Представление о наступившем XXI веке как о преимущественно "постсекулярной" эпохе не должно смущать никого, кто хоть немного знаком с современной философией истории, вот уже полвека называющей новые времена не иначе как Постмодерном. Если сущностью Модерна был возрастающий секуляризм, определяющий его историческую уникальность, то сущностью Постмодерна, соответственно, должен стать возрастающий "постсекуляризм". Падение СССР в 1991 году и падение двух небоскребов Всемирного торгового центра в Нью-Йорке в 2001 году, при всем различии этих событий, окончательно свидетельствует о конце эпохи торжествующего секуляризма. Оказалось, что религии в этом мире никуда не исчезли, и они не только повышают свое влияние в качестве политического фактора, но и овладевают теми "модерными" и "постмодерными" технологиями, которые, с наивной точки зрения секулярных утопистов, должны были бы их давно похоронить.
Влиятельность религиозного сознания можно объяснять самыми разными причинами, но нужно оставаться на уровне примитивного прогрессизма XVIII века, чтобы искать эти причины в социальной неустроенности "традиционных обществ". Уже много десятилетий наиболее активные представители всех основных религий живут в современных городах и пользуются всеми благами современной цивилизации. Религиозное сознание слишком глубоко по своим основаниям, чтобы быть поколебленным какими-то внешними факторами, будь то комфортный образ жизни или научные открытия. Да, религиозное и, в частности, христианское мировоззрение, безусловно, связано с ощущением и осознанием несовершенства окружающей реальности. Но это несовершенство заложено слишком глубоко, это онтологическое несовершенство, это константа самого окружающего бытия как такового и оно не может быть исправлено какими-либо социальными "реформами" и "революциями".
Религии сохраняют свою силу не по каким-либо внешним, социальным причинам, а по причинам внутренним – психологическим, экзистенциальным, когнитивным...этот ряд можно продолжить. Религия дает человеку то, что не может ему дать никакая другая "форма общественного сознания" – ни наука, ни искусство, ни политическая идеология, ни что другое. Во-первых, религия дает человеку целостное и универсальное мировоззрение, внутренне непротиворечивое, то есть включающее в себя свои собственные исключение, а во-вторых, и это ещё важнее, данное мировоззрение только потому столь целостно и универсально, что обладает безусловным онтологическим основанием.
Секулярное мировоззрение в любом своем изводе от начала и до конца построено на "гипотезах и опровержениях", оно принципиально неустойчиво не дает ответы на предельные вопросы, от решения которых зависит жизнь каждого человека и человечества в целом. Секулярное мировоззрение не может однозначно объяснить возникновение материального мира и, что самое главное, возникновение жизни из безжизненного и сознания из бессознательного. Соответственно, секулярное мировоззрение не может ответить на вопрос о смысле человеческого существования, а поэтому не может дать ответить на вопрос о "должном" в любом его преломлении. Весь этический кодекс современного левого или либерального политика основан ни на чем, на пустой конвенции, которая может быть изменена в любой момент в любом направлении, поскольку никаких безусловных онтологический оснований за ней нет.
"Постсекулярное" будущее России
Либерально-секулярный мир современной европейской цивилизации, в самом широком смысле этого понятия, переживает очевидный моральный кризис, который оборачивается прямой катастрофой, предсказанной всеми консерваторами последних ста лет. Внешний мир выступает по отношению к европейской цивилизации именно как мир религиозный, о чем совершенно точно писали Хантингтон и все его предшественники, и если эта цивилизация так и не откажется от своего декларативного секуляризма, то её исторический финал можно высчитывать с математической точностью, особенно учитывая демографические процессы.
Конечно, можно надеяться на новую "тридентскую" активизацию Католической церкви, пока правит Бенедикт XVI, или фанатическую активность американских неоконов, пока они не успели поссориться с "моральным большинством", но эти варианты остаются лишь надеждой. Религиозное сознание действительно одержит реванш на Западе, только это может быть другая религия, не-христианская. Другой вопрос, что христианская политическая реакция на Западе сама по себе, рано или поздно, абсолютно неизбежна.
Как это ни странно на первый взгляд, но в восточной части европейской цивилизации, и, прежде всего, в России ситуация выглядит несколько иначе. Существует два принципиальных отличия от Запада. Во-первых, христианство в России переживает своё новое возрождение, оно не пассивно наследуется от родителей, а открывается как новость, как Откровение, и тем больше способствует привлечению неофитов, которые становятся основной категорией прихожан. Современная Православная Церковь в России – это Церковь неофитов, и это очень хорошо для неё самой, это залог её активности в обозримом будущем. Во-вторых, население России и, шире, всей канонической территории Московского Патриархата, имея опыт тоталитарной секуляризации (правда, всё более уходящий вместе с поколениями), не имеет опыта воспитания в либеральной идеологии, поскольку эта секуляризация была не либеральной, а советской. И именно поэтому то, что в Америке называется "моральное большинство", в России составляет абсолютное большинство – оно, может быть, не столь религиозно, но оно лишено той варварской "толерантности", которая уже не одному поколению навязывается на Западе. Именно поэтому в России столь бесперспективны, пока ещё, политические движения всевозможных "моральных меньшинств": не потому что они запрещаются, а потому что они действительно не имеют за собой никакой социальной базы.
К этим двум особенностям стоит добавить, что само по себе Православие в современной России это не просто "местная традиция", а это огромная интеллектуальная культура, внутренне очень разнообразная и насыщенная множеством социально-политических идей. Из всего этого можно заключить, что именно Россия в XXI веке обладает реальной возможностью стать тем самым полюсом европейской христианской цивилизации, которая сохранит её идентичность и ответит на религиозный вызов остального мира своим собственным религиозным ответом. Опять же, эту перспективу нельзя назвать неизбежной, много факторов работает против неё, но самый главный из них – это значительный диссонанс между объективным ростом Православия в обществе, и недостаточным пониманием преимуществ "православного выбора" среди политической элиты. А ведь именно от этого понимания зависит перспектива политического успеха Православной Церкви, а следовательно, и всех тех процессов в восточно-европейском мире, которые с ним связаны, вплоть до той самой европейской миссии России.
Справедливости ради следует признать, что отношения РПЦ МП и государственной власти в России на протяжении всех постсоветских лет были достаточно плодотворными, причем, со временем они только улучшались. Тому есть много объективных и субъективных причин, но главные из них также следует признать. Во-первых, это та самая "сергианская" и "никодимовская" политика Церкви, которую сегодня модно порицать, но благодаря которой Русская Православная Церковь Московского Патриархата в момент падения советской системы стала фактически доминировать в религиозной сфере, хотя могло бы быть и совсем по-другому. А во-вторых, это достаточно трезвое и уважительное отношение к самой Церкви со стороны президентской власти во все годы существования РФ. Однако, президентская власть это еще далеко не вся политическая элита, а речь должна идти не о хороших отношениях между двумя людьми, Патриархом и президентом, а о полноценном взаимопонимании между политической элитой и церковной иерархией. И нет ничего бессмысленнее, чем в отсутствии такого взаимопонимания обвинять только политиков – если у Церкви что-то не получается, то она должна об этом задуматься.
Язычество и/или Православие
Основная проблема Русской Православной Церкви сегодня заключается в том, что, будучи единой структурой с единым официальным мировоззрением, она в то же время глубоко неоднородна с идеологической точки зрения, и в пространстве этой идеологической неоднородности есть такие составляющие, которые откровенно мешают Церкви делать хоть какие-то шаги, в своих собственных же целях. Конечно, сравнивать эту неоднородность с неоднородностью государства и общества в принципе невозможно, это как сравнивать неоднородность одной партии и целого парламента, но для самой Церкви от этого не легче. И церковные власти должны очень точно понимать, что сами они могут формулировать свои доктринальные позиции весьма правильно и "привлекательно" для окружающего мира, но окружающий мир судит не столько по официозу, сколько по ситуации "на местах" – по тем клирикам и мирянам, с которыми им приходится периодически иметь дело и от которых они узнают о православном вероучении. Фактически речь идет о том, что в нашей Церкви существует определенное движение, которое понимает православное вероучение не как универсальное мировоззрение, обращенное к личности каждого человека, а как своеобразную этнорегиональную традицию с весьма специфической картиной мира, больше напоминающей воинствующее манихейство и оккультизм с элементами зоологического национализма, который парадоксально сочетается с "евразийским" гиперэкуменизмом, а также элементами царебожия, которое причудливо сочетается с мистическим народопоклонством. Это движение не имеет никакого институционального оформления и не совсем на него способно, оно скорее предстает определенным религиозно-политическим настроением, реальные масштабы которого отследить очень сложно. И вот тут мы сталкиваемся с очень важной, фатальной проблемой для нашей постсекулярной эпохи – одно дело, когда постсекулярность приводит к христианству и совсем другое, когда к язычеству. И когда представители современной политической элиты, а иногда и просто обычные люди, воспитанные на ценностях классического Модерна, открывают для себя современное Православие, то они далеко не всегда понимают, где здесь в нем, собственно, само Православие, а где – языческие суеверия, выданные за какую-то особую "православную эзотерику".
Однако не следует думать, что "язычество" проступает сквозь возрождающееся Православие как случайный рудимент, абсолютно неадекватный нашему времени. "Приступы язычества" сегодня, в начале XXI века, имеют объективные исторические причины и напрямую связаны с постсекуляризмом. Действительно, если наступила постсекулярная эпоха, то кто сказал, что она обязательно должна увенчаться торжеством Православия? Если Модерн отрицал истинность всех религий одновременно, то в Постмодерне получают свою прописку также все религии одновременно, и этот ценностный релятивизм определяет Постмодерн как таковой.
У проекта Модерна как "парадигмы" европейской цивилизации XVII-ХХ веков было две сущности – это секулярность и ценностный универсализм. Поэтому религиозные критики Модерна часто путаются в своих претензиях к его "идеологии", ведь она сама по себе внутренне противоречива. А для того, чтобы избежать этой путаницы, необходимо точно определиться, с какой конкретно религиозной точки зрения идет эта критика. Консервативная христианская мысль на Западе и в России с самого начала завела себя в тупик, когда стала критиковать секулярные идеологии Просвещения за излишний универсализм, не чувствительный к "цветущей сложности" различных народов и стран, то есть за то, что ныне называется "глобализмом". Соответствующие христианские консерваторы как будто бы забыли, что само христианство – это универсалистское мировоззрение, породившее цивилизацию классического Средневековья с его церковным и имперским "глобализмом". И в этом смысле декларативный универсализм и систематизм классического Модерна напрямую наследовал соответствующий дух классического Средневековья. Другой вопрос, что в Модерне эта универсальная система стала секулярной, она лишилась безусловного метафизического начала, превратившись в сплошную гипотезу, и именно этот аспект Модерна должен был быть главным предметом консервативной критики, а не его претензии на тотальность.
В Постмодерне мы наблюдаем обратную картину – здесь "секулярный тоталитаризм" Просвещения рухнул вместе со всеми его институтами и религиозное сознания обретает полную легитимность, но это легитимность гетто, легитимность интернет-странички в бесконечном пространстве виртуальной сети. И вот тут мы наблюдаем очень интересный сюжет – христианство не достигает полноценного реванша в постсекулярном мире, оно лишь "терпится" в нем, подобно очередному этнографическому культу, а сами этнографические культы с их онтологическим и социальным партикуляризмом оказываются наиболее адекватны самому Постмодерну. Таким образом, христианство по своим ценностным основаниям не столь уж враждебно классическому Модерну и не столь уж счастливо в постсекулярную эпоху, как это может показаться на первый взгляд. Более того, выясняется, что те представления о "сакральном", с которыми так упорно боролись в Модерне и которые так изощренно отстаивали консервативные интеллектуалы, далеко не всегда имеют отношения к христианскому Откровению, а очень часто выражают банальную языческую магию, с которой всегда боролось само христианство.
Когда современный российский политик обращается к Православию, потому что это традиционная религия России, сформировавшая её культуру как таковую, он абсолютно прав. Православие действительно безальтернативно в России как "национальная религия". Когда этот политик не хочет отказываться от основополагающих ценностей классической европейской цивилизации, – ценностей человеческой Личности, Свободы, Сознательности, Творчества, то он также абсолютно прав, потому что эти ценности имеют христианскую основу, и не только не противоречат русскому Православию, а предполагаются им самим. Но когда этому политику вдруг под видом "возрождения национальных традиций" преподносят откровенное язычество, ведущее страну к политическому изоляционизму и произволу, то он имеет право спросить у Русской Церкви – какое это имеет отношение к её вероучению? И Русская Церковь должна ответить, что никакого.
Источник: Русский журнал
