв: "Трифон запоёт – душенька заколотитца". Даже если это преувеличение или пресловутая подмена действительного желаемым, всё же в подобных отзывах сохраняется некая часть правды о реально бывшем Богослужении. Вровень наставнику были певцы и чтецы. Мастерство не обреталось само собой, а кропотливым, даже беспощадным трудом души и плоти.
В настоящее время слово "духовность" приобрело некое отвлечённое, расплывчатое значение. А ещё у наших родителей оно имело очень конкретное личностное осуществление: духовность это умение выстоять шестичасовую соборную службу, придя с поля и прибравшись, сесть после вечери на часа три-четыре за книгу или стать перед духовным наставником и выучить одну кафизму, чтобы на крылосе в праздник не наступило растерянное молчание. Духовность для них прежде всего была связана с подготовкой к соборному Богослужению, с потребностью и способностью личного содействия и соучастия в слышимом и зримом воплощении Веры силами человека. Староверы, как бы слабы, ослаблены, измождены, рассеяны не были помнят, что Богослужение это беседа с Богом, потому что когда "...мы поём, мы с Богом беседуем, когда мы чтем, Бог с нами беседует...". При всей мудрой простоте этих слов, скрыто в них призывание к долгу христианина перед соборным Богослужением, к которому нельзя приобщиться, оставаясь сторонним слушателем или наблюдателем, пришедшим в моленную в свободное время. Свободного времени вообще нет, есть только более тяжкий и менее тяжкий труд взаимного терпения и передачи знаний и умений ради благоустроения жизни. Поэтому, когда к Трифону Семёнову приходил Иван Ермолаевич Прокофьев (в те годы, когда Трифон уже не трудился в моленной), Дионисий Позняков, пожилые певцы и чтецы, они, отслужив службу, усаживались за книги и начинали прения о Вере и жизни, о трудах в моленной, и заканчивались эти прения только утром. Эти прения были для деревни и Духовной Академией, и Теологическим Университетом и Богословским Институтом, потому что в форме вопросов и ответов, отыскивавшихся в книгах, выяснялось должное и отметалось сомнительное.
В поиске и исполнении найденной истины волковские книжники были нелицеприятны. О мировоззренческой строгости Трифона Семёнова свидетельствует такой эпизод из его отношений к своим сыновьям. Один из них "за грамотой" был отправлен в Санкт-Петербург в университет. Вернувшись к отцу, он начал излагать перед духовным наставником и своим родным отцом научные взгляды об устройстве космоса. Мало-помалу завязалась мировоззренческая "пря". Трифон Семёнов с отцовским терпением выслушивал своего родного сына-оппонента. Но когда тот наотмашь прошёлся "со своей наукой" по вероисповедным убеждениям Трифона, то взяв сына за руку и подойдя к порогу, отец спросил родного сына, искренне жалея его за всю путаницу, которая поднялась в его душе: "Сынок, ты говоришь, что Земля вертится. Но хочешь ли ты, чтобы этот дом и вся жизнь непрестанно двигались и повёртывались, как в твоей науке. Если ты наукой отвергаешь мою Веру, то ты отвергаешь и меня, и этот дом. Давай прощаться: сынок, ты – с наукой, где всё вертится, а я – с Богом". Учёный сын выбрал науку, но дальнейшая жизнь свидетельствует только об одном: смог бы он соединить вeру и науку, и история, возможно, не смогла бы подчинить и обезличить его.
По сути, общение деревенских книжников оказывалось методологией поиска основ жизнестроения. Вероисповедные основы Древлеправославия помогали выжить, сохраняя достоинство христианина, решая проблему очи действий от зла в реальности административных ограничений и преследований. Люди учились понимать слабости человека и помогать по-христиански до того, как над человеком нависало административное наказание. Равновесие и устойчивость жизни на Волковщине не само собой приходило. Не следует модному лубочному образу старовера, который лепит, в порыве модной любви к народу и традициям, современная интеллигенция. Мода на любовь к народу приходит и уходит. "Виртуализация" истории староверов блага не при она затрудняет восприятие того, что действительно непреходяще. По нашему разумению – это способность и искусность в самых неблагопроиятных обстоятельствах сохранять духовный статус, определённый в современной социальной философии как идентичность, бережение личности от умственного и психологического иждивенчества как у массовой культуры, так и у расхожих стереотипов "массовой науки".
Сиринъ. Староверская хрестоматия
Вильнюс: Древлеправославие. Слово и книга, 2005
По материалам источников: "Самарское Староверие"
