Проект закона о передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения увидел свет уже более месяца назад, однако дискуссии, вызванные им в обществе, до сих пор не смолкают. Деятели культуры направили президенту РФ письмо, с просьбой не передавать Русской церкви памятники из музейных фондов. Среди подписавших это обращение было и руководство музеев Московского Кремля. О том, что взволновало представителей главного музея страны, корреспонденту "Интерфакс-Религия" Елене Веревкиной рассказал профессор, доктор искусствоведения, заместитель генерального директора музеев Московского Кремля Андрей Баталов.
– Андрей Леонидович, музеи Московского Кремля фигурируют в качестве подписантов обращений в адрес президента и патриарха по поводу законопроекта о передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения. В чем суть вашей обеспокоенности?
– Прежде всего – в направленности этого законопроекта, в размытости формулировок. В ответ на наши предостережения мы слышим в ответ: речь не идет о реституции. Да, действительно, речь не идет о реституции – действие этого закона значительно шире. Реституция бы касалась, прежде всего, тех икон и утвари, которые попали в музеи с 1918 по 1930 годы из конкретных храмов при установлении их принадлежности. Данный же закон предполагает возвращение всех предметов, за которыми может быть признана богослужебная функция. Что же касается недвижимых памятников, то этот закон позволяет не вдаваться в подробности, в чьей юрисдикции они находились к 1917 году – Святейшего Синода или министерства Императорского дворца и так далее.
– Но ведь законопроект не распространяется на библиотечные и архивные фонды, об этом постоянно говорят церковные деятели...
– Прочитав закон, я не понял так – что библиотечные фонды выпадают из этого списка. Мне кажется, что это не совсем так – по крайней мере, закон так не говорит. Это существует только в устных комментариях.
Могут быть истребованы все памятники, в отношении которых может быть признана возможность их богослужебного использования, включая и книги. Это особенно затуманивает смысл законопроекта, поскольку все богослужебные книги, необходимые для церковной жизни, переизданы и переиздаются. Изъятие церковной литературы из государственных библиотек, децентрализация книжных собраний нанесет удар не только по исторической науке, но и по всему отечественному образованию, в том числе церковному.
Что же касается памятников церковного искусства, то данный закон лишает их повсеместно музейного статуса. Однако практику изъятия ветхих предметов благочестия и богослужебных предметов из постоянного богослужебного использования придумали задолго до прихода советской власти, она существовала еще в церковно-археологических музеях. При этом опять же непонятно, какие религиозные организации могут требовать произведения церковного искусства. Кроме патриаршей Церкви, есть еще старообрядческие конфессии, также считающие Россию своей канонической территорией. Соответственно, они могут предъявлять свои претензии на памятники, относящиеся к "дониконовской" эпохе. Получается, что эта ситуация еще более запутывается. Этот закон кажется мне совершенно непродуманным, но это лишь одна сторона его непродуманности.
Теперь поговорим о другом, о самом важном. У нас существует закон о приватизации, о собственности. Различные физические и юридические лица уже покупают в свою собственность объекты культурного наследия, дома, особняки и усадьбы. Но, поменяв владельца, эти объекты продолжают существовать в правовом поле, которое создано в нашей стране, то есть они подлежат контролю и наблюдению за их сохранностью. Что же произойдет после вступления обсуждаемого законопроекта в силу? Если мы передадим здания и движимые памятники церковного искусства в собственность религиозных конфессий, органы охраны практически не смогут следить за их сохранностью. Прежде всего, потому, что религиозные организации находятся в собственном правовом поле, в своей системе ценностей, в том числе и касающейся отношения к памятникам искусства.
За последние десятилетия мы убедились, что контроль за сохранностью произведений, находящихся в ведении религиозных организаций, очень слабый, и мы часто сталкиваемся с тем, что органы охраны памятников практически не могут воздействовать на конфессии так, как они воздействуют на гражданских пользователей и на простых юридических лиц.
– То есть Вы считаете, что по отношению к Церкви требования более мягкие?
– Внутри Церкви органов охраны не существует. До революции, например, существовали епархиальные архитекторы, которые следили за реставрацией церковных зданий. Эта система была полностью разрушена революцией. Нет определенных постановлений, которые заставляли бы под угрозой запрещения в служении исполнять федеральный закон об охране культурного наследия. Без распоряжений Святейшего патриарха и Синода никакие постановления просто не будут действовать и практически не действуют. Сейчас все зависит от совести и уровня образованности конкретного человека. Подобная ситуация была и в Российской империи до выпуска циркуляра Святейшего Синода в конце 1878 года.
– То есть в основе отношения к святыне должно быть уважение к ее аутентичности?
– За всем этим стоит другая, более глубокая проблема. Я попробую ее обрисовать. Историзм, то есть мышление, которое видит в предмете церковного искусства неповторимость, произведение ушедшей эпохи, сложился не так давно. Чувство историзма является свойством нового и новейшего времени и, в частности, в России начало формироваться только в XIX веке. Сила церковного общества – в его традиционности, в неуподоблении "веку сему". Это замечательно в догматическом смысле. Но при этом средневековое мышление не воспринимает ветхость предмета как объект охраны, реставрации. Ведь, представьте себе, ни у кого в 1472 году не могла возникнуть мысль, что не надо сносить в Кремле ветхий Успенский собор, который был построен при митрополите Петре в 1326-1327 годов. Если бы это было сейчас, то защитники старины сказали бы: что вы, это же эпоха Ивана Калиты, это нельзя ломать, построим большой собор за пределами Кремля. Но это был XV век, и понятия памятника древности попросту не существовало.
Если бы не было историзма, мы имели бы только храмы XIX – начала XX века, потому что все церкви XIV-XVI веков снесли бы. Хотели же снести в XIX веке собор Успения на Городке вместе с фресками Рублева. Можно назвать огромный перечень памятников, которые уцелели только благодаря тому, что русские императоры в XIX веке были европейски образованными людьми, и историзм был частью их политики. Церковное общество живет по другим законам, историзм проникал в него и в XIX веке, но только в среду высокообразованных иерархов, монахов и – редко – белого духовенства. Основной же массе не было понятно, почему должно сохранять и тратить деньги на починку ветхого предмета. Поэтому общий для всего государства закон стал защищать памятники древности, указывая на то, что они не должны подвергаться изменениям, кроме реставрации и поддержания их состояния. Этот закон и сейчас должен действовать независимо от того, как воспринимают предмет разные части общества. Вот в этом главная коллизия. Когда мы говорим о том, что мы изымаем из музеев и передаем в собственность Церкви памятники церковного искусства, мы должны быть уверены в том, что их судьба не будет зависеть от того, насколько чувство историзма присуще тому или иному настоятелю или тому или иному иерарху. Мы хотим лишь одного – чтобы была создана определенная законодательная система, которая обеспечит сохранность этого предмета.
– То есть закон не должен оставлять лазеек, а должен быть прописан четко и ясно...
– Абсолютно четко и ясно. Поэтому его должны составлять не чиновники Минэкономразвития, которые видят не произведения архитектуры, иконописи или монументальной живописи, а лишь предмет имущества. Это они вносят разделение. Я считаю, что любое разделение общества ведет к страшным последствиям, мы должны всегда стремиться к объединению, миру и любви. И даже в наше смутное время мир и любовь существовали: прекрасно уживался музей и монастырь в Новодевичьем монастыре, никто никому не мешал. Смоленский собор Новодевичьего монастыря никогда не был отапливаемым. Чтобы сохранить уникальный комплекс фресок эпохи Бориса Годунова (не говоря уже об иконостасе), нужно ограничивать посещения, ограничивать службы. Более того, богослужения там можно проводить только в летнее время. Между прочим, это касается значительного числа храмов с фресками, которые епархии требуют передать им для постоянных богослужений, то есть изъять их из совместного пользования. У нас есть положительные примеры, как сейчас во Пскове, где достигнут консенсус, и собор Мирожского монастыря останется в ведении музея, но в нем будут проходить богослужения. Мы должны помочь обществу осознать, чего мы хотим. Мы хотим застолбить собственность? Или мы хотим, чтобы у нас сохранялась святыня и совершалось богослужение в храмах, в которых оно по конкретным причинам прекратилось? Мне кажется, что всегда можно достигнуть гармонии, когда и святыня не утратится, и богослужение будет продолжаться, когда священство будет заботиться о благочестии, а музеи – о содержании и сохранении этих храмов. Мне кажется, что нужно просто выяснить, что для нас важнее. За что мы боремся – за собственность или за души?
– Что необходимо сделать для решения этих проблем, на Ваш взгляд?
– Главное – чтобы этот закон не был введен в том виде, в котором он сейчас существует. Он должен быть переработан. В нем должно быть все точно прописано. Например, в статье №7, где указаны причины отказа в передаче в безвозмездное пользование или в собственность, перечислены только формальные признаки, а должно быть четко указано, что отказ возможен в том случае, если передача может привести к утрате памятника. Там должно быть указано, что те церковные памятники, которые уже признаны объектами культурного наследия, могут передаваться не в собственность, а только в безвозмездное использование. Это нужно прорабатывать в каждом случае. Должен быть принят список памятников, режим использования которых может быть музейным (при этом я имею в виду не отказ от богослужений, а сохранение в них музейного режима).
– На ком должна лежать ответственность за сохранность памятника?
– Ответственность должна лежать на юридическом лице, которое берет, и страхование должно происходить именно за счет берущей стороны. У нас сейчас иногда бывает, что отдающая сторона платит огромные деньги по страховой оценке.
– Нелогично...
– Вот именно. Логика должна быть. Если вы хотите взять предмет из музея, вы должны осознавать, какую ответственность вы несете, вы должны представлять себе его уникальность, и какие убытки вы понесете в случае его утраты, тогда вы будете к нему по-особенному относиться. Все достаточно просто. Мы должны поставить во главу угла сохранность святынь – христианских, мусульманских – для грядущих поколений.
В каком бы виде этот закон ни был создан, я считаю главным создать, наконец, внутри конфессий соответствующие органы, которые контролируют реставрацию и содержание памятников религиозного искусства, уже находящихся или в собственности, или в безвозмездном пользовании.
– Церковь часто указывает на то, что большое количество икон находится в запасниках. Считаете ли Вы возможным передавать в храмы на время иконы для поклонения и в каких случаях?
– Я считаю, что это зависит от состояния памятника. Когда музей говорит, что он не может отдавать икону, слышны возражения: как же так, вы же вывозите свои предметы на выставки, за границу... Но люди не понимают, что вывозятся только те произведения, которые можно вывезти. Иногда древняя икона, почитаемый образ из-за времени и даже из-за реставрации, которую он пережил, оказывается беззащитным. Доска, на которой написан образ, может быть в таком состоянии, что она не выдержит транспортировки. Все эти вопросы возникли, когда обсуждался вопрос о перенесении в Троице-Сергиеву лавру икону Святой Троицы кисти преподобного Андрея Рублева. Образ не передали потому, что существовало реставрационное заключение, которое доказывало, что он находится в аварийном состоянии. Если идти по политическому пути и требовать выдачи, как это произошло с Торопецкой иконой Божией Матери, то мы можем получить тот результат, который получился в результате выноса из музея Боголюбской иконы Божией Матери, которая на три года была помещена в Княгинин монастырь. Эта чудотворная икона была передана в очень хорошем состоянии, а в результате ее вынуждены были вернуть обратно в музей, потому что доска, на которой она написана, по словам реставраторов, превратилась в губку, а вся икона заражена белой плесенью притом, что она находилась в климатической витрине. Но, естественно, не был ограничен доступ верующих, горели свечи, открывались двери, менялся климат. Это возможное будущее собора Новодевичьего монастыря, если нарушить сложившийся температурный и влажностный режим, а также характер его посещения и богослужебного использования. Мне кажется, что не надо убивать то, что уже существует, не надо убивать музеи на территории монастырей, нужно найти формы сосуществования.
Расхожая ложь нашего времени: "музейщики хранят награбленное, музеи грабили Церковь". В действительности музейщики спасали церковное искусство, которое выбрасывалось и расхищалось властью. Нельзя отождествлять музейное сообщество и кровавую власть, которая этих же музейщиков обвиняла в пособничестве Церкви. Власть их судила, сажала, отправляла на каторгу, расстреливала. Большинство музейщиков, собиравших и спасавших древнерусское искусство в 1920-1930-е годы, прошли через горнило испытаний. Поэтому когда сейчас некоторые люди, нахватавшиеся каких-то поверхностных знаний из легковесных брошюрок, начинают обвинять музейщиков в преступлениях советской власти, хочется воззвать к их совести. Граждане! Почитайте сначала документы, посидите в архивах, посмотрите, как это было, как Главмузей боролся за каждый храм, пытаясь не дать его снести, как музейщики, архитекторы, художники, реставраторы, искусствоведы писали письма Калинину, Сталину, пытаясь защитить церкви от сноса, а иконы – от расхищения и уничтожения. Обратная мифологема была у большевиков. Они провозглашали, что охрана памятников и реставрация начались только с пришествием советской власти. Каждая эпоха рождает свою ложь.
– Сотрудничают ли Музеи Московского Кремля c Церковью? Приведите, пожалуйста, примеры такого сотрудничества.
– В соборах Московского Кремля совершает богослужения Святейший патриарх Московский и всея Руси, и они открыты для посещения верующих – подчеркиваю, бесплатно.
Возвращаясь к нашему основному вопросу, хочу еще раз подчеркнуть, что закон, который мы обсуждаем сейчас, вреден и безответственен. Следует сначала создать конфессиональную систему охраны, обеспечивающую контроль за сохранностью памятников, подготовить кадры хранителей, воссоздать церковно-археологические музеи (пока все ссылаются на один пример Троицкого Ипатьевского монастыря, созданного на базе государственного музея). А главное – провозгласить и подтвердить конфессиональными указами распространение государственных законоположений на религиозные организации. Для реализации такой программы существует уже сейчас богатейшая нива – храмы и монастыри, уже переданные приходам и общинам. Для этого не обязательно подвергать риску основу нашего общего художественного наследия, позволяющего говорить о древности и богатстве нашей культуры.
Источник: Интерфакс-Религия
