Когда речь идёт о ритуальных услугах, то куда денешься от трафаретов и клише. Но там, у гроба, в траурных залах и церквах, хотя бы публика с каждым новым усопшим обновляется. А на телевидении она одна и та же.
Все последние годы наше ТВ мало чем так живо интересуется, как судьбами известных артистов театра и кино. И когда они на пике славы. И когда по воле случая оказываются на дне жизни. И по окончании жизни.
По окончании жизни – особенно.
Тогда для телевизионных грифов типа Андрея Малахова и Глеба Пьяных наступает самый сладостный момент: они набрасываются на знатного покойника и со смаком обгладывают, обсасывают и пережёвывают все перипетии его частной жизни, все его несчастья, беды и болезни.
Так они обстоятельно разобрались с личной жизнью Андрея Миронова, Нины Сазоновой, Натальи Гундаревой, Инны Ульяновой и других народных любимцев.
Для самых прославленных лицедеев на Первом заведён специальный заупокойный формат. Называется "Последние 24 часа из жизни...". Это "похороны" по высшему разряду. Это знак особого уважения. Символ общественно-государственного признания. Как место на Новодевичьем кладбище.
Схема такая: прохронометрированный по часам и минутам последний день жизни великого артиста – что новогодняя ёлка, на неё навешиваются все сколько-нибудь важные события и обстоятельства его жития.
Траурным церемониймейстером здесь работает Леонид Якубович.
Вообще-то, он шоумен. Его амплуа – "благородный отец".
Якубович – самый презентабельный "благородный отец" на нашем ТВ. Многолетнее стояние у колеса Фортуны на "Поле чудес" тому порука. В узнаваемом тембре его голоса – то, что надо для такого случая: чинность, благолепие и теплота.
Проблема в том, что и "теплота" с "благолепием", поставленные на конвейер, довольно быстро улетучиваются, испаряются. А тиражированная "чинность" со временем становится застывшей позой.
Сам же Леонид Аркадьевич Якубович воспринимается как форменный и фирменный знак почтения.
Благожелательное воспоминание о талантливом артисте никогда не бывает лишним и совершенно напрасным. Есть, однако, побочное противопоказание.
В славословии, каким бы оно ни было искренним и заслуженным, индивидуальность предмета поклонения неизбежно стирается, нивелируется и таким образом усредняется.
Все герои цикла "Последние 24 часа из жизни..." – артисты "замечательные", "выдающиеся" и "блистательные". Все они самоотверженно отдавались работе, надрывали жилы, изнашивали сердца, и жизнь их обрывалась внезапно.
В таком изложении биографий поди отличи Андрея Миронова от Юрия Никулина и Виталия Соломина от Евгения Евстигнеева. Вроде автор и старается оттенить неповторимость своих героев, а цели достигает как раз обратной: равняет их.
Конечно, когда речь идёт о ритуальных услугах, то куда денешься от трафаретов и клише. Но там, у гроба, в траурных залах и церквах, хотя бы публика с каждым новым усопшим обновляется. А на телевидении она одна и та же.
И перед её глазами одно и то же: кадры с фрагментами из спектаклей и фильмов с участием артиста, синхроны с воспоминаниями его родных, друзей и коллег-друзей.
Плюс философская задумчивость Леонида Якубовича, его соображения о бренности человеческой жизни вообще и о той тяжкой участи, что выпадает на долю фанатично преданного делу Мастера.
От общих мест, склеивающихся в какую-то вязкую, тягучую патоку словоизлияний, нападает на тебя морок, сбросить который можно только посредством пульта, если хватает сил дотянуться до него и нажать на нужную клавишу.
В какой-то момент "церемониймейстеру" и самому надоедает нанизывать на изображение общие слова. Тогда от скуки он берётся исполнить роль внутреннего голоса своего героя.
Рассказывая о Виталии Соломине, спрашивает сам себя: "О чём он думал, возвращаясь поздно вечером из театра?" И отвечает себе: "Всё скачу, а уж годы не те. Завтра "Кречинский". Наверное, пора его закрывать".
Внутренний голос дрогнул. Может, Якубович в этот момент принял его слова на свой счёт. Может, в этот момент он услышал свой внутренний голос: "Всё комикую и отпеваю. Наверное, пора закрывать и "Поле чудес", и "Последние 24 часа".
Мне уж стало мерещиться, что синдром "общего места" в этом благородном деле неизбежен. Но ведь сумело ТВ его преодолеть, отмечая 95-летие Зиновия Гердта.
Конечно, Гердт сам по себе является надёжным противоядием от "пустозвонства", которого не выносил и которое его, как и любого другого уважающего себя человека, раздражало.
Лента "Зиновий Гердт", показанная на канале "Культура", – пример живой, неспекулятивной заинтересованности авторов в судьбе артиста и памяти о нём. В ней авторам удалось угадать строй души деликатного человека. И воспроизвести его художественно, а значит, убедительно.
"Я артист на хромые роли", – говаривал он о себе.
Самоирония была самой верной его подругой и роднила его с друзьями и зрителями больше, чем кровь и даже рифмующаяся с ней любовь.
К слову, самоирония особенно нужна здравствующим юбилярам, ею только и можно оборониться от удушающей скуки обязательных комплиментов.
Это некоторое время назад удалось Леониду Броневому, совсем недавно – Александру Ширвиндту и Нине Ургант.
Если говорить исключительно о здравствующих любимцах публики, то актёромания укладывается в один неприхотливый телевизионный формат.
Артисту, дожившему до внушительного юбилея, полагается пара документальных фильмов о его жизни и в качестве бонуса – участие в шоу "Линия жизни" на канале "Культура".
Документальные портреты делаются по трафарету: монолог героя, прерываемый синхронами от родных, друзей и коллег, к этому – нарезка фрагментов из фильмов и спектаклей.
Прежде фрагмент из роли предлагали в качестве иллюстрации мастерства актёра. Приём цели не достигал, только тормозил повествование. Теперь портретисты предпочитают вырывать из ролей по фразе, слову, междометию, мимической реакции... чтобы прокомментировать собственно жизнь артиста, обозначить в ней поворот и т.д.
Многое, конечно, зависит от интонации биографа, от того, кто за кадром. Одно время на Первом канале эту закадровую миссию исполняла барышня по фамилии Пиманова. Она была нежна и обходительна, как добродетельная медсестра. И всё равно в этом было что-то сугубо дежурное и неизбежно поверхностное.
Неожиданно в этом формате нашёл себя Кирилл Набутов, поработавший когда-то спортивным комментатором, затем – телевизионным плейбоем, потом – простым российским шоуменом и недавно выступивший на НТВ с циклом об истории тюремных учреждений в России.
Его "датские" (то есть к датам) программы отличаются суровой снисходительностью к имениннику. Он знает каждому из них историческую цену.
Роль поклонника таланта – не его роль. Его роль – Пимен, бесстрастно описывающий деяния, быт и судьбу всенародного любимца. Его дело – держать дистанцию в общении с ним, что, как показывает мировой опыт, непросто.
Непросто не встать на колени перед Мастером. Непросто уклониться от того, чтобы дежурно ему не польстить в скромную меру своих способностей. И т.д.
Кириллу Набутову это пока удаётся. Всякий раз он придумывает отдельный сюжетный ход. Надо сказать, что в случае с Ниной Ургант ему ещё и повезло – "ход" напрашивался.
Грех было не воспользоваться родственными узами актрисы с такими шутниками, как Андрей и Иван Урганты. С ними Набутов пожаловал на дачу к своей героине, и снятое на плёнку их взаимное подкалывание, подтрунивание многое объяснило в природе человеческого обаяния актрисы.
А комичный в своей нежности детектив с разысканием любимой кошки и счастливым нахождением её в выгребной яме как нельзя отчётливее объяснил характер хозяйки.
Как-то сразу стало видно, что невостребованный и потому нерастраченный дар человечности на сцене и на экране актриса сумела удержать в себе.
Оттого с ней все дружны, нежны, включая кошку, а она, Нина Ургант, никому ничем не обязана, кроме кошки, которую приручила и за которую в ответе.
Семейка Ургант – святая семейка. Видно, что гены талантливого человека, которые часто ленятся, на сей раз славно потрудились. Что же касается судьбы самой актрисы, то она столь же счастливая, сколь и неоднозначная.
Вообще недраматичных актёрских биографий практически нет. Просто они драматичны по-разному и в разной степени.
Справивший очередной юбилей Олег Басилашвили вроде должен чувствовать себя в полном порядке. И вроде чувствует себя в полном порядке. Но и он не весел.
И не потому, что с годами артист не становится моложе. Потому, скорее всего, что он не становится глубже. Вот в чём досада настоящего артиста на склоне лет.
Жажда глубины буквально съедала душу покойного Анатолия Солоницына – артиста великого. А он-то, казалось, её достиг как немногие, – роли в кино у Абдрашитова, Тарковского, Гамлет на сцене.
Но по дневникам актёра, фрагменты которых воспроизведены в документальном фильме о нём, видно, что профессия для него не средство, не инструмент, а возможность "откосить" от действительной службы в плоской, недостоверной реальности.
И для него искусство – альтернативная, самодостаточная действительность, а не просто художественное подобие её.
Такой разлад – удел гениальных артистов. Таких, как Иннокентий Смоктуновский, Евгений Евстигнеев, Олег Ефремов.
Ключом к пониманию их неудовлетворённости собой, своим творчеством, своей жизнью неожиданно стал авторский цикл Анатолия Смелянского на канале "Культура" – "Михаил Чехов. Чувство целого".
Это рассказ об артисте от Бога и к тому же о человеке, которого можно считать баловнем житейской судьбы. Он миновал многочисленные соблазны, искушения; сумел выйти из тени своего великого дяди – Антона Чехова, сумел как артист превзойти своего великого учителя – Константина Станиславского.
Главное, он от советской власти ушёл, затем отстоял своё творческое достоинство перед Бродвеем и Голливудом. Но мечта гения не сбылась: он не создал идеального театра.
То есть он не сотворил того мира, где бы человек был бы подлиннее, талантливее, глубже тех людей, что населили Землю.
Ему это не позволили сделать, с одной стороны, большевики с их амбициозной утопией всеобщего равенства усреднённой массы. С другой – буржуазная цивилизация с господствующим над ней масскультом.
Зато он оставил после себя книгу со скромным названием "Техника актёра", которую в принципе можно было бы назвать "Миссия актёра".
Книгу, в которой обозначен путь к идеальному театру. Другое дело, что путь этот до конца пройти под силу только гениальному артисту. И то полнота счастья стала бы возможной при условии, что в конечной точке его ждёт встреча с гениальным зрителем.
Утопия? Конечно. Впрочем, хорошо, что утопия. То есть нечто несбыточное.
Как там у Пушкина: "Когда бы все так чувствовали силу гармонии! Но нет: тогда не мог и мир существовать; никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни; все предались бы вольному искусству".
В том числе и по телевизору. Вот был бы ужас!
По случаю юбилея покойного Владимира Ивашова ТВ ознакомило зрителей с деталями его частной жизни, рассказав про муки ревности артиста, про его романы, про романы его жены, про драму его невостребованности и, разумеется, про обстоятельства его безвременной кончины.
Наконец, не упустили возможности сказать хоть несколько слов о последующих замужествах его вдовы Светланы Светличной, которую широкая публика помнит главным образом по эпизоду из "Брильянтовой руки" с сакраментальным воплем отчаяния "Не виноватая я!".
...С появлением столь зрелищного и вместе с тем столь же массового вида художественной деятельности, как кино, а затем и ТВ, драматическому артисту, не обладающему большим дарованием, представилась возможность, о которой в театре прежде он не смел и мечтать, – стать звездой благодаря одной-двум ролям.
И слишком многие молодые актёры, завоевав однажды популярность, считали, что им достался джекпот, на который можно будет жить-поживать, горя не знать всю жизнь.
Сколь часто начинающий актёр, утвердившись в статусе звезды, так и не потрудился стать большим артистом.
Сегодня небольшие артисты мечтают о карьере не столько в кино и на сцене, сколько в телевизоре.
Телеведущий – это не просто хороший и устойчивый заработок для артиста, это эксклюзивная возможность стать известным одной только своей известностью. Как Андрей Малахов и Ксения Собчак. То есть быть всем, оставаясь ничем и никем.
Источник: Частный корреспондент
