Религиозному экстремизму уже была посвящена моя статья "Религиозный фундаментализм и экстремизм: проблема дефиниций", опубликованная на портале Кремль.org, но, как представляется, тема себя не исчерпала. По-прежнему, в экспертной среде нет ясного представления, что такое религиозный экстремизм и существует ли он в природе. Не повторяя сказанного в упомянутой статье, продолжим рассуждения о том, в чем причина разного понимания этого явления.
Проблема существования религиозного экстремизма – это не проблема объектности, а проблема субъектности. Иными словами, корректно ставить вопрос не о том, существует ли религиозный экстремизм как объект опознания (поскольку как явление он существует очевидным образом), а о том, кто именно (какой субъект) опознает и интерпретирует экстремизм, в каком парадигмальном контексте происходит это опознание и интерпретация. При этом, сам выбор парадигмального контекста, задаваемый опознающим (и интерпретирующим) экстремизм, свидетельствует, отчасти, об идентичности опознающего.
Поясним. Причина отсутствия экспертного единства в понимании проблемы религиозного экстремизма заключается в том, что оппоненты не договариваются (не хотят или не могут договориться) о единой системе координат, единой системе ценностей, единой парадигме, в рамках которых обсуждалось бы дискутируемое явление.
Кто-то рассуждает как религиозный человек, для которого религиозный экстремизм – феноменологическая чушь, миф, созданный антиклерикальным сознанием (в таком подходе экстремизм и терроризм объясняется, обычно, политическим манипулированием или политизацией религией извне). Кто-то рассуждает как политолог или социолог – и тогда для экстремальных форм религиозной активности предлагается термин "религиозный экстремизм", "религиозно-политический экстремизм" или "экстремизм на религиозной почве"; кто-то апеллирует к толерантности, необходимости быть дипломатичным, политкорректным в сложном религиозном вопросе (таковы – некоторые чиновники, публичные политики, правозащитники, журналисты). Религиоведческое сообщество – не имеет консолидированной позиции. Кто-то признает корректным, а кто-то категорически отвергает термин "религиозный экстремизм".
Отсюда – прямо противоположные экспертные (и научные) суждения об одном и том же феномене. Сам автор настоящей статьи убежден, что не только явление существует, но и термин в качестве экспертной категории вполне корректен. Однако это справедливо в определенной системе координат, а именно – при политологическом подходе к описанию и уяснению феномена религиозного экстремизма.
Когда мы слышим от эксперта, что религиозного экстремизма нет, "поскольку религия не может быть плохой" (варианты: "в религии не может быть экстремизма" – без дальнейшей аргументации, "религия плохому не учит" и т.п.), это свидетельствует о том, что высказывающий подобный тезис человек, скорее всего, мыслит в религиозной парадигме (если это только не дипломатическая уловка чиновников, о чем – ниже). В ней аргументация и не нужна, достаточно веры в то, что религия – есть Истина (или даже менее доктринально – "благо", "добро"). А в Истине (благе, добре) нет места подобному уродству (экстремизму).
В религиозной системе ценностей экстремизма нет, но есть джихад, крестовый поход (причем, как нас убедили Джордж Буш-младший и часть религиозных элит США, не только католический, но и протестантско-фундаменталистский), война с неверными (варианты: иноверными, инославными, нечистыми)... Экстремизма в религии нет, поскольку отстаивание своей веры (посредством миссии, джихада, борьбы с иноверцами) – одно из основных доктринальных положений большинства конфессий. Термин "экстремизм" в религиозной парадигме – не легитимен. Это столь же очевидно, как и то, что светское государство не может руководствоваться исключительно религиозными системами ценностей, а потому эксперт, утверждающий, что религиозного экстремизма нет, на том основании, что религия – это всегда есть хорошо, либо лукавит, либо рассуждает в системе религиозных ценностей, т.е. судит о явлении изнутри, а не извне. Однако, если в религии термин "экстремизм" не легитимен и не внятен, то это не означает, что в религии отсутствует феномен, получившей в политической науке название "экстремизм" (или – шире – радикализм).
Впрочем, не следует упрощать ситуацию. С одной стороны, не всякая миссия, полемика и даже борьба с неверием или иноверием – радикальны или экстремальны по своей форме и содержанию. Даже при политологическом подходе к изучению религиозной активности.
Почему мы вспомнили о политической науке (политологии)? Не только потому, что именно ей мы обязаны появлением и осмыслением понятий "экстремизм" и "радикализм". Но и по причине того, что именно политологический подход необходим государству и эксперту для корректного и научного подхода к вопросу о существовании и характере феномена религиозного экстремизма.
Кто сталкивается с вызовами экстремальных форм религиозной активности, кто вынужден искать ответ на этот вызов? Государство, общество и сами конфессии сталкиваются, они же вынуждены искать ответы на вызовы. Но если для других конфессий (или внутри самой конфессии – если это форма внутриконфессионального радикализма одного из конфессиональных течений) экстремизм не опознается как экстремизм, а воспринимается как инорелигиозный вызов, миссия, прозелитизм, религиозная война (или – если внутри конфессии – секта), то для государства и общества – подобные деструкции внутри религиозного социума или агрессивная (с точки зрения общества и государства) религиозная активность, направленная за пределы религиозного сообщества, нарушающая общественную и государственную стабильность, воспринимаются как радикалистские или экстремистские.
И такое опознание представляется мне вполне оправданным. В какой парадигме государство может опознавать экстремизм? Ответ кажется очевидным – в политологической. Здесь-то нам и поможет политическая наука. Именно в политической науке возник (и, потому, легитимен) термин экстремизм. Но, описывая политический, религиозный или этнический экстремизм, политическая наука не вводит распознавания религиозного сообщества как какого-то феноменологически особого явления, отличного от этноса или другой социальной группы (партии, общества). В политологическом подходе не важно, где именно возникают экстремистские формы деятельности – в политических, этнических или религиозных группах. Для политолога (политика, государства) более важна социально-политическая характеристика явления, чем его генезис.
Секулярное государство, познающее мир через социально-политический и правовой подходы, не может мыслить категориями религиозной парадигмы. В случае погружения государственной рефлексии в религиозный парадигмальный контекст возникает ситуация клерикального государства. Мы здесь не беремся утверждать, что это хорошо или плохо. Здесь фиксируется только тот факт, что государство, работающее и рассуждающее в религиозной парадигме, перестает быть светским. Отсюда видна вся несостоятельность сентенций ряда государственных чиновников, утверждающих, что религиозного экстремизма нет, поскольку в религии не может быть экстремизма. Это самозаговаривание, дипломатические реверансы не улучшают ситуации, а только усугубляют ее. Небольшие медийные достижения вследствие подобной политики превратно понимаемой толерантности поглощаются пучиной не решаемых проблем. Хотя здесь в пылу методологического осмысления явления религиозного экстремизма не следует недооценивать значимости медийного влияния. Влияние СМИ на общественные устои (а, следовательно, и на социокультурные стандарты и стереотипы) достаточно велико. Только перспективным в преодолении экстремистских настроений видится не washing of brains в духе американской политкорректности, а более глубокие гуманитарно-медийные технологии, учитывающие особенности российской полифонии культурных кодов и контекстов.
Помимо термина экстремизм, в политологии часто применяют термин радикализм. Радикализм – понятие политической науки более широкое, чем экстремизм, хотя часто эти термины в экспертной среде употребляют в качестве синонимов. Следует признать, что четкого терминологического и содержательного различения экстремизма и радикализма, по-прежнему, не существует.
Между тем, экстремизм характеризуется насильственными средствами осуществления поставленных целей. Поэтому в политической науке, экстремизм – это крайний радикализм, это – ориентация в политике на крайне радикальные идеи и цели, достижение которых осуществляется силовыми, нелегитимными (с точки зрения государства) и неправовыми методами и средствами (терроризм, разжигание религиозной, расовой ненависти, вооруженные восстания и пр.). При этом, следует также отметить, что радикализм и экстремизм могут являться таковыми по причине своей инокультурности. Можно привести пример в религиозной сфере. Ваххабизм – абсолютно легитимен в Саудовской Аравии или Египте, но преследуется в Турции и законодательно запрещен в Дагестане как раз в силу того, что в Саудовской Аравии и Египте он традиционен, а в Турции и Дагестане – инновационен, вступает в конфликт с доминирующими религиозными традициями и претендует на переустройство социума (и даже государства). Для любого государства инокультурные интервенции импортных форм религиозности сами по себе – как формы политического влияния других государств на религиозный ландшафт данного государства – есть фактор радикализации и политизации религии (как со стороны самих государств, так, часто, и со стороны экспортируемых форм религиозности, выступающих в качестве проводника политических интересов конкретного государства). В России такой подход к инокультурным интервенциям закреплен в Концепции национальной безопасности РФ.
Наконец, можно попытаться дать хотя бы краткую первичную оценку соотнесенности религиозного фундаментализма, радикализма и экстремизма. Не касаясь глубоко вопросов религиозного фундаментализма (об этом была отдельная статья), отметим, что, во-первых, необходимо различать радикализм и фундаментализм. Фундаментализм – это идеология, мировоззрение (содержательная модернизация религиозной традиции), а радикализм – это "ориентация на поддержку быстрых изменений политической системы государства или общественной стабильности при помощи радикальных мер" (политологическое определение). Т.е. радикализм – это форма реализации идеологии, а не сама идеология. Во-вторых, следует учитывать, что фундаментализм может быть радикальным в средствах осуществления своих целей, а может и не быть таковым.
Тогда становится очевидным, что религиозный экстремизм может проявляться различно: например, в форме радикализовавшегося (в средствах осуществления своих целей) фундаментализма, либо как крайняя форма радикальных идеологий (часто – каких-то маргинальных религиозных групп), либо как-то иначе. В любом случае, поднятая тема, очевидно, не может быть исчерпана одной статьей. Необходима дальнейшая работа по уточнению и прояснению терминологии, вызывающей экспертную полемику.
29 октября 2003 г.
Источник: "Религия в светском обществе"
