Грешные, безумные, святые

Прошлой осенью в Театре имени А. С. Пушкина состоялась премьера спектакля "Дети священника". Хорватский драматург Мате Матишич в интервью газете "Культура" назвал свою пьесу "детективом с элементами абсурда". Жанр, вполне отвечающий духу времени. И не было бы в этом ничего необычного, если бы "детектив" не оказался при ближайшем рассмотрении христианской проповедью.

Как решился на такое современный, вполне светский театр? Чем привлекла его пьеса, имя автора которой вряд ли что говорит зрителю да и название коммерческого успеха явно не сулит?

Ответить на эти вопросы прошу переводчика современной сербской и хорватской литературы Ларису Савельеву, прихожанку храма св. Людовика на Малой Лубянке. И тут выясняется, что пьеса попала к ней в руки почти случайно. Впрочем, случайностей на свете не бывает — в этом мы единодушны.

— Всё началось со Всемирного конгресса свиноводов, — приступает к своей "детективной" истории Лариса. — Одна хорватская фирма везла российских специалистов в Лион с остановкой в Хорватии для переговоров. Меня пригласили поехать с ними в качестве переводчика и дней пять подождать в Загребе, пока группа вернётся из Лиона и заберёт меня в Москву.

Остановилась я в доминиканском монастыре, в чём, кстати, мне помог Франо Прцела, благодаря которому читатели 2-го номера "Истины и Жизни" за этот год смогли познакомиться с отрывками из книг хорватского священника Драго Колимбатовича. Дел у меня было много, днём я в основном была в городе, встречалась с писателями и издателями. Как-то вечером, вернувшись в монастырь, я зашла в комнату отдыха — огромный зал со множеством книжных полок, взяла первый попавшийся журнал и унесла к себе. Открыла, полистала, смотрю — мрачная какая-то физиономия и рядом пьеса, "Дети священника". Стало интересно: что это такое? Я начала читать и, поверите или нет, пока до конца не дочитала, не могла лечь спать. А ведь пьесы читать — занятие не самое увлекательное. Но тут я остановиться не могла.

Во-первых, с самого начала мне показалось, что это безумно смешно. А потом, страницы через три, я увидела, что смешное постоянно чередуется с моментами очень высокого накала, если можно так сказать, духовных страстей. В общем, я с первого взгляда в пьесу влюбилась.

Когда вернулись свиноводы, я попросила разрешения у доминиканцев взять журнал с собой и в Москве, совершенно непонятно зачем, стала пьесу переводить. Мной владел профессиональный азарт: передать текст адекватно, чтобы хоть кто-нибудь кроме меня мог им насладиться.

А когда дело было сделано, я поняла, что, конечно, никто у нас это не поставит. Тем не менее я дала почитать пьесу своему брату, тот — другу, а друг — Роману Козаку, художественному руководителю Театра им. Пушкина (см. о нём в "ИиЖ" №2/01. — Ред.). Козак мне позвонил и сказал: "Умоляю, никому пьесу не отдавайте, мы обязательно её поставим. Это замечательно, я просто пленён!"

Дело в том, что Козак — не совсем обычный человек для нашей культурной богемы: верующий, с обострённым чувством совести, ясно осознающий свою миссию.

Вот так "случайно" всё и сложилось. Но когда дело пошло к тому, что спектакль действительно будут ставить, я испугалась. Кто будет режиссёром? Как он это осуществит на сцене? И я начала очень сильно молиться — в таком духе: или пусть лучше никто никогда эту пьесу не поставит, или, если уж поставит, то так, чтобы это трогало, потрясало, чтобы донести до людей то, что хотел сказать автор.

Тем временем продолжали накапливаться какие-то чудеса и удивительныеподробности. Так, я познакомилась с автором. Это оказался сравнительно молодой, лет сорока, и очень жизнерадостный, несмотря на мрачное лицо на фотографии, человек, глубоко верующий, я бы даже сказала — набожный католик. Отец троих детей, очень заботливый. Женат он на совершенно удивительной женщине: у неё образование психолога, и она при этом музыкант, закончила консерваторию. Работает в психиатрической лечебнице, занимается с больными музыкотерапией.

— Так вот откуда в пьесе поющие сумасшедшие!

— Многие вещи она ему действительно рассказывала. Конечно, работа эта нелёгкая, но она на редкость весёлая, полная жизни, молодая и красивая женщина. Изумительно играет на разных музыкальных инструментах, очень вкусно готовит, сама печёт дома хлеб (мы с Романом Козаком позже побывали у них в гостях). Живут они трудно — жизнь там дорогая, к тому же дети… И сам Мате — тоже музыкант, композитор, один из ведущих хорватских джазовых исполнителей, хорошо известный и в Европе. Этой весной, например, он будет выступать на организованном Би-би-си фестивале авангардной музыки в Польше.

А писать Матишич начал ещё в гимназии, но это у него скорее для души, потому что денег никаких не приносит. У него есть пьесы, сценарии для кино, хотя в последнее время он пишет совсем мало. "Я вижу, — признался он, — что это никому не нужно. То, что я делаю, не пользуется успехом".

— Видно, как не было, так и нет пророка в своём отечестве…— Между тем "Дети священника" — очень важная для него пьеса. И когда он увидел спектакль здесь, в Москве, посмотрел на лица людей в зале, то, позвонив жене, не смог говорить от волнения и счастья. Для него это стало подтверждением, что нужно продолжать делать своё дело, а уж как дальше сложится — это в руках Божьих.

— Мы немного забежали вперёд. А как всё-таки осуществлялась постановка?

— Я довольно долго не знала, чем всё это кончится. У Козака из-за занятости никак не получалось самому поставить спектакль, он стал искать режиссёра — и нашёл удивительного, как потом выяснилось, человека. Александр Огарёв — талантливый ученик Анатолия Васильева, можно сказать, его правая рука. Тогда я ничего не знала о нём, а позже посмотрела его работы — великолепные, очень тонкие: "Стеклянный зверинец", "Лысую певицу"…

В Огарёве меня поражает невероятная нежность к людям, трепетное отношение к каждому человеку, независимо от того, что это за человек. Нам очень трудно любить людей такими, какие они есть, а он их всех любит. Это истинно христианский подход. Ведь все герои этой пьесы, в общем-то, люди хорошие, и при этом они делают безумные, страшные вещи. Христианское же призвание, по-моему, в том и состоит, чтобы научиться видеть хорошее во всём, потому что оно всегда есть, и людей научиться вот так воспринимать.

А тогда, в сентябре прошлого года, перед премьерой, я шла на прогон спектакля в полном смятении, но буквально с первых минут поняла, что это будет нечто удивительное…

Удивительные — и шокирующие откровения обрушиваются на зрителя и впрямь уже в самом начале спектакля. Марта, уборщица в церкви, врывается на сцену со шваброй и орудует ею, как ведьма помелом, разве что не летает. Она пришла изобличить священника, обнаружив у него в кармане… презерватив. И тут выясняется, что похожий одновременно на честного мастерового и алхимика дон Фабиан втайне занимается прокалыванием отверстий в противозачаточных изделиях, которые потом продаёт в своём киоске Петар, муж Марты. Оба одержимы идеей решить "одну из самых крупных хорватских проблем" — способствовать тому, чтобы людей рождалось больше, чем умирает. Дон Фабиан видит в своих манипуляциях человеческими судьбами единственный способ образумить паству. Спору нет, намерения у обоих — благие. Коими известно что вымощено…

Робкий голос протеста то и дело пытается подать Марта, грешащая, однако, неумеренным пристрастием к ракии. "Я знаю одно — никто не имеет права вмешиваться в чужую жизнь… Никто!" Её не слушают: она "бесплодна, как камень" и тоже одержима — Марта страстно хочет иметь ребёнка, так что пыталась даже украсть чужого младенца из оставленной у магазина коляски. Их семейная жизнь с Петаром не задалась именно поэтому. Он горько жалуется дону Фабиану, что некому будет прийти на его могилу, а Марта обвиняет мужа в том, что бесплоден, возможно, он, а не она. Усыновить же сироту супруги не вправе, поскольку Петар когда-то "косил" от армии и теперь официально числится психически больным.

Быть может, в пересказе коллизия да и сама тема, избранная Матишичем, выглядят странновато и даже надуманно. Зато сценическое действие полно динамизма, вплоть до эксцентрики, о вещах интимных герои говорят без ханжества, но и без ненормативной лексики, и зал чем дальше, тем чаще взрывается смехом.

Тишина наступает мгновенно, когда Марта приносит с улицы коробку с подброшенным к церковному порогу ребёнком. Здесь — то самое переключение регистра, рывок снизу вверх, о чём упомянула Лариса Савельева. Марта решает оставить ребёнка у себя и не даёт дону Фабиану позвонить в полицию. Она скажет всем, что наконец-то забеременела, а потом, когда придёт срок, "родит". Когда же священник пытается урезонить её, она грозится, что обнародует перед алтарём постыдную тайну дона Фабиана. Оказывается, когда были молоды, они любили друг друга, Марта забеременела, а его только что рукоположили…

"Нет никаких сомнений в том, кто из нас двоих сделал аборт и убил нашего ребёнка, — подобно прародителю Адаму, снимает с себя ответственность несостоявшийся отец. — Бог тебе больше не дал детей, Он, а не я наказал тебя за то, что ты сделала". — "Меня не Бог наказал, — возражает Марта, — а загубил врач, к которому ты меня отвёл". И требует: "Руки прочь и от меня, и от этого ребёнка…"

Вопреки безумию того, что затеяла Марта, сердце зала — на её стороне. Она прекрасна в этот миг, как прекрасна всякая мать, в порыве самоотверженной любви заслоняющая своё дитя от опасности. И, быть может, сама истина склоняет сейчас голову перед милостью, которая превыше…

— Как вам кажется, — задаю Ларисе Савельевой небезразличный вопрос, — не чуждо ли нашему зрителю столь пристальное внимание к проблеме абортов, контрацепции? Ведь мы в этой парадигме не живём, обсуждать подобные вещи у нас не принято, а уж выносить на театральные подмостки — тем паче. Это в католических странах в сознании верующих людей укоренились, стали аксиомами положения, давно разработанные и принятые Церковью. Мы же в этом отношении — всё ещё дикари. Знаю это не понаслышке: десять с лишним лет работала в общественной организации "Право на жизнь и защиту", пока её не задушили непомерными арендными поборами.

— Думаю, волшебство истинного таланта состоит именно в том, чтобы какие-то истины донести до людей не в виде догмы, уложения, закона, а исподволь. С осени сыграно уже десятка полтора спектаклей, на которые я приглашала самых разных людей: пожилых и молодых, католиков, православных и тех, кто совершенно далёк от соображений, есть Бог или нет. И я не знаю ни одного человека, кого бы это не тронуло. Проповедь, внедрение в сознание наших с вами соотечественников тех понятий, о которых мы говорим, даётся мучительным трудом. Наверное, каждый из нас может очень мало, и всё же надо попытаться хоть какую-то крупицу внести. Если будешь заниматься этим всё время, то и умирать будешь с чувством, что кое-что всё-таки сделать удалось, хотя никакого видимого толка, может, и не будет. Но если не делать ничего, тогда вообще всё пропадёт, мир рухнет. И человек подлинного таланта, повторю, умеет — не формулируя, а на уровне духовного знания — передать другим то, что считает жизненно важным.

Во втором действии "плотность" событий нарастает, а вместе с нею повышается градус безумия персонажей. Все они без исключения впустили в свою жизнь ложь, и — во имя благой цели — всё безнадёжней запутываются в её сетях. Никто, в том числе отец Фабиан, не предвидит дальних последствий своего "невинного" произвола. Видимо, не случайно в устах героев часто звучит словечко "просто". Лука и его жена, родители подорвавшегося на мине молодого человека, предлагают его беременной подруге, Скрипачке, подписать контракт об отказе от аборта. Она не соглашается "только родить", и её запирают в подвале, так что и полиция не может найти девушку. "Мы просто хотели спасти жизнь Стиепанова ребёнка", — объясняет Лука. Дон Фабиан, как скажет позже Петар, "просто хотел всем добра", когда "дырявил презервативы, уверенный в том, что помогает осуществлению в своём приходе Божьей воли". Такая простота — хуже воровства: она неизбежно ведёт к насилию и вместо жизни порождает смерть.

Запершись в квартире, Марта и Петар растят ребёнка и… накладной живот, призванный обмануть соседей. Случайно застигнутая Лукой без живота Марта, а с нею и Петар пускаются в такое непроходимое враньё, что только сумасшедший может поверить в него. Но Лука, чья ситуация не менее абсурдна, верит. Эти гротескные сцены сыграны актёрами с таким блеском, что зал едва переводит дыхание от смеха. Тем резче новая смена регистра — от комедии к трагедии.

Оставшись наконец одни, Марта и Петар исполнены нежности друг к другу и своему ребёнку. "Он всё больше и больше становится похож на тебя", — говорит женщина изумлённому мужу, который этому младенцу "никто и ничто". "Разве не ты спас ему жизнь? — поясняет Марта. — Люди становятся похожи друг на друга, когда начинают жить вместе… О лучшем отце он бы и мечтать не мог". В этих незатейливых словах — глубочайшая философия любви, взаимного дарения и служения.

Поразительна "джазовая" манера Мате Матишича внезапно менять ритм и тональность событий. Поразительна музыкальная отзывчивость Александра Огарёва, сумевшего воплотить эту особенность в сценическом действии. Поразительна внутренняя пластичность и чуткость Веры Воронковой (Марта) и Дениса Ясика (Петар), умеющих после яркой бравурной мелодии "зазвучать" на пронзительной, переворачивающей душу ноте. Актриса, только что ходившая по сцене колесом, обретает нежную текучесть движений, когда склоняется над малышом, а через несколько мгновений игра Веры Воронковой достигает подлинно трагической высоты. Обезумевший от счастья Петар предлагает Марте дать ребёнку грудь — а вдруг у неё появится молоко? Так, со спелёнутым младенцем на груди, в момент переполняющего её счастья, Марта умирает.

Спрашиваю Ларису Савельеву, как восприняли пьесу в театре.

— С постановкой было много удивительных вещей. Оформление, предложенное художником вначале, не устроило режиссёра, его пришлось переделывать, пока не было найдено лаконичное и впечатляющее решение (художник — Юрий Хариков). С артистами тоже была чехарда, пока не сложился, буквально в последний момент, нынешний ансамбль. Артисты говорили мне, и, по-моему, совершенно искренне, что играют спектакль с наслаждением, что он — среди любимых, его ждут и то, о чём он, понимают и принимают именно сердцем.

В палате психиатрической лечебницы, куда помещён дон Фабиан (блестяще сыгранный Николаем Чиндяйкиным), выясняются многие поразительные вещи. Оказывается, подброшенный ребёнок — сын двух душевнобольных, но Мария, его мать, кажется самой здравомыслящей из всех героев: она заранее всё продумала, и судьба малыша сложилась так, как она и мечтала.

Скрипачку вызволил из подвала дон Фабиан, однако ребёнка её спасти не удалось, а иметь других детей она уже не сможет. "Благодаря мне возросло не число детей в Хорватии, — исповедуется своему преемнику отец Фабиан, — а число ангелов на небе".

От Петара священник узнаёт, что Марта умерла вовсе не так, как он рассказывал прежде. Жена показала ему медицинские справки, свидетельствующие, что она способна стать матерью. Добиваясь, чтобы Марта призналась, от кого в своё время сделала аборт, Петар довёл её до сердечного приступа и в ярости отказался вызвать "скорую"…

Не получивший отпущения Петар кончает жизнь самоубийством.

А дон Фабиан, по сути, лишь умноживший смерть, исповедуется дону Шимуну в том, что Бог… благословил его. Опухоль в его мозгу напоминает скрипку, и он часто слышит её звуки. Но дон Фабиан отказывается от операции. "Они никак не могут понять, что моя опухоль — это не болезнь. Это corpus delicti".

Возможно, зритель не воспринял на слух эти ключевые слова. Corpus delicti — буквально "тело преступления"; так на юридическом языке называют вещественные доказательства, улики, состав преступления. Теперь, запертый в сумасшедшем доме, дон Фабиан уже не похож на безумца. "Понимаете? — пытается он объяснить происходящее дону Шимуну. — Меня просто не обошло стороной справедливое наказание". Он больше не хочет вмешиваться в Божью волю. Ему отпущены грехи, и значит, он прощён и может соединиться в вечности со своим нерождённым сыном, с Мартой, со всеми, кому, желая добра, причинил столько зла.

Да, а что же подкидыш? Его усыновил Лука. Не забудем только: жена его "вооружена до зубов", а настоящие родители мальчика — пожизненные пациенты дома скорби. Кто знает, каким он вырастет…

И всё-таки финал спектакля примиряет зрителей со всеми этими грешными, безумными в своей самости и —  святыми людьми, ибо они любили и хотели принять хотя бы одного из малых сих. В "неправильном" своём раю, где Марта одета в свадебное платье, блаженно кружится в белых одеждах праведника дон Фабиан, а с ним — все герои этого странного детектива с младенцами на руках.

Остаётся только низко поклониться всем, кто помог нам всмотреться в их лица, понять, пожалеть, полюбить.